Красномордый «козак» обалдело потряс башкой и, не пытаясь больше воевать с офицером, подобрал саблю. Строй (ну, нечто похожее на строй) замер от удивления – похоже, этот мужик считался хорошим бойцом. Еланин уже решил, что театр окончен, но из второго ряда выскочил молодой парень. Сбрасывая с себя полушубок, парубок задорно выкрикнул:
– А что, благородиё, на кулачках не слабо?
Капитан подошел к хлопцу. Строго посмотрев ему в глаза, сказал:
– Командира следует звать – Ваше Благородие. Понял? На первый раз прощаю, а второй – не спущу! И без его разрешения из строя выходить нельзя. А уж биться на кулачках – и подавно.
Договорив, Павел треснул выскочку эфесом. Не сильно (в четверть силы) и не в висок, а в лоб, где кость толстая. Парубок рухнул на руки друзей, а «войско» начало шуметь.
И тогда капитан, беря инициативу в свои руки (ох, как давно хотелось это сделать) рявкнул-таки командирским голосом:
– Молчать! Смирно стоять! Мы – отряд регулярной армии, а не бандиты. Раз вы пришли к нам, то это значит, что вы хотите свободы. А путь к свободе лежит через сражения. Что бы сражаться и побеждать – нужна железная дисциплина. Вы кичитесь тем, что деды ваши были запорожцами! А разве запорожцы не блюли дисциплину? В походе и в бою каждый слушал атамана, как Господа Бога! Так? А ну, кто скажет, что не так?
– Так мы ж не солдаты, – робко произнес кто-то.
то.
– Что?! Молчать! Вам тут не вольница запорожская, а регулярная армия. Значит, дисциплина будет еще крепче. Иначе нас разобьют. Я назначен быть вашим командиром и мне плевать – нравлюсь я вам или нет. Моя задача – научить вас воевать. Кто не желает – может уходить. Я жду.
Строй не шелохнулся. Мужики стояли, потупив глаза.
– Прекрасно, – продолжал командир. – Даю вам срок до ночи. Но если кто-то уйдет утром, то будет считаться дезертиром. А если еще раз кто-то попробует меня проверять на сабли, на кулачки – то я того просто пристрелю! Ясно?
Народ забурчал: «Ясно-понятно».
– Не ясно-понятно, а «Так точно, Ваше Благородие», – рявкнул Еланин. – Я из вас таких солдат сделаю, что чертям тошно станет!
С первого раза получилось плохо. С второго-третьего – лучше. «Кажется, что-то, получается», – удовлетворенно подумал Павел. Но он также понимал, что для этой вольницы, воспринявшей от Запорожской Сечи только смысл, но не дух вольности, одного крика и строгости недостаточно. Значит, нужно не только жать и давить, но и располагать к себе. Чем тут расположишь? Только умением.
– Теперь о кулачках, – обратился он к войску. – Кто там меня хочет проверить? Желающие? Выйти из строя.
Из строя выскочил парубок, получивший в лоб. Яростно зыркая глазами из-под накатившейся дули, парень сбросил на снег кургузый полушубок и принялся неистово уминать снег. Причем не только ногами, но и задницей. Движения паренька указывали на рисунок будущего рукопашного боя. Что-то это Павлу напомнило…
«Ну, точно. Это же боевой гопак. Не зря, стало быть, Ильич гонял нас до седьмого пота!» – удовлетворенно подумал капитан.
Вахмистр Филимонов, – бывший суворовский солдат, преподававший юнкерам искусство рукопашного боя, был легендой училища. Сколько юнкеров, затиравших синяки медными пятаками и залечивающих ушибы бодягой на постном масле, кляли вахмистра за «неблагородную» драку, когда пяткой бьют в челюсть, а кулаком, с разворота, в пах… Зато сколько матерых офицеров приезжало потом в училище с «владимиром», а то и с «георгием» на груди, благодарили вахмистра за умения, помогавшие выстоять в бою с французами, турками или чеченами. Говорят, в подвале дома, где была казенная квартира Филимонова (для вахмистра, которому положено жить в казармах, была выхлопотана особая льгота одним из учеников, ставшим генералом) скопилась огромная коллекции хороших вин, подаренных ему бывшими юнкерами, прошедших войну 1812 года, бравших Париж и воевавших на Кавказе или в Персии.
Подождав, пока парень утрамбует снег (а заодно и разогреется), капитан сбросил с себя шинель с перевязью и встал напротив парубка. Тот, недолго думая, заехал кулаком в физиономию офицера (вернее, ему показалось, что заехал), подпрыгнул, присел на согнутые ноги и красиво выбросил левую ногу в корпус.
Терять время, как с тем рубакой, Еланин не стал, а просто ушел от удара кулаком, сделал подсечку правой ногой, а каблуком левой впечатал парню в болевую точку. Будь это в бою, удар был бы нанесен в другое, более чувствительное, место, а добивающий – в голову. Конечно, не очень благородно, но война – не дуэль. Как впрочем, и поединок с этим парнем – не война с врагом. Отлежится!
Народ замер в восхищении. Хоть и бандиты, а ценить настоящее боевое искусство умеют. Новый командир уже дважды показал то, на что он годен.
Павел Николаевич неспешно поднял шинель. Обстоятельно застегнулся, затянул ремни и портупею, придавая своему облику вид в соответствии с решпектом «О правилах ношения шинелей и оружия в зимнее время для господ офицеров» и обратился к войску:
– Итак, господа казаки. Для окончательного знакомства сообщаю – меня зовут Павел Николаевич Еланин, капитан. В недавнем прошлом – командир роты Вятского пехотного полка. Требую обращаться ко мне либо по званию – господин капитан, либо – Ваше Благородие. Атаман Гречуха – назначаю вас своим товарищем. Завтра после третьих петухов приказываю вам построить людей здесь же. Тут будет наш плац, тут будем учиться воевать. Так учиться, чтобы вы и россыпной строй знали, и стрельбу плутонгом. И то, как и куда целиться. Я не хочу, чтобы мои бойцы стали мишенями для стрелков или чучелами для кавалерии. Сегодня, так и быть, разрешаю допить всё то, что осталось. («У-у!» – радостно загудел народ.) Подчёркиваю – только то, что осталось! Завтра с самого утра проведу строевой смотр. Все должны стоять в строю твердо, как положено солдатам регулярной армии. Увижу пьяного – пристрелю. Всем разойтись, заместитель – ко мне.
Когда к Еланину подошел недовольный, но вполне укрощенный атаман, капитан отдал новое приказание:
– Гречуха, с сего часа и отныне – вы моя правая рука. Или левая, – соизволил улыбнуться командир. – Сделаете следующее: пересчитаете весь народ. Найти грамотного человека, есть такие?
– Должон быть, – пожал плечами атаман.
– Найдешь грамотного, – продолжил командир, переходя на «ты», – всех перепишешь. Как зовут, сколько лет, откуда родом. Перепишешь, у кого какое оружие, сколько. Потом сообразим, чего недостает и что требуется. Далее – всех разбить на десятки и сотни. Десятников назначишь сам, сотников сначала покажешь мне. И еще – маркитантку гнать в шею. Еще только шалав в расположении части мне не хватало! Рожу не криви, атаман. Увижу эту твою Мотрю – с тебя спрошу!
Утром следующего дня, когда еще не рассвело, капитан Еланин, прибыл к «запорожской вольнице». Был он не один, а с пожилым фельдфебелем Малковым и парой солдат покрепче. Малкова он выбрал за то, что тот умел мастерски гасить любые ссоры, не доводя дело до рукоприкладства. (Хотя при случае мог выдать такую зуботычину, что мало не покажется.) Но не водилось за «Ляксандрычем», как звали фельдфебеля солдаты (офицеры уважительно именовали – Александрыч), привычки бить молодых солдат без настоящих прегрешений. Была за ним и другая черта – никогда не жаловался на подчиненных вышестоящему начальству, доводя нижних чинов до шпицрутенов! С проштрафившимся разбирался сам. Правда, после такого «разбирательства» у солдата недели две болели челюсти. Но опять-таки – ни разу никому ничего не сломал и не изувечил! А уж «русским словом» владел так, что сам адмирал Шишков удавился бы от зависти! Но опять же за всю многолетнюю службу на фельдфебеля не поступало ни одной жалобы, и медаль «За беспорочную службу» на анненской ленте, висевшая рядом с «бородинской» и «заграничной», показывала, что и сам Малков «порот ни разу не был»!
Первое, что увидел капитан, подходя к сараю – отсутствие часового. Второе – часовой все-таки был. По крайней мере, ноги торчали наружу, а туловище – в «курени». Пол сарая был заслан живописно раскинувшимися телами. Прям-таки, картину пиши. Батальное полотно – «Разгром войск Стеньки Разина». На минутку Еланин закрыл глаза, мечтая, чтобы все оказалось правдой. Ну, умерли и умерли… Пожурит генерал, зато – жить спокойнее. Так нет же, заметно, что «трупы» дышат, а от их «дыхания» впору самому заболеть белой горячкой…
– Дела… – протянул капитан. – Кажется, учения сегодня не состоятся. Как думаешь, Александрыч?
Фельдфебель был настроен более оптимистически:
– Почему не состоятся, Ваше Благородие? Еще как состоятся. Только не сей момент, а часика через четыре.
– Утешил, братец, – фыркнул капитан. – А сейчас что делать?
– А сейчас, Ваше Благородие, сделаем мы одну штуку, а сами в квартиры пойдем. Нехай спят себе.
Через несколько часов капитан и его маленький отряд вернулись. Подходя поближе, прислушались – в сарае уже слышался шум и отборный мат. Еланин заглянул в дверной проем и увидел, что «ополченцы» лаялись, обвиняя друг друга в краже оружия. Еще немного и начнут драться.
– Командуйте, фельдфебель, – улыбнулся капитан, кивая старому солдату.
Фельдфебель, подкрутив усы, рявкнул:
– Внимание, сукины дети! Выходим строиться! Выходим, я сказал! Бегом пошли, рыбы землеройные, копытники беспорточные! Его Благородие долго Вас ждать будет, хохлы малороссийские! Кто в рыло не хочет – бегом!
Эти слова окончательно дезорганизовали «войско». Никто даже не рискнул огрызнуться. Понуро вышли (скорее, выползли) и попытались выстроиться в две шеренги.
– Здравствуйте казаки! – бодро поприветствовал капитан. В ответ что-то хрипло пробурчало.
– Плохо, хлопцы. Очень плохо, – скривился капитан. – Мявкнули, як боровки кистрированы. Послушайте, как нужно приветствовать командира.
И кивнул фельдфебелю и солдатам, мол, а, ну-ка, братцы, покажите! В три глотки рявкнули на вдохе-выдохе: «Зд-равия желаем, Ва-ше Высокоблагородие!» так, что вездесущие вороны с перепугу перестали каркать.