Лепеллетье напечатал 300 экземпляров книги и «разослал ее “друзьям” Верлена и по редакциям различных изданий. Ни одно из них даже не упомянуло о книге и, тем более, не нашло уместным ее критиковать{41}». В позднейших оценках разногласий не было. «Истинное чудо по выражению ощущений и соотношений, абсолютное мастерство в неверных ритмах – вот что составляет два главных достоинства этой книги. <…> Просмотреть книгу недолго: она коротка; читать ее долго: она велика. Слова в ней – фразы, строки – страницы»{42}. «Откровение для поэзии, первая книга вполне выраженного, но еще не искаженного символизма»; «Едва ли не каждое стихотворение этой маленькой книжки можно назвать перлом французской лирики»{43}.
Для Брюсова это «первая книга чисто-импрессионистической поэзии»: «В нервных, пленительно-музыкальных стихах Верлен рисует в ней картины своих скитаний по Бельгии и Англии, рассказывает свое прошлое, передает свои мечты. Эти стихотворения гипнотизируют читателя, как музыка, открывают целые миры утонченных раздумий, уводят воображение читателя, может быть, дальше, чем то думал сам поэт». Согласно Шенгели, сборник «полностью реализует “манеру Верлена”, доводя до высшей законченности то, что намечалось в предшествующих книгах: искусство сочетать неуловимые нюансы переживаний и облекать их в музыкально звучащее слово». Обломиевский считал, что здесь «достигает своего апогея метод очеловечения изображаемого, принцип уничтожения границ между внешним и внутренним мирами» в сочетании с «тенденцией к дематериализации действительности», в чем находил «декадентские мотивы»[116].
Но что говорить о вкусе коньяка?! Описывать стихи – неблагодарное дело. Особенно Верлена. Особенно «Романсы без слов». Посмотрим, как сражались русские переводчики с одним из самых непереводимых стихотворений книги.
«Романсы без слов» Верлена в переводе Валерия Брюсова (М., 1894). Первое русское издание стихов Верлена. Собрание В. Э. Молодякова
«Собрание стихов» в переводе Валерия Брюсова (М., 1911). Собрание В. Э. Молодякова
Начал Сологуб, едва принявшись за Верлена, 16–31 января 1893 года:
На сердце слезы упали,
Словно на улице дождик.
Что это, что за печали
В сердце глубоко упали?
Дождика тихие звуки,
Шум по земле и по крышам,
Сердцу в томлениях скуки
О, мелодичные звуки!
Слезы твои без причины, —
Сердце, ведь ты же боролось
С непостоянством судьбины!
Траур надет без причины.
Вряд ли есть худшее горе:
Даже не знать, отчего же,
Не примиряясь, не споря,
Сердце исполнено горя.
Второй вариант (7 августа 1893 года), по оценке Стрельниковой, «отличает нарочитая простота текста, столь характерная для поэзии Сологуба и в общем несвойственная творчеству Верлена, для которого эпитеты были одним из важнейших средств создания художественной образности». Интересно и другое ее замечание: «Своими стихотворениями Верлен побуждал не к мыслям, не к рефлексии, а к созданию ассоциаций, душевному переживанию стихотворений, созданию читателем проекции “на себя”. В данном случае переводчиком представлено именно свое прочтение верленовского произведения, отражены свои ощущения и свои ассоциации, возникшие при прочтении оригинала»[117]:
В слезах моя душа, —
Под проливнем селенье;
Унынием дыша,
О чем грустит душа?
Потоки дождевые
По кровлям, по земле!
В минуты скуки злые
О, песни дождевые!
О, слезы без причин
В душе, что провожает
Измены без кручин!
Мой траур без причин.
Вот горшее страданье:
Не знаешь, отчего,
Чужда очарованья,
Душа полна страданья!
В том же году, независимо от Сологуба, свою версию создал Брюсов, не сохранив рифмовку оригинала абаа. Он включил перевод в пьесу «Декаденты» и в первый выпуск «Русских символистов», придав ему программное значение:
Небо над городом плачет,
Плачет и сердце мое;
Что оно, что оно значит
Это унынье мое?
И по земле и по крыше
Шум неумолчный дождя;
Сердцу печальному слышен
Шум неумолчный дождя.
Плачет невнятно ненастье,
Сердца печаль без причин…
Да! ни измены, ни счастья —
Плачет оно без причин.
Как-то особенно больно
Так горевать ни о чем.
Плачу, но плачу невольно,
Плачу, не знаю о чем.
Прочитав, я уверен, этот перевод, Сологуб 12 июня 1896 года написал свой третий вариант, опубликованный годом позже. По мнению исследователя, его «отличают легкость восприятия на слух, формальная простота и благозвучие»:
Слезы в сердце моем, —
Плачет дождь за окном.
О, какая усталость
В бедном сердце моем!
Шуму проливня внемлю.
Бьет он кровлю и землю, —
Много в сердце тоски, —
Пенью проливня внемлю.
Этих слез не пойму, —
Не влечет ни к чему
Уж давно мое сердце.
Что жалеть, – не пойму.
Тяжелей нет мученья, —
Без любви, без презренья,
Не понять, отчего
В сердце столько мученья.
В книгу 1908 года Сологуб включил все три варианта как равноправные, но в обратном порядке. Вывод Стрельниковой: «Переводы I и II – это попытка донести смысл, в первом случае через звучание… во втором случае через отражение оригинала в личностном сознании переводчика. <…> Перевод III, самый первый по хронологии, представляет собой один из вариантов прочтения верленовского текста».
«Стихи» Верлена в переводе Федора Сологуба (М., 1908). Обложка первого издания. Собрание В. Э. Молодякова
«Стихи» в переводе Федора Сологуба (М.; Пг., 1923). Обложка второго издания. Собрание В. Э. Молодякова
В отличие от Сологуба, Брюсов остался доволен первоначальным вариантом, внеся в него для итогового издания небольшую, но заслуживающую внимания правку, – так работал мастер:
Небо над городом плачет,
Плачет и сердце мое.
Что оно, что оно значит
Это унынье мое?
И по земле и по крышам
Ласковый лепет дождя;
Сердцу печальному слышен
Ласковый лепет дождя.
Что ты лепечешь, ненастье?
Сердца печаль без причин…
Да! ни измены, ни счастья —
Сердца печаль без причин.
Как-то особенно больно
Плакать в тиши ни о чем.
Плачу, но плачу невольно,
Плачу, не зная о чем.
Для итогового издания Сологуба сделал четвертый вариант перевода (17 марта 1922 года), вернувшись ко второму, в котором «отражены свои ощущения и свои ассоциации, возникшие при прочтении оригинала»:
В слезах моя душа,
Дождем заплакан город.
О чем, тоской дыша,
Грустит моя душа?
О, струи дождевые
По кровлям, по земле!
В минуты, сердцу злые,
О, песни дождевые!
Причины никакой,
Но сердцу всё противно.
К чему же траур мой?
Измены никакой.
Нет горше этой муки, —
Не знаешь, почему,
Без счастья, без разлуки,
Так много в сердце муки!
Довольно Сологуба и Брюсова! – воскликнет читатель. Другие-то как переводили?! Ограничусь первой строфой более или менее известных версий – и да простится мне отсутствие текстов Александры Кублицкой-Пиоттух (матери Блока), Сергея Рафаловича и Сергея Френкеля.
Даниил Ратгауз:
Плачет в сердце моем,
Как над городом дождь.
Что же ночью и днем
Плачет в сердце моем.
Иннокентий Анненский:
Сердце исходит слезами,
Словно холодная туча…
Сковано тяжкими снами,
Сердце исходит слезами.
Илья Эренбург:
Сердце тихо плачет,
Словно дождик мелкий,
Что же это значит,
Если сердце плачет?
Борис Пастернак:
И в сердце растрава.
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
Георгий Шенгели:
Весь день льет слезы сердце,
Как дождь на город льет.
Куда от горя деться,
Что мне проникло в сердце?
Остановимся здесь. Позднейший «русский Верлен» – явление иной эпохи.
Важнейшее событие тюремных месяцев – обращение Верлена к Богу, воплотившееся в книге «Мудрость» («Sagesse», 1881). Обойти вниманием это событие невозможно, но в его оценке и в оценке вдохновленных им стихов четко проявляется позиция пишущего, если таковая у него есть.
Что случилось с поэтом в узилище? Послушаем Брюсова, отношения которого с религией бесконечно далеки от навязывавшегося нам представления об атеисте, которому «трудно найти равных по силе неверия» или что-то в этом роде.
«Верлен в раннем детстве был, под влиянием матери, бессознательно набожным. В годы юношества и молодости, как все его сотоварищи, он был неверующим, немного вольтерьянцем, но тоже более или менее поверхностным. Никогда не задумывался он более серьезно над вопросами философскими и религиозными, и наивная, чисто народная вера в благость Божию всегда жила в глубине его души. Когда для него настали черные дни, ему было так естественно искать утешения там же, где обретали его сотни поколений до него…