ся батюшка, но, видя улыбки гостей, сам улыбнулся.
– Ясно, – выдохнул капитан-исправник. – И где же его паразита искать-то?
– Так верно, неподалеку – в Михайловском, – не умедлил с ответом отец Андрей. – Он же по селам только летом ходит, а зимой в доме у старосты живет.
– А батюшка тамошний куда смотрит? – поинтересовался Кудрявый. Прищурившись, вспомнил и имя: – Вроде отец Никодим?
– Так помер отец Никодим-то, Царствие ему Небесное, – осенил себя крестным знамением настоятель. – А нового-то где взять? Рукополагать-то диаконов должен владыка, а он в Питере под арестом сидит.
Предводитель дворянства, исправляющий обязанности капитан-исправника, решил и сегодня не изменять своей привычке – разрешать возникающие проблемы как можно быстрее. Столбики дыма от крестьянских домов еще только-только пробивали рассветную мглу, а сани уже въехали в село Михайловское. Григорий Андреевич, даже не зная, где дом сельского старосты, уверенно указал вознице на крепкий пятистенок под железной крышей.
– Дворян тут нет, купечества тоже. Кто, стало быть, самый справный хозяин? Вот-вот, – сказал Кудрявый, будто отвечая на невысказанный вопрос полковника, хотя тот и не думал спрашивать.
Николаю после ночлега на постоялом дворе жутко хотелось спать. Вот уж, истинно, к хорошему быстро привыкаешь: давно ли довольствовался деревянным топчаном, а после ночевок на маменькиных перинах соломенный тюфяк с клопами был уже не по нраву!
Когда сани подъехали к высокому забору, окружавшему дом старосты, послышался истошный лай собак. Клеопин про всякий случай кивнул солдатам и те, понимающе кивнув, принялись заряжать ружья. Кто их знает, пейзан этих?
Вслед за собаками проснулись и обитатели дома. Верно, разглядев из окна, что подъехал не або кто, а баре, ворота распахнулись, и можно было въехать во двор.
Хозяин – тщедушный мужичок, про которого не враз и скажешь, что староста и местный богатей, прищурился и, видимо, узнав Кудрявого, привычно потащил с головы войлочный колпак:
– Здравствуй, Григорий Андреич! Давненько тебя не видел. – Приглядевшись к сопровождающим, остановил взгляд на Клеопине: – И вам, господин офицер, здравствовать!
С солдатами староста поздороваться не соизволил. Клеопина слегка удивило, что с Григорием Андреевичем хозяин был на «ты», а к нему почему-то обратился на «вы».
– Здравствуй, здравствуй, Силантий, – ответно поздоровался Кудрявый. – Как семья? Марья здорова ли? Нюшка-то твоя, верно, уж замуж вышла?
Николай опять удивился, но на этот раз памяти Григория Андреевича. Ведь это ж надо! Помнить по именам всех старост, да еще и их жен-детей! Уму непостижимо! Верно, самого хозяина память гостя удивила не меньше.
– Ишь, Григорий Андреевич, не позабыл ишо! – восхитился хозяин и степенно ответил: – Да все слава Богу. И Марья моя здорова, а Нюшка уж двух внучат принесла.
– Ну вот и ладно. Я ведь, Силантий, по делу к тебе. Где гость-то твой? – сразу же взял быка за рога предводитель.
– От ить, а говорили, что ты теперь не исправник? Мол, выше куда-то пошел, Григорий Андреич. Слыхал, что дворяне тебя самым главным в уезде назначили, а царь-батюшка в том грамотку подписал.
– Время, Силантий, нынче такое, что и мне стариной тряхнуть пришлось. Где гость-то?
– Так где ему быть-то? – пробурчал хозяин. – Спит старец-то. Всю ночь у мельника молитвы читал, отдыхает. Пришел, когда Марья уже печь начала топить.
– Молитвы, читал… – усмехнулся Кудрявый. – Сам разбудишь или солдат послать, чтобы во двор его вытащить?
– Так чего будить-то? Пущай спит, – забеспокоился хозяин. – Марья уже и печь протопила, щас пироги начнет садить. Покушаете, а там и старец проснется. А разбужу – гневаться станет!
– Силантий! Ты ж умный мужик! – вдумчиво сказал Кудрявый. – Ты меня сколько лет знаешь? Когда это я по пустякам приезжал? Ты что, не видишь, что я не один приехал, а вместе с господином полковником от самого государя императора?
– Так ить… – замялся хозяин.
Николаю препирательства надоели. Сам он уже давно бы дал старосте по шее, но пока не встревал, понимая, что Григорий Андреевич лучше его знает, что делает.
– Стало быть, мы его сами и разбудим, – принял решение Кудрявый. Посмотрев на Клеопина, спросил: – В избу войдем, или сюда вытащить прикажете?
Полковник, успевший замерзнуть, кивнул:
– Пойдемте-ка внутрь. Заодно и погреемся.
Изба старосты, по деревенским меркам весьма обширная, сделалась меньше, когда в нее ввалились господа офицеры и нижние чины.
«Старец» изволил почивать в закутке за печкой, отделенной от жилой избы дощатой перегородкой. Храпел он преизрядно, но запаха перегара не было. Может, взаправду молился?
Хозяин, умильно улыбаясь – то полковнику, то господину Кудрявому, спросил:
– Молочка изопьете? Хлебушко свежий…
Клеопин, играя в начальника, прислушался к бурчанию в животе – выехали, не позавтракав, небрежно кивнул хозяину, а потом и нижним чинам – садитесь, мол.
Пока господа офицеры и нижние чины жевали простой ржаной хлеб – с пылу да с жару, вкуснее ничего нет, запивая молоком, из закутка донеслось покашливание. Потом раздался скрип, тяжелые шаги. Верно, проснувшийся «старец» вышел по утренней надобности. Вернувшись, снова плюхнулся на постель и зычно скомандовал:
– Савка, исти тащи!
Хозяин, так и замер, затрудняясь – не то бежать к старцу, не то оставаться у стола, виновато пробормотал:
– Отец Серафим, тута… гости к тебе…
– Какие гости? – рыкнул «старец». Зевнув, пробасил: – Грешные же услышат такой приговор: «Идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный диаволу и ангелом его».
– Вона, как по писаному шпарит! – восхищенно сказал хозяин.
Клеопин, начиная закипать, приподнялся из-за стола, но был остановлен Григорием Андреевичем. Предводитель дворянства, лукаво улыбаясь, сказал:
– А уж если ты такой знаток, то должен помнить, что в Евангелие от Матфея сказано: «Судимы будут не только дела людей, как добрые, так и злые, но и всякое праздное их слово». Болтаешь ты не в меру.
– Чаво? – донеслось из закутка. Снова донесся скрип кровати, шлепки босых ног, и перед компанией предстал длинный бородатый мужичина в одном нательном белье. – Кто там такой умный выискался? Щас я тебя…
– А ну, сукин сын, встать как положено! – рявкнул Клеопин так, что присели не только вскочившие солдаты, но и Кудрявый, а хозяйская кошка за печкой заорала дурным голосом.
«Старец», бодро выпятив грудь, стукнул пяткой о пятку и вытянул руки по швам. Полковник, не давая «старцу» опомниться, грозно спросил:
– Кто таков? Как фамилия? Какого полка?
– Я… – начал что-то лепетать «старец», как солдат-первогодок, застигнутый фельдфебелем в неположенном месте.
– Четко отвечай, как учили!
– Нижний чин Архангелогородского пехотного полка Серафим Корсаков! – выпалил «старец», поедая начальство глазами.
– Дезертир? – насупился Клеопин.
– Так точно, Ваше Высокоблагородие! – доложил Серафим Корсаков по-уставному, а потом добавил: – Весь полк разбежался, кто куда.
– Вольно, – скомандовал полковник, а когда Корсаков с облегчением расслабил ноги и руки, кивнул Кудрявому – мол, теперь ваш черед спрашивать.
Григорий Андреевич, подойдя поближе, доброжелательно спросил:
– Ну, рассказывай, что натворил, пока в бегах был. А не расскажешь – выведем тебя во двор, разложим на солнышке и вгоним ума в задние врата. А потом в острог.
– Ей-богу ничего не натворил! – рьяно закрестился Корсаков. – Так, если по немножко… Там – хлебушка украл, тут – одежу стырил.
– Закон Божий хорошо знаешь… Семинарист? Из какой семинарии выгнали?
– Из Тверской, – вздохнул «старец».
– Небось, за пьянство или за девку?
– Так за то и за то, – вздохнул Корсаков. – С девкой побаловался, а отец ректор меня в солдаты сдал.
– А зачем же ты, сукин сын, «старца» из себя изображаешь? У тебя на морде написано – лет тебе двадцать пять. Ну, тридцать от силы…
– Старца-то? – повеселел семинарист-дезертир. – Так ведь народец-то дурной. Я их пугаю, а они меня за это уважают. Кормят-поят. Бабы с собой в баню водят. А отцы-матери девок со мной спать укладывают. Думают, что со старцем, так благодать и сойдет.
Хозяин, слушавший разговор с раскрытым ртом, не выдержав, кинулся на Серафима. Уронил его на пол и стал душить:
– Ах ты, сволочь! Да я же тебя как старца святого принимал. Доченьку родную от зятя законного отлучал! А ты, собака самозванная…
Нижние чины с трудом оттащили разбушевавшегося хозяина от дезертира и усадили на лавку. Серафим Корсаков, стоя на коленях, ощупал помятое горло, хмуро сказал:
– Нет в тебе благодарности, Савка. Ужо дождешься ты Страшного суда. Будет тебе геенна огненная! Ибо, – воздел Серафим палец, – Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну… и дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын человеческий.
– Ну, точно сейчас в ухо дам! – пригрозил Клеопин.
– Дозвольте я, Ваше Высокоблагородие? – предложил один из солдат и, не дожидаясь ответа, сплюнул на ладонь и сделал Корсакову такую «смазь», что старец-дезертир заверещал.
– Хватит, – остановил полковник солдата, собиравшегося «смазать» еще разок, но и ругаться не стал.
– За императора покойного, Александра Павловича, зачем себя выдавал? – грозно насупился Кудрявый.
От такого обвинения Серафим затрясся. Упав на пол, начал истово биться лбом об пол и креститься – то на иконы, то на господ офицеров.
– Ваши Высокоблагородия! – вопил дезертир. – Из армии бежал, грешен! Воровал по дорогам, было дело! За старца себя выдавал – отпираться не стану! Но самозванцем отродясь не был!
– Врет? – посмотрел Кудрявый на полковника. – Или не врет? Сыск бы провести, точно бы все узнали.
– Так какая теперь разница? – пожал плечами Николай. – Да и сыск-то проводить, какой смысл? – Немного подумав, полковник решил: – Вот что, Григорий Андреевич. Заберу-ка я этого сукина сына с собой, да в строй поставлю. Сбежит еще раз – расстрелять прикажу. Ну-ка, братцы – свяжите-ка старца недоделанного…