Как будто сходят
Из вышины,
Где мир сиянья!
Вот час мечтанья!
В пьесе Брюсова «Декаденты» (1893), опубликованной лишь недавно[107], поэт Поль Ардье читает своей невесте Лили Тиссо именно этот текст.
Еще 13 июня 1893 года стихотворение перевел Сологуб:
Белая луна
Сеет свет над лесом.
Звонкая слышна
Под его навесом
Песня соловья…
Милая моя!
Ветер тихо плачет
В ветках над рекой,
А внизу маячит,
Отражен водой,
Темный ствол березы…
Вспомним наши грезы.
Сходит к нам покой
Нежный, бесконечный
С тверди голубой,
Где сияет вечный,
Тихий звездный строй…
В этот час ночной.
Соревнуясь с Сологубом, Брюсов в январе 1903 года напечатал новый вариант, ставший окончательным:
И месяц белый
В лесу горит,
И зов несмелый
С ветвей летит,
Нас достигая…
О, дорогая!
Там пруд сверкает
(Зеркальность вод!)
Он отражает
Весь хоровод
Кустов прибрежных….
Час сказок нежных.
Глубокий, полный
Покой и мир
Струит, как волны,
К земле – эфир
Весь огнецветный…
О, миг заветный!
Итоговая версия Сологуба, 16 марта 1922 года:
Ночной луною
Бледны леса,
И под листвою
Все голоса
Несутся, тая…
О, дорогая.
Пруда отсветы —
Стекла разлив.
Там силуэты
От черных ив
И ветра слезы…
Вот час для грезы.
В дыханьях нежных
Идет покой
С высот безбрежных
Горы ночной,
Где звезд мерцанья…
Час обаянья.
По наблюдению Анны Стрельниковой, первый вариант сологубовского перевода «во много раз превосходит по динамике поздний. <…> В переводе 1922 года Сологуб пытается воссоздать верленовскую неподвижность в изображении пейзажа, обусловленную точечностью, мгновенностью впечатления: он опускает глаголы или заменяет их существительными и прилагательными»[108]. В поздних переводах из Верлена, по мнению Минны Дикман, «обнаруживается характерное для переводческой теории и практики тех лет стремление к буквализму. В ряде случаев Сологуб перерабатывает переводы, приближая их к подлиннику, и нередко ухудшает. Новый перевод, вербально точный, буквально передающий ритмический рисунок подлинника, уступает первым редакциям в поэтической верности»[109]. В «буквализме» упрекали Брюсова, но оба варианта его перевода дальше от оригинала, чем у Сологуба.
Вопрос о том, кто из двоих лучше перевел Верлена, напоминает детский вопрос: кто сильнее, слон или кит? Шенгели, соревновавшийся с обоими, писал: «Брюсовские переводы несравненно выше сологубовских, несмотря на некоторую “жесткость”: им присущ тот неуловимый колорит “подлинности”, который свидетельствует о глубоком вживании в оригинал и искупает многие несовершенства. У Сологуба – досаднейшие промахи в понимании как поэтического смысла, так и образов и даже выражений оригинала, не говоря уже о неприятной игривости и умильности тона». Недоброжелательный к Брюсову Иван Тхоржевский, переводчик французских поэтов, заявил: «Когда Брюсов попробовал перевести мелодического Верлена, его переводы оказались, – рядом с отличными переводами Сологуба да и других, – мертвыми, бескрылыми, стопудовыми»[110]. Ранее работу «брата Валерия» раскритиковал Бальмонт: «Его переводы любимого им Верлена, которому он всегда подражал, никуда не годятся, как и другие его переводы суть лишь ученическая старательная перепись, внешний рисунок без души»[111]. По мнению Волошина, знатока французской поэзии, Сологубу «удалось осуществить то, что казалось невозможным и немыслимым: передать в русском стихе голос Верлена. С появлением этой небольшой книжки… Верлен становится русским поэтом»[112]. В итоговом издании своих переводов Брюсов признал, что Сологубу «удалось некоторые стихи Верлена в буквальном смысле слова пересоздать на другом языке, так что они кажутся оригинальными произведениями русского поэта, оставаясь очень близкими к французскому подлиннику».
Не дерзая делать выбор, я привожу разные версии еще и потому, что порой один перевод не может исчерпать всё богатство оригинала. Брюсов поместил варианты переводов в примечания для придания академизма изданию, призванному «дать русскому читателю более или менее полное представление о жизни и творчестве» Верлена. Сологуб – обозначивший первое издание переводов на контртитуле как «книгу седьмую» своих оригинальных стихов – решал иные задачи (издание 1923 года ближе к ознакомительному «брюсовскому» типу). «Я переводил Верлена, ничем внешним к тому не побуждаемый. Переводил, потому что любил его», – заявил он в предисловии, заметив: «Выбор стихотворений, сделанный по моему личному вкусу, может показаться довольно случайным. Как и всё в жизни, подчиненной капризам своенравной Айсы{38}. Но есть, я думаю, в этом выборе и влияние ее суровой сестры{39}, которая под пестротою случайностей вечную устанавливает свободу в ее земном обличии неизбежной необходимости». Поэтому варианты переводов он привел подряд как равноправные: можно так, а можно этак (в издании 1923 года варианты выделены в особый отдел).
Рецензент «Русского богатства», самого антимодернистского журнала, раскритиковал переводы Сологуба («всё сухо, категорично, без вдохновения») и осудил включение в книгу вариантов, сочтя их черновиками: «Перевод ведь не проба сил переводчика, а самостоятельное художественное произведение: иначе он не нужен. Перевод должен не только давать известное представление о подлиннике; он должен замещать подлинник в сознании читателя (тезис, чуждый Сологубу и категорически неприемлемый для Брюсова. – В. М.). <…> Эти сочетания стихотворений-синонимов совершенно неуместны; вместо того, чтобы сгущать впечатление, они его разжижают»[113]. Поэту и переводчику Юрию Верховскому идея Сологуба понравилась: «Особенно поучительны переводы, дающие в двух или трех вариантах одну и ту же пьесу. Иногда несколько вариантов и художественно равноценны, и одинаково нужны: черта, случайно ослабленная в одном, оттеняется другим»[114]. «Сологубовские варианты не являются ступенчатым приближением к оригиналу, и определение их в качестве черновиков не подтверждается фактами – констатирует современный исследователь. <…> – Сологуб делает новый перевод, не отменяя тем самым предыдущий как сам по себе состоявшийся и завершенный»[115].
24 июня 1870 года Поль Верлен и Матильда Моте заключили брачный контракт и через пять дней собирались венчаться, но невеста заболела оспой, затем заболела ее мать, так что церемония состоялась только 11 августа. Между этими событиями вышла «Милая песенка», удостоившаяся 17 июля рецензии Банвиля. Через два дня Франция объявила войну Пруссии. Всем стало не до стихов, о чем 9 августа с грустью писал автору хваливший его Леконт де Лиль, так что книга разделила судьбу предшествующих. Верлен огорчился, но куда больше его страшила перспектива призыва в армию. Служащие мэрии и префектуры в мирное время призыву не подлежали, но тут война…
«Медовый месяц Верлена был омрачен неудачами французского оружия, которые поэта трогали весьма живо. <…> Под влиянием одушевления, охватившего тогда все общество, Верлен не захотел воспользоваться теми правами, какие предоставляло ему его положение чиновника, и записался в ряды Национальной гвардии. Таким образом, к его служебным обязанностям присоединились обязанности военные, и его день был поделен между думой (мэрией. – В. М.) и укреплениями, где происходило учение добровольцев. На долю семейной жизни оставалось времени немного».
Рассказ Брюсова, восходящий к книге Шарля Доно «Интимный Верлен», необходимо прервать и поправить. Республиканца Верлена воодушевило свержение Наполеона III, но в Национальную гвардию он записался лишь по настоянию Матильды, которая, по словам Птифиса, «превратившись в ярую патриотку, обвиняла его в трусости». Поэта направили в 160-й батальон в Рапе-Берси – из всех героев нашей книги только он один попал под знамена. «Его обязанности заключались в том, что он должен был через ночь с ружьем наперевес стоять на часах в форте, облаченный в шинель, треуголку и сапоги». Пока ночи были теплыми, служба даже забавляла Верлена, благо не на передовой. Потом стало холодно, он заболел бронхитом, но получил лишь короткий отпуск и решил «закосить»: в мэрии ссылался на воинский долг, в батальоне – на служебный, а сам с женой наносил визиты друзьям и знакомым. Расчет на то, что о нем забудут, не оправдался: за ним пришли на дом и отправили под арест на двое суток за уклонение от службы. Верлен назвал это своей «второй темницей» после школьного карцера. Настоящие тюрьмы были впереди…
В канун Рождества его повысили до младшего управляющего и прибавили жалованье. Однако пруссаки уже осадили и обстреливали Париж. В городе стало голодно, холодно и страшно. Вопреки обещанию Верлен начал выпивать, супруги ссорились, брак оказался под угрозой. 29 января 1871 года было подписано перемирие. 1 марта немцы вошли в Париж. 18 марта Национальная гвардия отказалась разоружаться, и в столице началось восстание. Правительство во главе с Адольфом Тьером и б