– Подполковник Беляев, – бросил два пальца к киверу офицер. – Следую в Санкт-Петербург с обозом и вверенной мне командой. Чему обязан?
Собственно, в вежливой фразе старшего по званию читалось: «А какого же… мичманцы штаб-офицерам вопросы задают?»
– По приказу военного министра и генерал-губернатора Бистрома назначен командовать выдвижным дозором, – слегка виновато пояснил мичман. – Должен отслеживать все подозрительные передвижения со стороны Тихвина.
– М-да, – только и произнес подполковник.
– Господин подполковник, – вдруг спохватился моряк. – Но ведь «белозерцы», говорят, перешли на сторону мятежников, что в Тихвинском монастыре укрываются?
– Ну, мичман, – благодушно шевельнул эполетами подполковник. – Если бы перешли, то разве бы мы с вами разговаривали? И вообще, кто же такое придумал – «отслеживать передвижения»? Ваш взвод против нас…
– А мы, господин подполковник, в бой бы и вступать не стали. Мы лишь по эстафете должны передать, – улыбнулся Воронков. – Да и не взвод у нас тут, а пять человек.
Как бы в подтверждение его слов на противоположной стороне моста заржала лошадь.
– Что же, мудро, – похвалил Беляев мичмана. – Как я полагаю, на пути до столицы таких застав еще штук пять-шесть?
– Что-то вроде того, – не стал раскрывать всех тайн Воронков.
– Ну, так что же? – вопросительно воззрился подполковник. – Будете по эстафете сообщать? Тогда уж побыстрее, а не то у меня хлеб в обозе черствеет.
– Хлеб? – сглотнул слюну мичман. – Откуда хлеб?
– Ну, откровенно говоря, не из Тихвина, – принял подполковник несколько виноватый вид. – Мы мимо проскочили, да и в Лодейное поле угодили. А когда поняли, что не туда ушли, так уже в Тихвин-то нам соваться и смысла не было.
– А чего ж карту-то не взяли? – наивно поинтересовался Воронков.
– Да карта-то было, но… – развел руками подполковник.
Мичман уставился на подполковника. Явно, в его морской голове не укладывалось – как можно идти на Тихвин и проскочить его? С другой стороны – а что с этих сухопутных взять, коли они карты читать не умеют? Пусть с этим высокое начальство разбирается. Здесь же главное – обоз.
Немудреные мысли прямо-таки читались на лице у Воронкова. «Ай да Клеопин, – подумал про себя подполковник. – Правильно сказал – чего тут мудрить?»
Когда обдумывали план передвижения, Беляев предлагал сочинить что-то помудренее. Например – побег «белозерцев» из «вражеского» плена. Или – «героическое освобождение Тихвина от мятежников-партизан с возвращением славных воинов в Санкт-Петербург!» Клеопин же решил, что чем глупее будет объяснение «блужданий», тем правдоподобнее оно будет выглядеть. Мало ли, проводники напутали, офицеры перепились… Обоз с продовольствием и фуражом – самый весомый довод!
– Что, оставить вам провизии? – ласково улыбнулся подполковник. – Или вы сами столуетесь?
– Да какое уж столование, – бросил в сердцах мичман. – В деревнях хоть шаром покати. Мужики по лесам попрятались. Нижние чины крапиву варят да грибы в лесу собирают.
– В ноябре?!
– Вот именно, что и грибов давным-давно нет. В сентябре еще были… А с собой нам не то что крупы, так и сухаря ржаного не дали.
– Ну и ну, – пожалел Беляев мичмана и свистнул унтер-офицеру: – Выдайте морякам по караваю хлеба… Или – по два. Да рыбки сушеной по фунту. Ну, крупы там какой-нибудь.
Изголодавшие гвардейцы флотского экипажа жадно разбирали провизию. Повинуясь приказу мичмана (молодец Воронков, соображает!), есть ее сразу не стали, а принялись разводить костер, чтобы сообразить горяченького.
– Давайте, господин мичман, мы так поступим, – предложил подполковник. – Сообщите по эстафете, что в столицу идет обоз с провизией…
– Давайте-ка без нее, – предложил повеселевший мичман. – Лучше будет, ежели я с вами фельдфебеля пошлю. Он вас через все секреты проведет и все объяснит.
Фельдфебеля поместили на первую подводу, налили ему добрую кружку водки. Обоз растянулся на добрую версту, поэтому в голове не могли видеть того, что произошло в хвосте.
Когда последняя телега поравнялась с моряками, с нее спрыгнуло несколько мужиков.
– Сдаваться будете? – миролюбиво спросил небритый крестьянин, вытаскивая саперный тесак.
Для моряков, наворачивавших за обе щеки горячую кашу, вид оружия был полной неожиданностью. Хотя собственные ружья стояли недалеко, но рукой их было не достать. Мичманец дернулся к пистолету, но получил тыльной частью тесака по руке.
– Только не орите, – очень вежливо попросил небритый хам, забирая у Воронкова пистолет и снимая саблю. – Фельдфебель может услышать. Ну, тогда и вас, и его придется убивать.
Спутники небритого забрали ружья, тщательно их осмотрели, а потом конфисковали у флотских патронные сумки и холодное оружие.
– Саблю-то куда попер? – вполголоса спросил Воронков у хама. – Куда тебе с саблей?
– Да вот, братец, командиру своему саблю подобрать не могу, – небрежно обронил крестьянин, примеряясь к эфесу. – Эх, хреновая сабля. Лучше бы кортиком обзавелся.
По тому, как мужик держал оружие, Воронкову начал понимать, что это может быть только офицер.
– Гляньте, ваше благородие, – обратился один из мужиков к небритому. – Ружьишко-то бракованное.
Сумароков, умело изображавший мужика, взял в руки ружье, подергал расшатанный и проржавленный ствол, усмехнулся и от всей души стукнул его о ближайшее дерево.
– Вот так-то лучше. Если ружье негодное, то нечего и рисковать, – заключил он, а потом перевел взгляд на пленных: – Лошадей мы ваших заберем. Куда ж годится – моряки, да на конях? Вам на кораблях плавать положено.
– Где ж их взять-то, корабли? – досадливо скривился Воронков, не пытаясь съязвить, что моряки не плавают, а «ходят». – Яхты императорские англичанам да голландцам проданы, а военные корабли адмирал Лазарев в Гельсингфорс увел.
– Это как? Какой Лазарев? Тот, что вместе с Беллинсгаузеном Антарктиду открыл? – удивился штабс-капитан.
– Тот самый. Его по возвращению из экспедиции морским министром назначили и контр-адмирала присвоили. Только поторопились. Когда к присяге нужно было идти, он на флагмане в Финляндию ушел. Ну, а остальные капитаны за ним отправились.
По тому, как моряк вздохнул, было не понять – то ли укоряет, то ли завидует… – Замечательная новость! – восхитился Сумароков, обрадованный известием. Все-таки Балтийский флот остался в руках императора. – А Кронштадт как?
– А что с ним сделается? Кронштадт – он сам по себе. Когда революцию в столице делали, про него забыли, так его комендант вовсе объявил, что будет подчиняться императору Михаилу. В столицу пропускает только корабли с торговыми флагами. В апреле аглицкий фрегат чуть не потопил. Вы лучше скажите, что с моими людьми будет? О своей судьбе Воронков не спрашивал.
– Так вы же при деле, – кивнул Сумароков на котелок с недоеденной кашей. – Доедайте да и идите. Куда-нибудь…
Воронкову хватило ума не спрашивать – куда идти. Он ушел к костру, где успокоившиеся матросы пристраивали на угольки остывшую кашу. Война войной, а есть надо.
Из-за затянувшейся беседы обоз ушел вперед. Но не настолько, чтобы его было не догнать.
За несколько дней пути других караулов они не встретили. Фельдфебель из флотского экипажа покрякивал. Подполковник Беляев, видя досаду моряка, посмеивался. Значит – оставшиеся без командиров флотские, не выдержав голодных дней, разбежались…
Когда замаячили первые домишки и сараи, плотностью застройки показавшие, что это не какая-нибудь деревня, а бывшая столицы Великой империи, обоз встал.
Штабс-капитану Сумарокову и его саперам, маскировавшимся под возчиков, предстоял дальний путь – провести обоз к Петербургской стороне, а там вместе с лейб-гренадерами Муравьева осилить Петровский мост, связывающий Заячий остров с остальным миром, доставить провизию по назначению. «Белозерцам» же надлежало отвлечь на себя внимание – пошуметь как следует, а потом удирать.
Подполковник Беляев не часто бывал в Санкт-Петербурге. 13-й Белозерский полк квартировал то в Риге, то в Польше. Но все-таки доводилось. А с того момента, когда он последний раз здесь побывал, минуло полгода. Однако он совершенно не узнавал город. Вроде бы из донесений лазутчиков, рассказов купцов и крестьян, допросов военнопленных знал, что в столице произошли большие изменения. Но такого не ожидал! Окраина, по которой войско вступило в Питер, почти перестала существовать. Вместо бараков рабочих и домов обывателей зияли обгоревшие остовы. Ближе к центру, в «регулярной застройке» то тут, то там чернели руины. В большинстве окон вместо стекла белели свежие и темнели старые доски…
С окраины «белозерцы» продвигались на удивление легко, не встречая даже патрулей. Прошли по Литейному, бодро вышли на Невский. В Летнем саду, как доносила разведка, находилась артиллерийская батарея. Собственно, именно с этого места начинались укрепления мятежников. Солдат патруля и орудийный расчет перекололи штыками в считанные минуты. Но без выстрелов не обошлись. На то, чтобы пробежать по Невскому, к зданию Главного штаба, «генеральную» цель атаки, требовалось с полчаса. Но уже через сотню сажень стало ясно, что добраться не удастся. То ли Трубецкой с Бистромом оказались чересчур прозорливыми, то ли о кампании все-таки прознали. Не исключено, что легкость передвижения к столице и была обусловлена этим знанием…
Так это или не так, но времени для размышления у подполковника не оставалось. С двух сторон проспекта, из окон нескольких зданий по отряду началась стрельба. «Белозерцы» сразу же стали нести потери.
– Барабан – играть отход! – приказал Беляев.
Барабанная дробь, перекрывая выстрелы, дала сигнал к отступлению. Однако, согласно договоренности, отступление производилось не в обратную сторону, а в сторону Петропавловской крепости…
…Комендант Петропавловки не подвел. Лейб-гренадеры, штыками очистив мост, организовали круговую оборону, пропуская в крепость обоз.