– Позвольте, Ваше Высокопревосходительство, – встал Вельяминов-старший. – Безусловно, все то, что вы сказали – верно. Но выполнение или невыполнение устава – это еще не повод для измены.
Вельяминов произнес вслух слова, которые вертелись на языке у большинства присутствующих. И теперь генералы напряженно ждали – а что ответит Ермолов? Не рыкнет ли в своей обычной манере? Но вспышки с его стороны не последовало. Видимо, он уже предвидел подобное обвинение:
– Иван Алексеевич, – довольно спокойно сказал главнокомандующий. – Объясните, кому я изменяю? Мятежникам, убившим императора? Или самому императору? К слову – присяги Михаилу Павловичу мы до сих пор не давали.
– Да, но существует преемственность власти. Существуют, наконец, определенные вассальные отношения.
– Не спорю. Но отношения вассала подразумевают не только обязанности, но и права. Что скажет наш дипломат? – обратился Ермолов к Грибоедову.
– Да, господа. В Британии, например, сюзерен не заботился о прокорме для воинов. Скажем, во времена столетней войны, вассал брал с собой в поход копченый окорок. Когда заканчивался последний кусочек, рыцарь имел право уехать домой, – очень серьезно сообщил Грибоедов.
Кое-кто рассмеялся, но Вельяминова-1-го рассказ не позабавил:
– Я знаю, что вы очень начитаны, Александр Сергеевич. Тем не менее вынужден сообщить, что я считаю попытку образовать так называемое, – ядовито сказал генерал-майор, – Восточное Царство – изменой империи.
– Хорошо, – неожиданно кротко сказал Ермолов, – представим себе, что мы ведем войну, являясь Отдельным Кавказским корпусом армии Его Величество Императора. В прежние годы из России, то есть из-за Кавказского хребта, нам поступало пополнение: оружие и боеприпасы. А где их брать сегодня?
– Солдат будем брать на месте. Оружие и боеприпасы покупать. Можно наладить торговлю, – набычился Вельяминов-1-й.
– Иван Алексеевич, – в конце концов не выдержал его младший брат, Вельяминов-2-й. – Ну, как ты не понимаешь простой истины: денег-то у нас тоже нет.
– Наместник имеет право собирать налоги, – упрямо стоял на своем Вельяминов-1-й. – Эти налоги мы вправе сейчас оставлять себе, а не отправлять их в казначейство.
Ермолова нередко раздражало упрямство своего «гражданского» заместителя. Порой генерал от инфантерии не спорил с Иваном Алексеевичем и не доказывал ему очевидных вещей, а просто приказывал. Но сейчас следовало все объяснить не только Вельяминову-1-му, но и остальным. Поэтому, взяв себя в руки, стал излагать:
– Господин генерал-майор забывает, что ведение военных действий требует огромного количества средств. На сегодняшний день, если мы взыщем в с е налоги – а это, как вы знаете, нереально – денег нам не хватит. Поэтому либо мы будем брать в долг – а кто даст? – либо повышать налоги, что приведет к недовольству обывателей. Как наместник я не имею права ни чеканить монеты, ни печатать ассигнации. Кстати, налоги-то я тоже не имею право повышать. Суммы устанавливает Санкт-Петербург. Далее – нам необходимо развернуть корпус в армию. Это потребует определенного количества генералов. Опять-таки – жаловать генеральский чин имеет право только император. Объявив себя правителем Восточного царства, я буду иметь право на то, что нам потребуется. Я вас убедил, господа?
– Хотелось бы добавить, – поддержал наместника грузинский военачальник, генерал-майор русской армии Валиани, – для населения, а прежде всего – для знати, наместник, который замещает неизвестно кого, не имеет авторитета. Пока они подчиняются только из уважения к имени генерала Ермолова. А потом – часть откачнется к Искандеру или турецкому султану. Другие будут сражаться, но без единого военачальника их хватит ненадолго. Если вместо генерала и наместника на Кавказе будет правитель, они поддержат его и людьми, и оружием.
– Ну, а самое главное, что может успокоить господина Вельяминова, – усмехнулся Ермолов. – Я сегодня же отправлю подробную депешу Михаилу Павловичу, где будет предложено немедленно привести все войска Закавказья к присяге на верность ему как императору. Кроме того сообщу ему о решении перевести статус наместничества в Царство. Думаю, господа, вы уже поняли, что Ермолов был и есть подданный русского императора, который вовсе не собирается делать свое, личное царство-государство. Правда, этот факт я попрошу пока держать в секрете. Пусть это будет известно лишь нам и императору. Когда смута в России уляжется, я готов вернуть Закавказье в лоно Российской империи. А сам… Да хоть в отставку.
Глава десятаяКарательный отряд…
Апрель 1826 года. С.-Петербургская губерния
Прапорщик Завалихин стоял впереди своего подразделения. Он был зол, как Батеньков с похмелья. Злился на командование вообще и на военного министра в частности, на Временное правительство и своего командира полковника Моллера, из-за которого он и принял этот, с позволения сказать, взвод… Не взвод, а черт те что! Нижние чины мало напоминали воинов регулярной армии: кто в шинели, кто в овчинном тулупе. Кое-кто допускал совсем невообразимое сочетание – меховой жилет, напяленный поверх шинели. Кивера соседствовали с суконными армейскими колпаками и мужицкими треухами. Да и сами солдаты были из разных полков. Тут находились и «семеновцы», и «преображенцы», и гвардейские егеря. Здесь же торчали нестроевые из корпуса Внутренней стражи и саперного баталиона (строевые саперы, пережившие ночь с 14 на 15 декабря, были заколоты штыками.) А уж рожи такие, что если увидишь один раз, будешь потом всю жизнь ночными кошмарами маяться! Где уж там добиваться единообразия формы одежды!
Взвод входил в состав отряда, отправляемого на борьбу с «вандейцами рассейкого пошиба», как назвал язвительный Пушкин бунтующих мужиков.
В карательный отряд собирали штрафованных солдат. Кого-то застигли в момент, когда он торопливо напяливал дорогую шубу поверх линялого мундира (понятно, что происходило сие во время очередного ареста) или просто забирал у генеральской экономки «лишнюю» серебряную посуду или шелковое белье. Были и такие, кто чересчур увлекся разгромом винных погребов. К примеру, во дворце Воронцовых рота солдат «семеновцев» выпила французские и испанские вина, собираемые хозяином два десятка лет. Выпили – и ладно, но зачем же было дворец жечь? В штрафники отправили тех, кому нравилось «портить» дворянских дочек. Ну не расстреливать же за такую мелочь? В карательный отряд отправляли и солдат, что участвовали в деле 14 декабря с «противоположной» стороны. Не на самой площади, разумеется. Офицеров и нижних чинов, сражавшихся с революционерами, уже давно убили либо арестовали. За исключением тех, кто успел уйти.
Завалихин попал в карательную команду после истории с арестантом. Впрочем, может оно и к лучшему. До Трибунала, к счастью, дело тогда не дошло. Генерал-майор Сукин, комендант крепости, положил рапорт дежурного поручика под сукно. Так бы он там и пролежал, если бы комендантом не был назначен чистоплюй Муравьев. Тот немедленно предал бумагу в полк, на усмотрение полкового командира Моллера. Когда в лейб-гвардии Финляндском полку узнали, что прапорщик попытался зарубить безоружного арестанта, да еще и боевого офицера, его предали остракизму. Прапорщику не то что руку перестали подавать, а принялись старательно игнорировать. Здесь, по крайней мере, никто из офицеров не смотрел на него как на «мерде». Понимают, что революцию нельзя сделать чистыми руками. Кому-то приходится быть карателем. А иначе – нельзя. Маленький мятеж в отдельно взятой деревушке приведет к войне во всей стране!
В последнее время известия о крестьянских выступлениях приходили все чаще и чаще. Мужики, до которых не дошло, что в Манифесте Временного правительства совсем и не говорилось о немедленном разделе земли, поняли все по-своему и бросились перемерять землю, забирая себе самое лучшее. Запылали помещичьи усадьбы. Усмирять восстания на местах было некому. Регулярные полки, размещенные в провинции, один за другим уходили поближе к Москве, к императору Михаилу. От войск внутренней стражи толку было мало. Что может сделать в уезде десять-двадцать человек из числа инвалидов?
Когда в Петербург впервые прискакал гонец с сообщением, что крестьяне убили своего барина и всю его семью, в правительстве разразился спор. Трубецкой, например, считал, что вмешиваться нельзя. Раз правительство решило отдать землю крестьянам – то пусть они ее и возьмут. Сейчас, в переходный период – какая разница? А если начать наказывать мужиков за своеволие – то они могут выступить против них самих. Рылеев с Трубецким соглашался, но очень вяло, зато Сперанский и Батеньков настаивали, что любой мужицкий бунт должен усмиряться, а иначе мужики потеряют всякое уважение к власти!
– Поймите, дорогой князь, – вкрадчиво говорил Сперанский. – Русскому мужику еще расти и расти до настоящего свободного человека. Если мы его не поправим, то он может решить, что свобода – это своеволие. Допускать хаоса и вседозволенности нельзя.
Сторону Сперанского и Батенькова занял и Рылеев. Вирши, писанные поэтом о мужиках и бунте, всем хороши, пока они только на бумаге. А если грядет крестьянская война, это страшно. Стало быть, следует ее пресечь в зародыше. И, таким образом, большинством голосов при одном воздержавшемся (а Мордвинов всегда воздерживался, потому что сидел в крепости), Правительство приняло решение направлять в бунтующие деревни «усмирительные» отряды. Очень скоро слово «усмирительные» осталось только в официальных документах. И солдаты, и офицеры называли свои отряды «карательными».
Карательную экспедицию возглавлял отставной поручик Каховский. Петр Григорьевич, обряженный в старый мундир, но с эполетами штаб-офицера, держался очень надменно. Недавно Правительство присвоило ему звание полковника. Петр Григорьевич очень гордился, что «перепрыгнул» через три звания, но втайне полагал, что за его заслуги (особенно на Сенатской площади) могли бы сразу из «Вашего благородия» в «Ваше Высокопревосходительство» произвести. Зато Каховский стал первым кавалером нового ордена «Свободная Россия».