Карамзина обязанность всевозможной скромности и умеренности. Он рассказывал со всею верностию историка, он везде ссылался на источники — чего же более было требовать от него? Повторяю, что «История государства Российского» есть не только создание великого писателя, но и подвиг честного человека».
Выясняется, что двести человек могут сделать немало. Якушкин вспоминает об общественной атмосфере той поры: «В это время свободное выражение мыслей было принадлежностью не только всякого порядочного человека, но и всякою, кто хотел казаться порядочным человеком». Декабрист И. Н. Гор-сткин заметит: «В обществе была мода на этот союз, все за честь поставляли быть в нем».
Несколько высоких персон увлечены потоком — уже стыдно не делать добра! Например, братья Перовские, будущие министр и генерал-губернатор. Якушкин полагает, что генерал Киселев знал о существовании тайного общества и «смотрел на это сквозь пальцы».
«Улей, окруженный роем пчел» и буквы «СБ» — печать Союза благоденствия и символ его деятельности.
«В это время, — вспоминает Якушкин, — главные члены Союза благоденствия вполне ценили предоставленный им способ действия посредством слова истины, они верили в его силу и орудовали успешно… Во всех кругах петербургскою общества стало проявляться общественное мнение».
Генерал Ермолов, увидев прежнего своего адъютанта Михаила Фонвизина, вскричал: «Пойди сюда, великий карбонари! Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он (царь) вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся».
Было бы наивно думать, что крепостное право может пасть от одною «общественного мнения.»
Однако в деятельности Союза благоденствия была и другая, потаенная сторона. Делались попытки выйти за рамки «образованного общества», начать агитацию в народе.
В это время Михаил Лунин за границей приобретает для нужд тайного общества литографский станок новейшей системы. «Литографский станок, — отвечал декабрист на следствии, — был куплен мною с той целью, чтобы литографировать разные уставы и сочинения тайного общества и не иметь труда или опасности оные переписывать». Вероятно, на этом станке было напечатано несколько экземпляров «Зеленой книги» — устава союза.
Возникла мысль о создании тайной типографии. По сведениям доносчика, «в одной из отдаленных деревень кого-либо из членов намеревались завести типографию и как литеры, отлив не старинный шрифт, так и все нужное выписать из-за границы. Глинка и Тургенев полагали успешнейшим чрез находящихся за границею членов литографировать в Париже особенно карикатуры и ввозя через них же, распускать в народе на Толкучем рынке, рассылать в армию и по губерниям».
Для распространения в народе был, несомненно, предназначен «Любопытный разговор» Никиты Муравьева, написанный им в 1820 году.
ЛЮБОПЫТНЫЙ РАЗГОВОР
«Вопрос: Что есть Свобода?
Ответ: Жизнь по воле. <…>
В. Все ли я свободен делать?
О. Ты свободен делать все то, что не вредно другому. Это твое право.
В. А если кто будет меня притеснять?
О. Это будет тебе насилие, противу коего ты имеешь право сопротивляться.
В. Стало быть, все люди должны быть свободными?
О. Без сомнения.
В. А все ли люди свободны?
О. Нет. Малое число людей поработило большее.
В. Почему же малое число поработило большее?
О. Одним пришла несправедливая мысль господствовать, а другим подлая мысль отказаться от природных прав человеческих, дарованных самим богом.
В. Надобно ли добывать свободы?
О. Надобно.
В. Каким образом?
О. Надлежит утвердить постоянные правила или законы, как бывало в старину на Руси.
В. Как же бывало в старину?
О. Не было самодержавных государей!
В. Что значит государь самодержавный?
О. Государь самодержавный или самовластный тот, который сам по себе держит землю, не признает власти рассудка, законов божиих и человеческих; сам от себя, то есть без причины по прихоти своей властвует.
В. Кто же установил государей самовластных?
О. Никто. Отцы наши говорили: поищем себе князя, который бы рядил по праву, а не самовластью своевольству и прихотям. Но государи мало-помалу всяким обманом присвоили себе власть беспредельную, подражая ханам татарским и султану турецкому. <…>
В. Есть ли государи самодержавные в других землях?
О. Нет. Везде самодержавие считают безумием, беззаконием, везде постановлены непременные правила или законы.
В. Не могут ли быть постоянные законы при самодержавии?
О. Самодержавие или самовластие их не терпит; для него нужен беспорядок, и всегдашние перемены.
В. Почему же самовластие не терпит законов?
О. Потому, что государь властен делать все, что захочет. Сегодня ему вздумается одно, завтра другое, а до пользы нашей ему дела мало, оттого и пословица: близ царя, близ смерти.
В. Какое было на Руси управление без самодержавия?
О. Всегда были народные вечи.
В. Что значит вече?
О. Собрание народа. В каждом городе, при звуке вечевого колокола, собирался народ или выборные, они со-вещали об общих всем делах; предлагали требования, постановляли законы, назначали сколько где брать ратников, установляли сами с общего согласия налоги; требовали на суд свой наместников, когда сии грабили или притесняли жителей. Таковые вечи были в Киеве на Подоле, в Новегороде, во Пскове, Владимире, Суздале и в Москве. <…>»
Одним из очагов декабризма на юге России была Каменка, имение В. Л. Давыдова. Здесь часто собирались вольнодумцы. При их ожесточенных спорах не раз присутствовал Пушкин.
ИЗ ЗАПИСОК ИВАНА ЯКУШКИНА
«Приехав в Каменку, я полагал, что никого там не знаю, и был приятно удивлен, когда случившийся здесь А. С. Пушкин выбежал ко мне с распростертыми объятиями. Я познакомился с ним в последнюю мою поездку в Петербург у Петра Чаадаева, с которым он был дружен и к которому имел большее доверие. Василий Львович Давыдов, ревностный член Тайного общества, узнавши, что я от Орлова, принял меня более чем радушно. Он представил меня своей матери и своему брату генералу Раевскому как давнишнего короткого своего приятеля. С генералом был сын его полковник Александр Раевский. Через полчаса я был тут, как дома. Орлов, Охотников и я, мы пробыли у Давыдова целую неделю. Пушкин, приехавший из Кишинева, где в это время он был в изгнании, и полковник Раевский прогостили тут столько же…
В общежитии Пушкин был до чрезвычайности неловок и при своей раздражительности легко обижался каким-нибудь словом, в котором решительно не было для него ничего обидного. Иногда он корчил лихача, вероятно вспоминая Каверина и других своих приятелей-гусаров в Царском Селе; при этом он рассказывал про себя самые отчаянные анекдоты, и все вместе выходило как-то очень пошло. Зато заходил ли разговор о чем-нибудь дельном, Пушкин тотчас просветлялся. О произведениях словесности он судил верно и с особенным каким-то достоинством. Не говоря почти никогда о собственных своих сочинениях, он любил разбирать произведения современных поэтов и не только отдавал каждому из них справедливость, но и в каждом из них умел отыскать красоты, каких другие не заметили.
Я ему прочел его Noël: «Ура! в Россию скачет», и он очень удивился, как я его знаю, а между тем все его ненапечатанные сочинения: «Деревня», «Кинжал», «Четырехстишие к Аракчееву», «Послание к Петру Чаадаеву» и много других были не только всем известны, но в то время не было сколько-нибудь грамотного прапорщика в армии, который не знал их наизусть. Вообще Пушкин был отголосок своего поколения, со всеми его недостатками и со всеми добродетелями. И вот, может быть, почему он был поэт истинно народный, каких не бывало прежде в России.
Все вечера мы проводили на половине у Василия Львовича, и вечерние беседы наши для всех нас были очень занимательны. Раевский[16], не принадлежа сам к Тайному обществу, но подозревая его существование, смотрел с напряженным любопытством на все происходящее вокруг него. Он не верил, чтоб я случайно заехал в Каменку, и ему хотелось знать причину моего прибытия. В последний вечер Орлов, В. Л. Давыдов, Охотников и я сговорились так действовать, чтобы сбить с толку Раевского насчет того, принадлежим ли мы к Тайному обществу или нет. Для большего порядка при наших прениях был выбран президентом Раевский. С полушутливым и полуважным видом он управлял общим разговором. Когда начинали очень шуметь, он звонил в колокольчик; никто не имел права говорить, не просив у него на то дозволения, и т. д. В последний этот вечер пребывания нашего в Каменке, после многих рассуждений о разных предметах, Орлов предложил вопрос, насколько было бы полезно учреждение Тайного общества в России. Сам он высказал все, что можно было сказать за и против Тайного общества. В. Л. Давыдов и Охотников были согласны с мнением Орлова; Пушкин с жаром доказывал всю пользу, которую могло бы принести Тайное общество России. Тут, испросив слово у президента, я старался доказать, что в России совершенно невозможно существование Тайного общества, которое могло бы быть хоть на сколько-нибудь полезно.
Раевский стал мне доказывать противное и исчислил все случаи, в которых Тайное общество могло бы действовать с успехом и пользой; в ответ на его выходку я ему сказал: «Мне нетрудно доказать вам, что вы шутите; я предложу вам вопрос: если бы теперь уже существовало Тайное общество, вы, наверное, к нему не присоединились бы?» — «Напротив, наверное бы, присоединился», — отвечал он. «В таком случае давайте руку», — сказал я ему. И он протянул мне руку, после чего я расхохотался, сказав Раевскому: «Разумеется, все это только одна шутка».
Другие также смеялись, кроме А. Л. Давыдова, рогоносца величавого, который дремал, и Пушкина, который был очень взволнован; он перед этим уверился, что Тайное общество или существует, или тут же получит свое начало и он будет его членом; но когда увидел, что из этого вышла только шутка, он встал, раскрасневшись, и сказал со слезой на глазах: «Я никогда не был так несчастлив, как теперь; я уже видел жизнь мою облагороженною и высокую цель перед собой, и все это была только злая шутка». В эту минуту он был точно прекрасен. В 27 — м году, когда он пришел проститься с