Наконец, освобождение его состоялось. Приказом Государя, отданным от 26 декабря 1818 г., Конно-артиллерийской 12 роты прапорщик Рылеев увольнялся от службы подпоручиком, по домашним обстоятельствам. Рылеев был на седьмом небе, хотя и признавался матери откровенно, что не без сожаления расстается со своими товарищами.
22 января 1820 г. Рылеев женился на Наталии Михайловне Тевяшевой, девице необыкновенной красоты и превосходных душевных свойств.[447] Брак обещал впереди много счастья. Как и следовало ожидать, в степного помещика Кондратий Федорович не обратился и, побывав с женой у своей матери, прожив затем некоторое время в Петербурге и проведя летние месяцы 1820 года в Малороссии, с осени 1821 г.[448] обосновался в Петербурге с намерением служить по гражданскому ведомству.
VI
Эти годы в жизни Рылеева (1817–1821) были решающей эпохой в развитии его дарования как поэта. Под наплывом искреннего чувства он овладел поэтическим настроением и формой; и прежде всего, любовь сделала его недурным лириком.
Но одновременно с развитием мирных лирических чувств, в нем пробуждался и креп также и тот боевой темперамент, который в конце концов создал из него певца гражданских добродетелей.
Пересмотрим же все, что было написано Рылеевым за то время, когда в литературном мире имя его было еще совсем неизвестно.
Прежде всего отметим его опыты в лирических любовных тонах.
Быть может, как утверждает один из его биографов,[449] он в своих любовных стихах и не избежал заимствований у Парни, у которого он мог научиться, как пылкую любовь должно облекать в поэзию, – но искренность любовных романсов и песен Рылеева нельзя приписать никому иному, кроме него самого. А стихи искренни и порой красивы. В них мало оригинального: всевозможные моменты любовной мелодрамы, неясное томление, страхи ожидания, подозрение в измене, жалобы на коварство, тоска разлуки, взывания к угрюмым Аквилонам, к завистливому Сатурну, к хладной длани Крона, прославление убогого домика, отречение от мраморных чертогов и «тучных стад» и вообще всякие классические реминисценции, без которых тогда не обходилось ни одно любовное излияние. Классицизм увлекал иногда влюбленного молодого человека за пределы скромности, и поэт заставлял Делию бросаться полунагой с постели навстречу супругу и страстно трепетать в объятиях счастливца, заставлял Лилу распускать небрежно волнистые власы по алебастровым плечам, обнажать и перси девственны, и ноги, и наконец сбрасывать покров со всех тайных прелестей… И много нескромного вообще заставлял этот классицизм говорить Рылеева, который умел, однако, и иными, не столь страстными словами, воспевать свою любовь, как это видно, например, из такого красивого романса:
Как счастлив я, когда ты понимаешь
Из взора моего, сколь я люблю тебя,
Когда мне ласками на ласки отвечаешь,
Как счастлив я!
Как счастлив я, когда своей рукою
Ты тихо жмешь мою и, глядя на меня,
Твердишь вполголоса, что счастлива ты мною…
Как счастлив я!
И т. д.
Для всех таких чувств семейная, тихая обстановка в деревне была самая подходящая, и Рылеев посвятил ей немало рифмованных строк: «Давно мне сердце говорило», – писал он Булгарину после первого своего пребывания в Петербурге (в 1820 г.).
Давно мне сердце говорило:
Пора, младой певец, пора,
Оставив шумный град Петра,
Лететь к своей подруге милой,
Чтоб оживить и дух унылой,
И смутный сон младой души,
На лоне неги и свободы
И расцветающей природы
Прогнать с заботами в тиши.[450]
На этом лоне неги и свободы Рылеев проводил время и весело, и с толком. В стихотворении «Пустыня», посвященном его другу М. Г. Бедраге, он дает обстоятельный отчет о том, как ему живется на Украйне. Шумные забавы сменил он на покой, от вина отказался и пьет воду, вертлявою толпой налетели утехи в его уютный домик, докучная печаль и угрюмая дума его покинули, и в спокойный счастливый уголок порой заглядывает боязливо лишь задумчивость… Встает он до зари, идет потрудиться в свой садик и копает гряды, а когда устанет рыться, то под тенью дерев сидит и читает книги; к полудню его ждет скромный обед, и приятный фимиам курится от сочных яств; потом он отдыхает: под вечер отправляется на охоту, а затем пьет ароматный чай; потом приезжают гости. Поздно ночью, проводив их на покой, он идет прогуляться в сад; кругом благоухание цветов, трепетание листочков, тишина ночная, и голубая пучина безоблачных небес, и луна, как лебедь белоснежный, и Филомелы глас…
Так юного поэта,
Вдали от шума света,
Проходят дни в глуши.
Ничто его души,
Мой друг, не беспокоит.
И он в немой тиши
Воздушны замки строит.
Заботы никогда
Его не посещают,
Напротив, завсегда
С ним вместе обитают
Свобода и покой
С веселостью беспечной…
Но здесь мне жить не вечно —
И час разлуки злой
С пустынею немой
Мчит время быстротечно!
Покину скоро я
Украинские степи —
И снова на себя
Столичной жизни цепи,
Суровый рок кляня,
Увы, надену я!
Опять под час в прихожей
Надутого вельможи
(Тогда как он покой
На пурпуровом ложе
С прелестницей младой
Вкушает безмятежно,
Ее лобзая нежно),
С растерзанной душой,
С главою преклоненной
Меж челядью златой,
И чинно и смиренно
Я должен буду ждать
Судьбы своей решенья,
От глупого сужденья,
Которое мне дать
Из милости рассудит
Ленивый полу-царь,
Когда его разбудит
В полудни секретарь…
Для пылкого поэта
Как больно, тяжело
В триумфе видеть зло
И в шумном вихре света
Встречать везде ханжей,
Корнетов-дуэлистов,
Поэтов-эгоистов
Или убийц-судей,
Досужих журналистов,
Которые тогда,
Как вспыхнула война
На Юге за свободу —
О срам! о времена! —
Поссорились за оду!..[451]
Уже конец этого стихотворения показывает, что Рылеев среди своей идиллии не всегда пребывал в идиллическом расположении духа и что сатирическое настроение нарушало и мирный покой его «жизни анахорета», как он выражался, и плавность и поэтичность его рифмованной речи.
«Ленивый полуцарь» в вицмундире дал ему себя знать еще в первый приезд в Петербург (в 1820 г.), когда он хлопотал в сенате по делам своей матери, а год спустя, покидая Украйну, перед окончательным переселением в Петербург (в августе 1821 г.), Рылеев писал Булгарину: «Холод обдает меня, когда я вспомню, что кроме множества разных забот меня ожидают мучительные крючкотворства неугомонного и ненасытного рода приказных.
Когда от русского меча
Легли Монголы в прах, стеная,
Россию Бог карать не преставая,
Столь многочисленный, как саранча,
Приказных род, в странах ее обширных
Повсюду расселил,
Чтобы сердца сограждан мирных
Он завсегда, как червь, точил…
Если бы ты видел приказных в русских провинциях – это настоящие кровопийцы, и я уверен, что ни хищные татарские орды во время своих нашествий, ни твои давно просвещенные соотечественники в страшную годину междуцарствия не принесли России столько зла, как сие лютое отродие… В столицах берут только с того, кто имеет дело, здесь – со всех… Предводители, судьи, заседатели, секретари и даже копиисты имеют постоянные доходы от своего грабежа, а исправники…
Кто не слыхал из нас о хищных печенегах,
О лютых половцах, иль о татарах злых,
Об их неистовых набегах
И о хищеньях их?
Давно ль сей край, где Дон и Сосна протекают
Средь тучных пажитей и бархатных лугов
И их холодными струями напояют,
Был достояньем сих врагов?
Давно ли крымские наездники толпами
Из отеческой земли
И старцев, и детей, и жен, тягча цепями,
В Тавриду дальнюю влекли?
Благодаря Творцу, Россия покорила
Врагов надменных всех
И лет за несколько со славой отразила
Разбойника славнейшего набег.
Теперь лишь только при наездах
Свирепствуют одни исправники в уездах».[452]
Страх пред столичной жизнью был у Рылеева не напускной, а весьма искренний, но – как ему писала мать – он все-таки не был создан для жизни в деревне. Когда К [аховский] прислал ему в 1820 г. в деревню стихи, в которых советовал поселиться навсегда в Малороссии, Рылеев отвечал ему такими словами.[453]
Чтоб я младые годы
Ленивым сном убил!
Чтоб я не поспешил
Под знамена свободы!
Нет, нет, тому вовек
Со мною не случиться…
Тот жалкий человек,
Кто славой не пленится!
Кумир младой души,
Она меня, трубою
Будя в немой глуши,
Вслед кличет за собою
На берега Невы.
……………….
Итак, простите вы,
Краса благой природы —
Цветущие сады,
И пышные плоды,
И Дона тихи воды,
И мир души моей,
И кров уединенный,
И тишина полей
Страны благословенной,
Где, горя и сует
И обольщений чуждый,
Прожить бы мог поэт
Без прихотливой нужды…[454]
Стихотворение знаменательное и по своему настроению вообще, и по темному намеку на какие-то «знамена свободы», под которые должно стать на «брегах Невы». Возможно, это была простая поэтичес