По Москве поползли слухи о «враждебных» выступлениях поэта, который 22 июля открестился от них письмом Луначарскому[88]. Слухи не прекратились, и в октябре нарком опроверг их в печати. Однако уже в ноябре Бальмонт начал печататься в эмигрантской прессе, а в следующем году выступил с «кинжальными словами» против большевиков в лекциях, статьях и стихах, включая написанные летом – осенью 1917 года, вошедших в сильную книгу «Марево» (1922). В ответ Госиздат выпустил оплаченный еще в 1920 году сборник «Песни рабочего молота». Лучшего способа дискредитации, политической и литературной, было не придумать…
Листовка к юбилею литературной деятельности Бальмонта. 1935 г. Собрание В. Э. Молодякова
Когда Бальмонт перестал быть декадентом? Сравнивая «Перстень» с новой книгой Брюсова «Последние мечты», Давид Выгодский писал: «В один день в одном издательстве, на одинаковой бумаге, с одинаковыми обложками, даже шрифт, число страниц – всё одинаково. <…> Но как посмотришь в середину – совсем не то. Как две капли: одна воды, а другая водки. Вода – это Бальмонт. Водица – ни холодная, ни горячая, так себе»[89]. «Бальмонт уже лет 15 назад стал превращаться в заурядного графомана, и книжки его стихов, вышедшие в революционные годы, прямо оскорбляют убожеством содержания и формы», – припечатал его Брюсов в 1922 году в статье «Вчера, сегодня и завтра русской поэзии»[90]. Декадентская «водица» исчезла только в эмиграции, где Бальмонт, вопреки утверждениям советских и несоветских критиков, пережил творческий подъем в книгах «Мое – Ей. Россия» (1924) и «В раздвинутой дали. Поэма о России» (1929), написанных вне злобы дня и моды. Не оттого ли их встретили прохладно? Георгий Адамович заметил: «После всего, что в России случилось, – не с русскими реками и лугами, а с Россией, – эти славословия читаешь с недоумением. <…> Россия для него – одна из частей прекрасного мира – и только»[91]. И только?!
Писал Бальмонт много и не только стихи (роман «Под новым серпом», очерки, статьи), перевел «Слово о полку Игореве» (1930) и «Носящий барсову шкуру» Руставели (1933){29}, болгарские и литовские народные песни, польских и чешских поэтов. Ездил с лекциями в Польшу, Чехословакию, Литву, Болгарию, Югославию, где его радушно принимали. Сначала и в Париже печатали часто и охотно – действовала магия имени. Потом всё реже, что ранило поэта не только отсутствием «монет». Из-за нехватки денег приходилось жить в деревне, предпочтительно на берегу океана. В 1935 году депрессия переросла в нервную болезнь, с бредом и видениями, потребовавшую лечения в клинике. Празднование в том же году юбилея литературной деятельности: «полвека песен – о Солнце, о Человеке, о Мире, – о Божием Мире, – обо всем» – преследовало и практическую цель: «Бальмонт на пути к выздоровлению. Есть твердая уверенность, что он вернется к своей работе, но нужно нам помочь ему, поддержать, не оставить. Нужно и долечить, и дать необходимый отдых, и иные условия жизни – облегчить тяжелое существование»[92]. Юбилей обязывает, и даже Адамович назвал его «огромным талантом»: «Первый голос в вольном и вдохновенном хоре. <…> Первый голос русского поэтического “ренессанса”. <…> Он вдохнул жизнь в изнемогавшую русскую поэзию»[93]. Невзирая на болезнь и бедность, Бальмонт продолжал работать, как только возвращались силы. Сборник стихов о Сибири «Голубая подкова» (1935), изданный в США Георгием Гребенщиковым, состоял из старых вещей. Зато вышедшее в Харбине «Светослужение» (1937) – из новых: «одна световая поэма», по его собственным словам; последний взлет лирического гения, скажем мы. В том же году поклонники отметили его семидесятилетие. «Бальмонт не писал стихов, Бальмонт пел песни, и ликующий голос его слушала вся Россия»[94], – признал Адамович.
Константин Дмитриевич Бальмонт умер от воспаления легких 23 декабря 1942 года в Нуази-ле-Гран, недалеко от оккупированного нацистами Парижа, «в бедности и заброшенности», как писал бывший на похоронах его друг Борис Зайцев. Через полтора месяца за ним последовала Елена. «Катя милая» узнала о смерти мужа в 1944 году; ее не стало через шесть лет.
Поль Верлен. «Что ж ты сделал, ты, что плачешь, с юностью твоей?»{30}
Если Шарль Бодлер – отец всех декадентов, то Поль Верлен – эталонный декадент, Декадент Декадентыч, еще при жизни ставший легендарной фигурой.
«Что-то неодолимо мешало мне завязать знакомство с Верленом, – вспоминал свою молодость Поль Валери. – <…> Но почти ежедневно я наблюдал, как он шествовал мимо, когда, выходя из причудливого логова, он направлялся, жестикулируя, к какой-нибудь харчевне близ Политехнической школы. Этот отверженец, этот благословенец, прихрамывая, стучал о землю тяжелой палкой бродяг и калек. Жалкий и несущий пламя в густо обросших ресницами глазах, он потрясал улицу своей грубой величественностью и раскатом огромных слов. В сопровождении друзей, под руку с какой-нибудь женщиной, он держал, одолевая дорогу, речи к благоговеющей свитке. Он делал внезапные остановки, яростно посвященные полноте атаки. Затем диспут затихал. Верлен со своими удалялся под назойливое шлепанье калош и стук дубинки, изливая великолепный гнев, который изредка, как бы чудом, сменялся смехом, почти столь же свежим, как смех ребенка»[95].
Позади была жизнь «более ужасная по несчастьям, чем, пожалуй, жизнь любого другого поэта»[96]. Впереди – всемирная слава, уже достигшая России. «Нечто свершено. Заточенный дома и как-то успокоившись, я отдался одному делу. Вчера оно окончено. Оно не прославит моего имени, но представляет ценный вклад в русскую литературу, – записал в дневник 16 августа 1894 года студент Московского университета Валерий Брюсов, – это перевод “Романсов без слов” Верлена»[97]. Запас переводов из Верлена накопился у учителя математики столичного Рождественского городского училища Федора Тетерникова и у жившего в Киеве модного стихотворца Даниила Ратгауза. Переводы второго вышли отдельной книгой в 1896 году, в год смерти Верлена… и заслуженно забыты. Печатавшиеся в «Северном вестнике» переводы первого – поэта Федора Сологуба – создали, наряду с переводами Брюсова, «русского Верлена»[98].
«Творчество Верлена так тесно связано с его жизнью, что вряд ли его стихи могут быть вполне поняты без знакомства с его биографией», – писал в 1911 году Брюсов, предваряя собрание своих переводов критико-биографическим очерком, лучшим из написанного о поэте в России Серебряного века. – Один из субъективнейших поэтов, каких только помнит история литературы, Верлен знает лишь одну тему для своих поэтических созданий: самого себя, свои переживания, свои радости и горести. С наивностью ребенка он говорит в стихах о мельчайших подробностях своей жизни, не считая нужным объяснять их читателю. Лирика Верлена получает свой истинный смысл только в том случае, если постоянно иметь в виду, при каких условиях создавалось то или другое стихотворение». Очерк Брюсова послужит нам путеводителем по жизни Верлена, в описании которой будем сверяться с капитальной биографией Пьера Птифиса[99].
Поль Мари Верлен родился 30 марта 1844 года в лотарингском городе Мец, куда «случайности гарнизонной жизни поместили колыбель поэта»[100]. Его родителями были капитан инженерных войск Николя Огюст Верлен (1798–1865) и Элиза Стефани Жюли Жозеф Верлен, урожденная Деэ (1809–1886). Предки по отцовской линии имели благородное происхождение – о чем поэт не знал – и еще в первой половине XVIII века носили приставку «де», но почему-то утратили ее и стали обычными мелкими землевладельцами. Дед, нотариус Анри Жозеф Верлен, отличался тягой к вольнодумству, алкоголю и скандалам (в годы революции был якобинцем, потом поносил Наполеона, хотя лишился места и попал в тюрьму не за «политику», а по обвинению в подделке документов) – так и тянет сказать, что это передалось внуку. После его смерти в 1805 году родственники вдовы приняли на воспитание их детей. Николя Огюста определили на военную службу по совету дяди, дослужившегося до генерала. «Отец, несмотря на свою военную карьеру, вовсе не был “воякою” по духу, – отметил Брюсов (возможно, вспомнив бодлеровского отчима, генерала Опика), – и, несмотря на свою строгую, суровую осанку, был человек доброго сердца и “души не чаял” в сыне».
Мать поэта – по той же характеристике, «женщина вполне буржуазного склада характера, до конца дней остававшаяся типичной провинциалкой» – была дочерью сахарозаводчика и, несмотря на обилие родственников, принесла в семью солидное приданое, а затем и наследство. Супругов, живших зажиточно и дружно, печалило лишь отсутствие детей. Поль появился на свет после тринадцати лет брака и двух выкидышей, так что мать «баловала его до тех пределов, где это становится преступным». Автор этих строк Валерий Брюсов тоже знал, каково быть балованным первенцем.
Капитана Верлена переводили из гарнизона в гарнизон, с севера на юг и обратно. В феврале 1848 года его вызвали в Монпелье, где начались беспорядки, – Франция вступала в революционный год. Сразу после этого он оставил службу, хотя был на хорошем счету у начальства. «Выражало ли решение подать в отставку разочарование тем, что он не получил повышения по службе, на что он рассчитывал, или постоянного места жительства, о чем он мечтал? Был ли это своего рода протест п