ое общество должно решиться на самые крутые меры и для достижения своей цели даже прибегнуть к средствам, которые даже могут казаться преступными. Во-первых, он предлагал завести тайную типографию или литографию, посредством которой можно было бы печатать разные статьи против правительства и потом в большом количестве рассылать по всей России. Второе его предложение состояло в том, чтобы завести фабрику фальшивых ассигнаций, через что, по его мнению, Тайное общество с первого раза приобрело бы огромные средства и вместе с тем подрывался бы кредит правительства.
Когда он кончил чтение, все смотрели друг на друга с изумлением. Я, наконец, сказал ему, что он, вероятно, шутит, предлагая такие неистовые меры… На возражения наши он сказал, что если мы не принимаем его предложений. то он никак не может принадлежать к нашему Тайному обществу. После чего он уехал и ни с кем из нас более не видался и только, уезжая уже из Москвы, в дорожной повозке заехал проститься с Фонвизиным и со мной. При прощании, показав на меня, он сказал: «Этот человек никогда мне не простит». В ответ я пародировал несколько строк из письма Брута к Цицерону и сказал ему: «Если мы успеем, Михайло Федорович, мы порадуемся вместе с вами; если же не успеем, то без вас порадуемся одни». После чего он бросился меня обнимать.
На следующих совещаниях собрались те же члены, кроме Орлова. Для большего порядка выбран был председателем Н. Тургенев. Прежде всего было признано нужным изменить не только устав Союза благоденствия, но и самое устройство и самый состав Общества. Решено было объявить повсеместно, во всех управах, что так как в теперешних обстоятельствах малейшей неосторожностью можно было возбудить подозрение правительства, то Союз благоденствия прекращает свои действия навсегда. Этой мерой ненадежных членов удаляли из Общества. В новом уставе цель и средства для достижения ее должны были определиться с большей точностью, нежели они были определены в уставе Союза благоденствия, и поэтому можно было надеяться, что члены, в ревностном содействии которых нельзя было сомневаться, соединившись вместе, составят одно целое и, действуя единодушно, придадут новые силы Тайному обществу.
Затем приступили к сочинению нового устава; он разделялся на две части: в первой — для вступающих предлагались те же филантропические цели, как в «Зеленой книге». Редакцией этой части занялся Бурцев. Вторую часть написал Н. Тургенев для членов высшего разряда. В этой второй части устава уже прямо было сказано, что цель Общества состоит в том, чтобы ограничить самодержавие в России, а чтобы приобресть для этого средства, признавалось необходимым действовать на войска и приготовить их на всякий случай. На первый раз положено было учредить четыре главные думы: одну в Петербурге под руководством Н, Тургенева, другую в Москве, которую поручили Ивану Александровичу Фонвизину, третью я должен был образовать в Смоленской губернии, четвертую брался Бурцев привести в порядок в Тульчине. Он уверял, что по приезде в Тульчин он первоначально объявит об уничтожении Союза благоденствия, но что вслед затем известит всех членов, кроме приверженцев Пестеля, о существовании нового устава и что они все к нему присоединятся под его руководством.
Устав был подписан всеми присутствующими членами на совещаниях и Михаилом Муравьевым, который приехал в Москву уже к самому концу наших заседаний. Обе части нового устава были переписаны в четырех экземплярах: один для Тургенева, другой для И. А. Фонвизина, третий для меня, четвертый для Бурцева. Но еще при самых первых наших совещаниях были приглашены на одно из них все члены, бывшие тогда в Москве.
На этом общем совещании были князь Сергеи Волконский, Комаров, Петр Колошин и многие другие. Аургенев, как наш президент, объявил всем присутствующим, что Союз благоденствия более не существует, и изложил перед ними причины его уничтожения.
Тургенев, приехавши в Петербург, объявил, что члены, бывшие на съезде в Москве, нашли необходимым прекратить действия Союза благоденствия, и потом одному только Никите Муравьеву прочел новый устав Общества, после чего из предосторожности он положил его в бутылку и засыпал табаком. Из петербургских членов деятельностью Никиты Муравьева образовалось новое Общество».
Начался новый этап в истории декабризма.
«УЗЛЫ К УЗЛАМ…»
ИЗ ЗАПИСОК АЛЕКСАНДРА МУРАВЬЕВА
Общество было разделено на Северное и Южное. В Северном директором назначили Никиту Муравьева. В 1823 году его помощниками были сделаны князья Трубецкой и Оболенский. После отъезда Трубецкого в Тверь на его место был избран Кондратий Рылеев. С этого момента Северное Общество приобрело много членов: братья Бестужевы (Николай, Александр, Михаил Александрович) — Александр был известен в нашей литературе под именем Марлинского, — Михаил Нарышкин, Сутгоф, Панов, князь Александр Одоевский, Вильгельм Кюхельбекер, флота капитан Торсон, много офицеров Главного штаба, почти полностью офицеры Гвардейского флотского экипажа, много офицеров Московского полка, Гренадерского корпуса, Измайловского, Конной Гвардии, до 15 офицеров Кавалергардского полка, много офицеров артиллерии и гвардейских сапер.
Никита составил проект монархической конституции, которая подобно конституции Северо-Американских Соединенных Штатов, представляла особе государя ограниченную власть Он предпринял составление «Катехизиса свободного человека», который был закончен С. Муравьевым-Апостолом. Александр Бестужев писал песни, которые производили впечатление. Кондратий Рылеев, эта пламенная душа, сложил поэму «Войнаровский», «Исповедь Наливайки», где предсказал участь свою и своих благородных товарищей. Члены Северного Общества разделились на «Убежденных» и «Соединенных». На происходивших периодически собраниях сообщалось относительно успехов Общества, рассуждали о мероприятиях, о наборе новых членов, извещали о новых злоупотреблениях, совершенных правительством. Нередко Н. Муравьев, с благородным и выразительным лицом, задумчивой и нежной улыбкой, в беседе, полной непередаваемого очарования, спорил о своем проекте конституции, изъясняя конституцию Соединенных Штатов Северной Америки…»
15 месяцев гвардия проводит в походе — ее выводят «проветриться» в Литву и Белоруссию. Здесь, среди учений, донесений, парадов, Никита Муравьев составил первый вариант своей конституции; позже будут еще варианты, один попадет после поражения к властям, другой будет спрятан друзьями и обнаружится много лет спустя.
Никита Михайлович Муравьев — «этот один человек стоит целого университета», — скажет о нем позже не склонный к комплиментам кузен Михаил Лунин.
Два года назад, во время обсуждения общих планов, Муравьев, как и почти все, стоял за республику, Однако с тех пор он несколько переменился: присмотревшись к поражениям революций на Западе, к аракчеевским гонениям в России, приглядываясь к солдатам, в частности, к их надеждам на «хорошего царя», Муравьев, по его словам, «удостоверился в выгодах монархического представительного управления»; требование конституционной монархии казалось ему залогом успеха.
ИЗ ПРОЕКТА КОНСТИТУЦИИ НИКИТЫ МУРАВЬЕВА
«Опыт всех народов и всех времен доказал, что власть самодержавная равно гибельна для правителей и для обществ: что она не согласна ни с правилами святой веры нашей, ни с началами здравого рассудка. Нельзя допустить основанием правительства — произвол одного человека — невозможно согласиться, чтобы все права находились на одной стороне, а все обязанности на другой. Слепое повиновение может быть основано только на страхе и не достойно ни разумного повелителя, ни разумных исполнителей. Ставя себя выше законов, государи забыли, что они в таком случае вне законов, вне человечества! Что невозможно им ссылаться на законы, когда дело идет о других; и не признавать их бытие, когда дело идет о них самих. Одно из двух: или они справедливы '— тогда к чему же не хотят и сами подчиняться оным; или они несправедливы — тогда зачем хотят они подчинять им других. Все народы европейские достигают законов и свободы. Более всех их народ русский заслуживает то и другое.
Но какой образ правления ему приличен? Народы малочисленные бывают обыкновенно добычей соседей — и не пользуются независимостью. Народы многочисленные пользуются внешнею независимостью — но обыкновенно страждут от внутреннего утеснения и бывают в руках деспота орудием притеснения и гибели соседних народов. Обширность земель, многочисленное войско препятствуют одним быть свободным; те, которые не имеют сих неудобств. — страждут от своего бессилия. Федеральное или Союзное Правление одно разрешило сию задачу, удовлетворило всем условиям и согласило величие народа и свободу граждан…»
Итак, по мысли Никиты Муравьева, будущую Россию должен возглавить император, но ограниченный народным вечем.
А как же крестьяне? Крепостное право, конечно же, отменяется, они будут лично свободны. Но земля, миллионы десятин земли, останутся у помещиков. Никита Михайлович несколько раз менял свой проект, вычислял размеры тех небольших участков при усадьбе, что должны остаться за крестьянами, но все же основную часть земли сохранял за помещиками. Разумеется, случись революция, крестьяне, конечно, не удовлетворились бы такой участью — мы ясно видим умеренность, дворянскую ограниченность конституции Муравьева.
Однако не забудем, что и в этом виде она была революционным «крамольнейшим» документом: даже такие меры, как введение ограниченного самодержавия и личное освобождение крестьян, вызывали смертельный ужас правителей. Если бы в России осуществились перемены хоть так, как мечтал Никита Муравьев, это был бы огромный переворот, большой шаг к капитализму (хотя и менее значительный, чем при более решительных революционных переменах).
Позже в Северном обществе появятся энергичные люди, прежде всего Кондратий Рылеев, которые будут склоняться к более дерзким, резким, сильным действиям, нежели Никита Муравьев. Роль самого автора дворянской конституции постепенно уменьшится в Обществе, и весть о восстании застанет его вдали от центра событий, в Орловском имении.