действовать против него».
877 солдат Черниговского полка ждут наказания — перевода на Кавказ, сквозь строй. Раненого Сергея Муравьева-Апостола, его брата Матвея, Михаила Бестужева-Рюмина везут на север, откуда их выслали после Семеновской истории пять лет назад.
СЛЕДСТВИЕ*СУД
Судьбу каждого арестованного определял сам царь в собственноручных повелениях, следовавших на имя генерал-адъютанта А. Я. Сукина, коменданта Петропавловской крепости:
«Месяц декабрь 1825 года
Присылаемого Рылеева посадить в Алексеевский равелин, но не связывая рук; без всякого сообщения с другими, дать ему и бумагу для письма, и что будет писать ко мне собственноручно мне приносить ежедневно.
Присылаемого при сем Кюхельбекера посадить в Алексеевский равелин и строжайше за ним наблюдать.
Присылаемого Бестужева посадить в Алексеевский равелин под строжайший арест.
Трубецкого при сем присылаемого посадить в Алексеевский равелин. За ним всех строже смотреть, особенно не позволять никуда не выходить и ни с кем не видеться.
Присылаемого Пущина отправить на гауптвахту в крепость.
Оболенского посадить в Алексеевский равелин под строжайший арест, без всякого сообщения — не мешает усилить наблюдение, чтоб громких разговоров не было между арестантов буде по месту сие возможно.
Присланного Панова как самого упрямого посадить тоже в Алексеевский равелин и содержать наистрожайше.
Бестужева по присылке, равно и Оболенского и Щепина, велеть заковать в ручные железа. Бестужева посадить также в Алексеевский равелин.
Присылаемого Муравьева посадить по удобности под строжайший арест; дать однако бумагу…
Месяц январь 1826 года
Присылаемого Якушкина заковать в ножные и ручные железа; поступать с ним строго и не иначе содержать, как злодея.
Присылаемого к. Сергея Волконского посадить или в Алексеевский равелин, или где удобно, но так, чтобы и о приводе его было неизвестно.
Присылаемого злодея Муравьева Артамона заковать и содержать как наистроже.
Присылаемого Норова посадить по усмотрению и, заковав, содержать наистрожайше…
Месяц февраль 1826 года
Присылаемого Горбачевского посадить по усмотрению и содержать строго…»
ИЗ ЗАПИСОК АЛЕКСАНДРА МУРАВЬЕВА
«Петропавловская крепость — гнусный памятник самодержавия на фоне императорского дворца, как роковое предостережение, что они не могут существовать один без другого.
Привычка видеть перед глазами темницу, где стонут жертвы самовластия, в конце концов непременно должна притуплять сочувствие к страданиям ближнего.
Великий боже! Настанет ли день, когда поймут, что люди не созданы быть игрушкой нескольких избранных семей. Когда свет гласности воссияет у нас, какое содрогание вызовут несправедливости, скрываемые этими стенами.
Не хватало казематов ввиду множества жертв. Помещения, предназначенные для гарнизонных казарм, были обращены в тюрьму. Стекла окон, покрытые в проклейку слоем мела, не пропускали в эти логовища живительных лучей солнца. В длинных комнатах этих казарм были устроены из бревен клетки, размещенные так, чтобы сделать невозможным сообщение между ними. Арестованный не мог делать более трех или четырех шагов по диагонали своего каземата. Труба из кованого железа была проведена через некоторые из этих клеток; эти трубы были расположены настолько низко, что все время чувствовалась жара, и это было истинной пыткой для арестанта.
Мы прибыли, миновали крепостной подъемный мост и остановились у дверей квартиры коменданта. Фельдъегерь сдал меня на руки плац-майору, который, не разговаривая со мною, отвел меня в грязную, сырую, мрачную и тесную камеру. Сломанный стол, скверная кровать и железная цепь, один конец которой был вделан в стену, составляли всю его мебель…
Пища была отвратительная, так как деньги, отпускавшиеся для нашего содержания, расхищались чиновниками во главе с их начальником старым плац-майором. Часть заключенных находилась на хлебе и воде. Многие имели кандалы на ногах и руках. Сам император по докладу следственной комиссии назначал пищевой режим и предписывал усилить тяжесть заключения. Были также испробованы нравственные пытки. Заключенные получали иногда душераздирательные письма от своих несчастных родителей, которые, будучи обмануты видимостью, воздавали слишком громкую хвалу великодушию того, кто никогда его не проявлял. Священнику поручено было приносить религиозное утешение, но, главным образом, вызывать на признание. Когда он ближе узнал нас всех, то сознался, что был введен в заблуждение на наш счет. Кровавая развязка нашего процесса поразила его и вызвала в нем живое негодование. Многие из заключенных болели, многие потеряли рассудок, некоторые покушались на свою жизнь, полковник Булатов уморил себя голодом…»
АЛЕКСАНДР ПОДЖИО
«Подсудимый ввергается, как водится, в темницу; там, как водится, и сыро, и темно; зеленым цветом окрашенная деревянная кровать, плоский тюфяк, набитый грубою мочалкой; плоская подушка из той же мочалки, все это обтянуто грязной толстой дерюгой; шесть замазанных стекол в окне за железной решеткой, дверь с одностеклянной форткой, в которую страж мог бы наводить свой мучительный для затворника взор, и дверь та на затворах; вот принадлежности не совсем очаровательные нового вашего жилища и при своих всех сословных правах! Признаюсь, когда страж мой завел меня в этот хлевок и, не сказав ни одного слова, повернулся и захлопнул дверь, громко повернув два раза ключем, я просто вздрогнул и безотчетно чего-то устрашился! Не мог себе поверить, себя узнать при такой раскрывшейся моей ничтожности Однакож эта ничтожность до того выказалась резко и болезненно, что я едва мог придти в себя…»
МИХАИЛ БЕСТУЖЕВ
«Моя тюрьма была комната довольно пространная, в восемь шагов длины и шесть шириною. Большое окно за толстою решеткою из толстых полос железа было сплошь замазано известью, и ко мне проникал какой-то таинственный полумрак. Против окна дверь в коридор, где ходил безответный часовой, обутый в мягкие туфли, чтоб его шаги были неслышны и чтоб он мог незаметно для слуха узника подойти к двери и наблюдать каждое его движение в четырехугольное отверстие, прорезанное в двери и закрытое темного цвета занавескою. Направо от входа деревянная кровать с жидким, грязным матрасом, покрытым простынею из грубого холста, с перяною подушкою и одеялом из серого солдатского сукна. Подле кровати деревянный стол и такой же табурет. Печь выходила углом в комнату, налево от входа. Стены, выбеленные известью, были все исчерчены надписями, иероглифами, силуэтами и прочими досужими занятиями живых мертвецов…»
АЛЕКСАНДР МУРАВЬЕВО СЛЕДСТВЕННОМ КОМИТЕТЕ
«Этот комитет был составлен из военного министра, неспособного старика, который занимал кресло председателя, великого князя Михаила, бывшего судьей и стороной в своем собственном деле, генерала Дибича, пруссака, который, как и многие другие иностранцы-авантюристы, пользовался благоволением царя, генерала Кутузова, с. — петербургского генерал-губернатора, князя Голицына, экс-министра духовных дел, генералов Потапова, Левашева и Чернышева. Флигель-адъютант полковник Адлерберг присутствовал там, чтобы делать заметки, которые он ежедневно передавал своему повелителю.
Этот инквизиционный трибунал собирался в доме коменданта С.-Петербургской крепости. Вначале его заседания происходили в час пополуночи; когда же стали спешить окончить наш процесс, то заседания имели место и днем, и ночью. Когда эти заседания были ночными, изнуренного недостатком пищи и страданием узника заставляли являться перед своими судьями. Плац-майор или один из плац-адъютантов отправлялись за заключенным в его каземат, перед выходом набрасывали ему на лицо покрывало и, взяв за руку, молча провожали через коридоры и переходы крепости. Только в ярко освещенной зале, где находился комитет, покрывало спадало. Придворные в блестящей форме, не давая времени опомниться, задавали вопросы, от которых зависели жизнь и смерть, требуя быстрых и категорических ответов о фактах, совершенно неизвестных допрашиваемому лицу. Если оно хранило молчание, последнее являлось новым преступлением, которое добивало.
У комитета были в качестве руководящих нитей в подробностях столь сложного дела два доноса, Шервуда и Майбороды, а также и бумаги, захваченные во время посещения с целью обыска квартир обвиняемых.
Именно таким путем попал в их руки проект конституции моего брата. Более затруднительно было захватить конституционный проект Пестеля, который имел осторожность зарыть в землю в неизвестном месте труд, стоивший ему стольких лет жизни. Благодаря Майбороде комитет получил указание на это место. Лачинов, один из членов Южного общества, спрятавший проект, был разжалован в солдаты. Этот «Секретный Комитет» (так он назывался) был инквизиторским трибуналом, без уважения, без человеческого внимания, без тени правосудия или беспристрастия — и при глубоком неведении законов. Когда мысль сделать как можно скорее заданную работу им овладела целиком, он свалил в кучу виноватых и невинных, чтобы покончить и заслужить похвалу за свою быстроту. Все эти царедворцы, не имея другой цели для своего существования, кроме снискания благоволения своего господина, не допускали возможности политических убеждений иных, чем у них — и это были наши судьи! Среди них особенным озлоблением против нас выделялся Чернышев и Левашев, им обоим по преимуществу и было назначено быть нашими допросчиками. Все средства казались для них хороши. Они предъявляли ложные показания, прибегали к угрозам очных ставок, которых затем не производили. Чаще всего они уверяли пленника, что его преданный друг во всем им признался. Обвиняемый, затравленный, терзаемый без пощады и милосердия, в смятении давал свою подпись. Когда же его друга вводили в зал заседаний, тот не мог ни в чем признаться, так как ничего не было. Обвиняемые бросались друг другу в объятия, к великому веселию членов Комитета. Между тем смертный приговор осужденных был уже подписан. Полковник Главного штаба Фаленберг, потрясенный нрав