Меньше всего документов было от Чернышева, недавно назначенного министром иностранных дел. А если точнее – то всего две. В первом Александр Иванович просил увеличить ассигнования на русскую агентуру в Париже (в сопроводительном письме указывалось, что с министерством финансов вопрос обговорен – изыщут!), а во втором предлагалось объявить аглицкого посланника особой «нон грата». Без колебаний Михаил Павлович подписал оба ходатайства, мысленно похвалив Чернышева – не позабыл Александр Иванович о нуждах русской разведки, да и посланника короля Георга, лорда Карнеги, давно следовало выставить вон – он, видите ли, требует относиться к нему с соблюдением всех международных правил, согласно статусу дипломата. А между тем – правительство Георга IV до сих пор не признало законность его правления.
Лорд Карнеги как-то «обмолвился», что правительство Британии готово признать законность правления императора и даже готово помочь с подавлением мятежа. Но… От русского императора требуется «одолжение» – вывести армию генерала Ермолова из Закавказья…
Откровенно говоря, Михаил Павлович до сих пор не понимал – что Россия делает на Кавказе и в Закавказье? Осваивает новые территории? Так еще своих столько, что на двести лет хватит. Освобождает армян и грузин с азербайджанцами от чужеземного ига? Поддерживает безопасность русского флота на Черном море? Или все старания ради освобождения братьев-христиан? Тогда – при чем тут азербайджанцы, поголовно принявшие ислам? Или решение пресловутого «восточного» вопроса, в котором Россия завязла со времен князя Святослава? Не зря же Екатерина назвала своего второго внука Константином!
Армия генерала Ермолова пригодилась бы здесь. Имея под рукой лишние шестьдесят тысяч штыков (да каких!), можно было бы очистить Смоленск и прилегающие земли от поляков, а то и замахнуться на штурм Петербурга. Не «восточный» вопрос надобно решать, а тот, что под носом творится.
Возможно, не будь «оговорки» посланника, Михаил Павлович и сам бы отдал приказ о выводе Закавказской Отдельной армии из Закавказья. Укрепили бы линию обороны по Кубани и Куме, да и оставили бы христиан закавказских самих свои беды расхлебывать. Но коль скоро аглицкий лорд имел наглость что-то требовать, то в Михаиле проснулось фамильное упрямство. Михаил Павлович не знал – к добру оно будет, к худу ли, но на поводу у британцев он не пойдет!
Стоп. А почему Мы должны признавать «persona non grata» человека, чье государство не признает Мою законность? Ежели мы признаем посланника короля персоной «нон грата», то получается, что раньше его признавали дипломатом?
Вытащив из пачки бумаг донесение Чернышева, зачеркнул прежнюю резолюцию и написал: «Англичан, выдающих себя за представителей моего брата – британского короля Георга, вывезти за пределы Русской империи в течение двух суток. Исполнение возложить на министра внутренних дел князя Голицына. В разговоры с самозванцами не вступать. В случае неповиновения применить силу – без членовредительства. В случае сопротивления поступить соответственно общей инструкции. Михаил».
Откладывая с иностранными делами, император потянулся к бумагам, прошедшим сквозь канцелярию военного министерства. На военного министра можно положиться целиком и полностью и смело ставить подпись, даже не читая пояснительных записок. Но все-таки Михаил бегло проглядывал, а уж потом оставлял размашистый завиток. Иначе рискуешь попасть впросак. Вот тут сообщение о рекрутском наборе, прошедшем без сучка и задоринки. Пятнадцать партий, набранных в Орловской, Курской и Нижегородских губерниях прибыли в Тулу, в военный лагерь. Две тысячи душ. Министр предлагает не раскидывать новобранцев по полкам, а сделать из них одну часть, но с опытными унтер-офицерами. К «плюсам» Ридигер относил отсутствие «кумовства» и «землячеств», отсутствие вредных влияний, а к «минусам» – сложное вживание новобранцев в особенности солдатского быта.
Михаил Павлович задумался – зачем Федору Васильевичу такая часть? Со времен потешных полков новобранцев учили старые солдаты. Не будет ли прорухи? Но, с другой стороны, генералу виднее. Верно, сговорился с Киселевым о необходимости всеобщей воинской повинности вместо рекрутской, а теперь собирается проверить – как оно будет. Ладно, можно и подписать. Один полк – невелика важность, а пользу сей опыт принести сможет.
Второй документ он подмахнул, не читая. Что там читать, если идет сплошной список унтер-офицеров и фельдфебелей, коих следует произвести в штаб-офицеры? Батюшка покойный, Павел Петрович, как ни старался не пущать в офицеры нижних чинов из подлых сословий, но у него ничего не вышло. Зато— после отмены крепостного права голова не болела, что армия поднимется против государя. А кому подниматься, если офицеры живут на жалованье, а не на доходы с имений? Не все, разумеется, но большинство. Главное, чтобы жалованье Канкрин изыскивал вовремя. Вспомнив о Канкрине, Михаил Павлович полистал бумаги, пытаясь найти что-то из министерства финансов, но не нашел. Ах да, сегодня Егор Францевич явится на прием. Стало быть, сам все и занесет.
Что там еще из военных дел? Рапорт военного коменданта Москвы о дуэли между поручиком Московского гарнизонного полка Черкасовым и ротмистром уланского полка Давидовичем. Секунданты: ротмистр князь Трубчевский и штабс-капитан Московского гарнизонного полка Ефимов. Дуэль была пресечена, зачинщики и секунданты пребывают на гауптвахте до решения государя. Причина дуэли не установлена.
Ох уж эти дуэлянты! Ничто их не берет – ни суд офицерской чести, ни ссылки, ни разжалование. Разжалуешь, так будут их утешать, сочувствовать. Что ж, попробуем по-другому. Размыслив пару секунд, император оставил резолюцию: «Дуэлянтов и секундантов Черкасова, Давидовича, Трубчевского и Ефимова с гауптвахты освободить, ибо с момента дуэли они перестали являться русскими офицерами. Вычеркнуть оных персон из списков полков, вернуть их в первобытное состояние, а формуляры перечеркнуть. Запретить вышепомянутым Черкасову, Давидовичу, Трубчевскому и Ефимову занимать любые должности на военной, статской или дипломатической службе».
Перед тем, как поставить подпись, император еще немного подумал – не слишком ли сурово? В сущности, принятые меры были куда хуже, нежели разжалование в рядовые и/или отправка на Кавказскую линию. Вздохнул и оставил под резолюцией размашистое «МИХАИЛ». Раз по-хорошему господа офицеры не понимают – будет по-плохому.
– Ваше Величество, завтрак готов! – прервал размышления императора адъютант.
Уже? Михаил посмотрел на часы – семь! Однако, куда же девается время? Три часа пробежало, а вроде бы ничего и не сделал.
Император уже хотел все оставить, как одна из бумаг привлекла его внимание. Удивившись и захватив с собой злополучный лист, император вышел.
– Дормидонт Кузьмич, – обратился государь к вставшему из-за стола секретарю. – А это что? Прошение о зачислении на воинскую службу? Почему здесь, а не у военного министра?
– Ваше Величество, но это же прошение Пушкина! – сказал секретарь с каким-то придыханием, что было непривычно для обычно флегматичного Евстафьева.
– Пушкина? Какого Пушкина? – не понял государь. – Пушкиных в России много. Есть – Мусины-Пушкины, Брюсы. Есть – бывшие Пушкины.
– А это – простого Пушкина, Александра Сергеевича. Великий поэт!
– Вот оно как… – начал что-то понимать император.
Жить в России и не знать стихотворений Пушкина, невозможно. Правда, ничего кроме эпиграмм на старшего братца и «Гаврилиады» (но об этом лучше умолчать) император не читал.
– А он сам разве не в Петербурге? – поинтересовался император, будучи уверен, что поэт должен быть с мятежниками.
– Александр Сергеевич как был отправлен в Михайловское, так в нем и пребывает, – сообщил Евстафьев.
– Пушкин, Пушкин… – хмыкнул император. – Насколько я помню, на военной службе он не был.
– После лицея выпущен коллежским секретарем, служил в Коллегии иностранных дел, затем – в канцелярии Его Высокопревосходительства Воронцова.
– Вот это помню. Служил, а потом наставил ему рога, – усмехнулся император. Увидев, что Евстафьев открыл рот, чтобы защитить любимого поэта, примирительно сказал: – Ну, пусть не наставил, ладно. Но все равно Воронцов был на него зело зол. Впрочем – это их личные проблемы. Скажите-ка лучше, кто из друзей Пушкина у мятежников пребывает?
– Ну, всех его друзей я не знаю, – пожал плечами секретарь. – Но вот Пущин и Кюхельбекер вместе с ним в лицее учились. Рылеев. Одоевский. Поэты.
– Как у нас интересно получается – что ни поэт, тот мятежник, – покачал головой государь. – Вот, Кюхельбекер, что-то мне эта фамилия знакома. Не подскажете?
– Так это тот молодой человек, что в вас на Сенатской площади стрелял. Он в «черный список» внесен по приказу князя Голицына.
– А, немчик долговязый! – вспомнил император. Михаил не знал того горе-стрелка, но сказали. – Стало быть, тоже поэт…
– Так у кого из нас сейчас друзей нет среди мятежников? А Александру Сергеевичу служить предлагали, так он их… – замялся секретарь.
– Послал, вероятно, – догадался государь. – То, что послал – похвально. Стало быть, в военную службу, – задумался император. – И куда именно? Вы говорите, коллежский секретарь, хоть и в отставке. Как ни крути – чин десятого класса. Штабс-капитану равен. Но штабс-капитана я ему точно, присвоить не могу. Даже в прапорщики нельзя. Какой он будет офицер и командир? К ополчению приписать, что ли…
– Не надо, Ваше Величество! – вскинулся секретарь. – Ему еще самое главное произведение создавать. В позапрошлом годе первая глава романа в стихах вышла. Это чудо! Вершина русской литературы! Мы уже заждались второй главы, а ведь должна быть и третья, и четвертая! Кто их напишет, если его убьют?
– Дормидонт Кузьмич, – укоризненно покачал головой Михаил Павлович. – Если поэт просится на службу, так должен понимать, что и убить могут. Вон Денис Васильич до генерала от кавалерии дослужился, хоть и поэт.
– Денис Васильевич – он гусар, что с него взять? А Пушкин – это Пушкин! Нельзя, чтобы Александра Сергеевича так просто убили, – упрямо заявил секретарь. – Меня – можно. И…