ольшая часть чиновников покинули город и переехали в Версаль. Верлен остался в Париже – «главным образом, вероятно, по своему наивному непониманию политического смысла совершившихся событий», как считал Брюсов. Он продолжал ходить на службу в мэрию, «где его ждало привычное кресло, знакомая чернильница, но уже другие сослуживцы. Сам того не ожидая, он оказался на службе у Коммуны (провозглашенной 28 марта. – В. М.). Ему как литератору поручили просматривать газеты и вырезать статьи, касающиеся Коммуны. Сочувственные он должен был складывать в один конверт, враждебные – в другой. Он и делал это со всей добросовестностью». Как Брюсов в Комиссариате по регистрации произведений печати в 1917 году или в Книжной палате годом позже.
Служба в мэрии спасала от мобилизации, а версальцы как противник были куда опаснее немцев. «21 мая правительственные войска вступили в столицу, начался бой на улицах; пылали дома и целые кварталы; коммунаров расстреливали сначала десятками, потом сотнями и тысячами… Тут только Верлен осознал то положение, в каком он оказался. По свидетельству Лепеллетье, им овладел безумный, чисто животный страх. <…> 24 мая он нашел поэта спрятавшимся в темной комнате, откуда он ни за что не хотел выйти. Он только умолял, чтобы с ним оставалась беспрерывно их горничная, потому что вдвоем “менее страшно”. Тщетно друзья убеждали бедного Поля выйти на балкон – взглянуть на поразительное, единственное зрелище, какое представлял Париж, объятый пламенем». Верлен – не Нерон, даже если не он поджигал город.
Советские авторы придавали «довольно большому участию» поэта в событиях особое значение и критиковали буржуазных собратьев за недооценку его важности. Служба в мэрии «директором бюро прессы» во время Коммуны и личное знакомство с некоторыми ее вожаками, вроде Луизы Мишель, написавшей приветственные стихи на свадьбу своей ученицы Матильды Моте, или прокурора Рауля Риго, некогда товарища по пансиону, позволяли выдать декаденту Верлену «свидетельство о благонадежности» и объяснить позднейшие «пессимистические мотивы» и «уход в сферу частной жизни» реакцией на поражение Коммуны, как в случае с Бодлером и с революцией 1848 года. События больше повлияли на жизнь Верлена, опасавшегося преследований, чем на творчество. Он не выходил из дома, бросил службу, желая, чтобы власти забыли о нем, а в середине июня уехал с женой к ее родственникам в деревню. Обошлось – властям было не до него. 30 октября у четы Верлен родился сын Жорж, позднее служивший в парижском метрополитене (вспоминается сын другого классика, работавший на парковке). «Тут в жизнь Верлена вторгнулось новое и зловещее влияние Артюра Рембо». Делаю паузу, ставлю строку точек. Историю читайте в следующем очерке.
.............................
Арестованный брюссельской полицией 10 июля 1873 года Верлен был помещен в дом предварительного заключения, затем в тюрьму, в общую камеру. Поэту грозило тяжелое обвинение – покушение на убийство Рембо. Судебные медики осмотрели его, в весьма унизительной форме, на предмет следов гомосексуальных контактов и таковые не отрицали. «По счастию Верлен успел поручить матери послать несколько писем и телеграмм друзьям с известием о постигнувшем его бедствии. Один из первых откликнулся Виктор Гюго. <…> Несмотря на бессодержательность [его] письма, оно принесло реальную пользу Верлену. Начальник тюрьмы увидел, что имеет дело не с обыкновенным убийцей, и проникся некоторым уважением к арестанту, у которого столь знаменитые друзья. Верлена перевели в отдельную камеру, разрешили ему прогулки и позволили получать обед из ресторана».
Следствие складывалось не в пользу Верлена. Из парижской полиции на запрос ответили, что арестованный – поэт и коммунар (значит, помнили), бросивший жену и ребенка и сбежавший с молодым человеком «известной безнравственности». У местных стражей порядка сведения были не лучше: пьяница и завсегдатай притонов. Вдобавок прошел слух, что жена добивается развода из-за «предосудительных отношений» Верлена с Рембо. Дипломаты хлопотать за соотечественника не стали. «Франции не было дела до автора каких-то, никем не читаемых сборников стихов», – грустно заключил Брюсов.
Суд состоялся 8 августа. «В сущности никакого серьезного “проступка” Верлен не совершил. Рембо (на следствии. – В. М.) от всякого обвинения отказался и дал показания, вполне благоприятные для своего друга. <…> Единственным прямым нарушением закона было то, что Верлен без установленного разрешения носил при себе револьвер и выстрелил из него во время ссоры… Но против Верлена было общественное мнение, утверждавшее, что он стрелял в своего юного друга в порыве “противоестественной ревности”. Против Верлена были темные слухи о его жизни, будто бы наполненной всеми формами разврата, терпимого и противозаконного, пьянством и выходками, оскорбляющими мирную жизнь добрых буржуа. И прокурор всего решительнее настаивал именно на “поведении” обвиняемого». Приговор: два года тюрьмы (мог получить и три) и штраф 200 франков – Брюсов назвал «исключительным по своей суровости», Птифис «вполне нормальным». «Во всяком случае приговор этого суда, определенно говорящий лишь о “покушении на убийство”, должны помнить все те, которые до сих пор повторяют старую легенду, будто Верлен был осужден за преступление против “общественной нравственности”», – отметил Брюсов, добавив: «Верлен, как позднее Уайльд, отбыл свое наказание полностью». Потому что тогдашний читатель именно об Уайльде и подумал бы.
Кассационный суд отклонил апелляцию, и 25 октября Верлена перевели в тюрьму города Монс. У одиночного заключения было одно достоинство – предусмотренное законом сокращение срока. О тюрьме узник писал… с восторгом, поскольку там о нем «заботилась Судьба»:
Мне не забыть, как жил я в лучшем из дворцов,
В пленительной стране потоков и холмов…
.............................
Дверь под замком всегда, стол, стул и небольшая
Кровать, где можно спать, весь мир позабывая,
Достаточно светло, достаточный простор:
Вот много месяцев что знал мой скорбный взор.
.............................
То был желанный мир, мир подлинный, высокий,
Та жесткая кровать, тот стул мой одинокий!
.............................
Дни одиночества делил я равномерно
Между молитвою и книгами…{40}
«Надо представить себе то постоянное нервное волнение, в котором жил Верлен последние два года, чтобы понять, почему тишина тюрьмы показалась ему благодеянием, – объяснял Брюсов то, во что читателю верилось с трудом. – После встречи с Рембо вся жизнь Верлена была рядом мучительных столкновений, тяжелой, ему несвойственной борьбой. Он разошелся ради Рембо с прежними друзьями, он ради него же разошелся с женой, которую любил, по-своему, но искренно и глубоко, и, наконец, он потерял и самого Рембо. <…> К этому должно прибавить беспрерывное возбуждение от алкоголя и бессонных ночей, унижения бедности, которые приходилось переживать Верлену, оскорбления самолюбия, мучимого литературными неуспехами и злыми нападками газет… Что же удивительного, что в одиночной камере бельгийской тюрьмы Верлен почувствовал себя почти счастливым: он мог здесь одуматься, опомниться, вновь найти себя, свое едва ли не потерянное “я”».
Тюремные будни Верлена описаны в «Моих тюрьмах» и у Птифиса, поэтому на деталях восемнадцатимесячного заключения останавливаться не будем. 16 января 1875 года мать встретила сына у ворот узилища, откуда он в сопровождении двух жандармов был доставлен на французскую границу, и отвезла в деревню к родственникам поправлять здоровье. У него появились первые признаки артрита – болезни, которая свела его в могилу наряду с алкоголизмом, стенокардией, застарелым сифилисом и начинавшимся диабетом.
Во время пребывания в тюрьме в жизни Верлена произошло несколько важных событий. Начнем с внешних.
В апреле 1874 года Матильда через суд добилась отдельного проживания, раздела имущества, исключительного права опеки над сыном и уплаты алиментов. Фактически это был развод. В 1878 году Верлен пытался возобновить отношения с ней и дважды виделся с сыном – но тщетно. Развод был официально оформлен в мае 1885 года (жена возбудила дело вскоре после принятия 27 июля 1884 года закона, разрешающего развод), но в январе следующего года Матильда подала в суд за неуплату алиментов на бывшего мужа, только что получившего наследство от матери. По мировому соглашению она уплатила долги Поля и забрала наследство (20 тысяч франков) в счет невыплаченных алиментов. 30 октября 1886 года Матильда вышла замуж за Бьянвеню Огюста Дельпорта – на этом мы с ней прощаемся. Однако на обложке ее мемуаров, посмертно изданных в 1935 году, стояло «бывшая мадам Поль Верлен».
В марте 1874 года вышел сборник «Романсы без слов» («Romances sans paroles», 1874), написанный во время скитаний с Рембо – тени Артюра и Матильды витают над страницами; корректуру автор держал в тюрьме. Брюсов рассказал историю книги, имевшей для него особое значение: «О том, чтобы найти ей издателя, теперь нечего было и думать: имя Верлена было слишком опозорено для этого. Приходилось печатать ее на счет автора. Хлопоты по изданию книги взял на себя Лепеллетье, который, едва ли не один среди всех друзей Верлена, поддерживал с ним сношения, весьма затруднявшиеся тюремной цензурой писем. К тому же некоторые обстоятельства личной жизни (служба в Национальной гвардии во время Коммуны. – В. М.) заставили Лепеллетье в ту пору переехать жить в провинцию. В маленьком городке департамента Ионны, Сансе, где он сотрудничал в провинциальной газетке, Лепеллетье и напечатал первое издание “Романсов без слов”, в скромной, плохо обставленной типографии. Лепеллетье постарался выбрать, насколько можно было, более красивый шрифт, купил ватмановской бумаги, но это не помешало тому, что книга получилась довольно неуклюжая». Думаю, Брюсов вспомнил типографию Э. Лисснера и Ю. Романа в Крестовоздвиженском переулке, где печатались его первые книги, включая перевод «Романсов без слов»: дешевая бумага (какой там «ватман»!), заурядный, хотя удобный в чтении, шрифт, старомодные, впору эпигонам Надсона, зато бесплатные заглавные буквицы.