Сплю, холодею, Туманный сон
Вздрогнув, бледнею Былых времен
С боем полночи. Ночь хоронит.
Вспомнится что-то. Томлюсь в слезах,
Всё без отчета О ясных днях
Выплачут очи. Память стонет.
Выйду я в поле. Душой с тобой,
Ветер на воле О, ветер злой,
Мечется, смелый. Я, усталый.
Схватит он, бросит, Мои мечты
Словно уносит Уносишь ты,
Лист пожелтелый. Лист увялый.
«Сатурнические поэмы» «прошли совершенно незамеченными в “большой публике”. <…> Но “старшие”, те, чьим суждением Верлен дорожил, приняли книгу очень благосклонно. В ответ на разосланные экземпляры Верлен получил множество писем, наполненных похвалами и ободряющих его. В том числе были письма от Сент-Бёва, Теодора де Банвиля и самого Виктора Гюго. Но надо сказать, что Гюго почитал долгом посылать несколько лапидарных приветственных строк всем молодым поэтам, доставлявшим ему свои книги. Год спустя, когда Верлену случилось быть в Брюсселе, он воспользовался этим, чтобы представиться великому изгнаннику, и Гюго в разговоре не преминул процитировать несколько строк из “Сатурнических поэм” – удовольствие, которое он тоже доставлял всем своим посетителям». Рассмеется ли теперь читатель на фрагмент из воспоминаний Шенгели о первой встрече с Брюсовым: «Он поразил меня, безошибочно продекламировав несколько строк из разных стихотворений. Ведь книжку я ему послал полгода назад, и он не мог знать, что я к нему приду. Что за божественная память!»[103]
Поэты, группировавшиеся вокруг сборников «Современный Парнас», Верлена заметили, но книга продавалась плохо. Следующий сборник – брошюру «Подруги» («Les amies», 1867) с шестью сонетами на лесбийские темы – напечатал в Бельгии тиражом 50 экземпляров издатель Бодлера Огюст Пуле-Маласси под псевдонимом и с фиктивными выходными данными, чтобы избежать суда. Восемь авторских экземпляров задержали на таможне и вернули издателю, но дело попало в прокуратуру Лилля, и суд все равно был. Вместе со вторым изданием «Обломков» Бодлера 6 мая 1868 года книга была приговорена к уничтожению во Франции, издатель, остававшийся вне досягаемости правосудия, – к штрафу и году тюрьмы. Вместе с брошюрами «Женщины» («Femmes; 1890) и «Мужчины» («Hombres», 1904) «Подруги» образуют «эротическую трилогию» Верлена.
Следующую книгу, «Изысканные празднества»{35} («Fêtes galantes», 1869), встретили похвалы избранных, включая Гюго, и равнодушие прессы и публики. «Верлен довольно близко к сердцу принимал неуспех своих книг, – писал Брюсов, познавший и замалчивание, и травлю. – Он горько упрекал друзей, не желавших или не имевших возможности поместить о его сборниках сочувственные отзывы в журналах. Ему в те годы хотелось литературной славы, и он считал, что имеет все права на нее». И сам объяснил: «Эти изящные стихи были слишком тонки для того времени, которое впервые начинало интересоваться романами Золя. <…> Трудно было расслышать нежный лепет теней, проходящих “в старом парке”, и веселый смех воскресших маркизов, вновь надевших пудреные парики. <…> Стихи Верлена как бы перенесли в мир поэзии образы Ватто, Буше, Фрагонара». Последние фразы – отличная характеристика изящной «парнасской» книжечки, вдохновленной работами Эдмона де Гонкура об искусстве времен Людовика XV и открытием в Лувре галереи Лаказа, посвященной той же эпохе. «По цельности композиции это наиболее законченная книга Верлена», – заметил Брюсов, добавив, что для переводчика она «представляет почти неодолимые трудности изысканностью выражений, строгостью форм, изяществом стиха». Тем интереснее! Вот «Лунный свет», одно из наиболее характерных стихотворений сборника, в переводе Сологуба, опубликованном в мае 1907 года:
Твоя душа, как тот заветный сад,
Где сходятся изысканные маски, —
Разряжены они, но грустен взгляд,
Печаль в напеве лютни, в шуме пляски.
Эрота мощь, безоблачные дни
Они поют, в минорный лад впадая,
И в счастие не веруют они,
И, песню их с лучом своим свивая,
Луна лесам и сны, и грезы шлет,
Луна печальная семье пернатой,
И рвется к ней влюбленный водомет,
Нагими мраморами тесно сжатый.
Полгода спустя свой перевод под названием «Сияние луны» напечатал Брюсов, с работой Сологуба, несомненно, знакомый:
К вам в душу заглянув, сквозь ласковые глазки,
Я увидал бы там изысканный пейзаж,
Где бродят с лютнями причудливые маски,
С маркизою Пьеро и с Коломбиной паж.
Поют они любовь и славят сладострастье,
Но на минорный лад звучит напев струны,
И, кажется, они не верят сами в счастье,
И песня их слита с сиянием луны,
С сиянием луны, печальным и прекрасным,
В котором, опьянен, им соловей поет,
И плачется струя, в томлении напрасном,
Блестящая струя, спадая в водомет.
В феврале 1922 года, готовя переработанное и дополненное издание переводов[104], Сологуб, изучивший брюсовского Верлена с карандашом в руках[105], сделал новый вариант, сохранив из прежнего всего две строки:
Твоя душа – та избранная даль,
Где маски мило пляшут бергамаску.
Причудлив их наряд, а все ж печаль,
Звуча в напеве струн, ведет их в пляску.
Амура мощь, безоблачные дни
Они поют, в минорный лад впадая,
И в счастие не веруют они,
В лучи луны романсы облекая.
И льются в тихий, грустный свет луны
Мечтанья птиц среди ветвей и взлеты
К луне светло рыдающей волны,
Меж мраморов большие водометы.
Какой из трех лучше? Не берусь судить. А еще есть переводы Шенгели (начало 1940-х), Анатолия Гелескула (конец 1960-х), Игоря Булатовского (конец 1990-х). Найдите, сравните – и попробуйте решить сами.
Позднейший образ бомжеватого бродяги заслонил от нас Верлена 1860-х годов, ведшего хоть и не добропорядочную, но вполне буржуазную жизнь. Днем – необременительная служба в столичной мэрии, вечером – богемные удовольствия. «Частые отлучки Верлена на всю ночь, его возвращения домой в нетрезвом виде приводили в отчаяние его мать, с которой он жил на одной квартире. <…> “Ты опять пьян, Поль!” – восклицала она, всплескивая руками». Всё было ужаснее, чем писал Брюсов, и творилось это постоянно. Птифис привел свидетельство гостившей у Верленов знакомой: «В пять утра он явился домой пьяный, выхватил из отцовской коллекции оружия саблю, кинжал и огромный охотничий нож и закричал, что сейчас убьет мать! <…> Он вопил, как сумасшедший: “Дайте мне денег!”».
«Между тем в глубине души Верлена жило неодолимое влечение к иному кругу чувств, к тихой нежности, к мирным радостям домашнего очага. <…> Верлен, взрослый ребенок, путавший “Цветы Зла” и “Цветы мая”, ждал, жаждал любви, истинной любви, которая не приходила». И вот в июне 1869 года любовь нечаянно нагрянула в облике шестнадцатилетней Матильды Моте, сводной сестры приятеля. В эту «ничем не замечательную буржуазку»{36} поэт влюбился без памяти. Подробную – и совершенно обыденную – историю влюбленности, сватовства, ожидания, помолвки, свадьбы и «гнездышка» можно прочитать у Птифиса. Нам интереснее другое – перемены, происходившие в его душе, и их поэтический результат.
«Первая встреча, повидимому, решила всё, – писал Брюсов, опираясь на свидетельство Лепеллетье, «наперсника любви Верлена». – То был, действительно, тот “удар молнии”, о котором любили говорить старые романисты. Матильда Моте была первая, и едва ли не единственная, любовь, прошедшая через жизнь Верлена. Этот циник с головой фавна, этот верный любовник абсента, старость которого прошла среди продажных женщин самого последнего разбора, был “однолюб”, как самый наивный из романтиков. Искатель мистического “голубого цветка”, он лишь раз в жизни прикоснулся к нему и, цинически воспевая в своих позднейших поэмах “неверности” своих возлюбленных, сам был более верен единственному чувству своей жизни, чем Новалис или Шелли, образы которых мы так привыкли сравнивать с ангелами».
К моменту знакомства Матильда уже слышала, что «мсье Поль» – поэт, причем великий, и читала его стихи. Результатом нового прилива вдохновения стал сборник «Милая песенка»{37} («La bonne chanson», 1870) – свадебный подарок невесте и обещание «новой жизни» с отказом от греховных привычек старой, «история внутреннего перерождения героя, когда омраченная душа становится радостной»[106]. В книгу, которую Брюсов определил как «переход от поэзии чисто-описательной… к поэзии личного чувства», вошло одно из самых «верленовских» стихотворений, которое переводили М. Давидова (1893), И. В. (в подписи только инициалы. – В. М.) (1896), Ратгауз (1896), Эллис (1904), Ольга Чюмина (1905), Владимир Ивановский (1909), не говоря о позднейших работах. Первый вариант перевода Брюсов опубликовал еще при жизни автора, в октябре 1894 года, во втором сборнике «Русские символисты»:
Луной прозрачной
Лес озарен.
От каждой ветки
Исходит стон,
Чуть долетая.
О, дорогая!
Зеркальной гладью
Недвижен пруд;
Ив силуэты
Не шелохнут
Его водою.
Мечтай со мною!
Глубоко-нежны
О счастьи сны