Пребывание Поля и Люсьена в Англии обросло легендами. «Верлен направился в Лондон, вероятно, в надежде повторить еще раз незабвенные часы, когда-то пережитые там с Артюром Рембо, – писал Брюсов, вдобавок перепутав хронологию. <…> —Новый спутник Верлена слишком отличался от его первого сотоварища. Люсьен Летинуа был юноша очень скромный, крайне благочестивый, добродетельный, чувствовавший себя не на своем месте в кафе и в притонах. Верлен, повидимому, делал попытки вовлечь его в мир ночных веселий, но тщетно». Какая картина!
В начале 1880 года они вернулись на родину. В гостях у семейства Летинуа поэту пришла в голову идея сделаться… фермером. Летинуа-отец идею поддержал и указал на продающийся неподалеку хутор. Выпросив денег у матери, Поль купил его и… оформил на Летинуа-отца. «Верлен отговаривался тем, – пояснил Брюсов, – что иначе его жена могла бы предъявлять какие-либо права на его доходы. Но все, знакомые с обстоятельствами, говорят, что сделано это было по настоянию семейства Летинуа». Те «занялись работой на ферме, а он мечтал и наблюдал за Люсьеном, таким послушным, таким прилежным, таким серьезным». Верлен помог ему сдать бакалаврский экзамен и проводил в Реймс на годичную военную службу. Возвращение Люсьена из армии совпало с финансовым крахом родителей, которые купили еще земли, наделали долгов и для их погашения продали приобретенную Верленом ферму. Брюсов и Шенгели повторяли расхожее утверждение, что супруги Летинуа просто прикарманили чужие деньги. Восстановив ход событий, Птифис показал их неудачливыми коммерсантами, но не злодеями. Поэт не держал на них зла, продолжал общаться и нашел службу для Люсьена в Париже, куда перебралось семейство. Они жили в разных концах города и периодически встречались до смерти Люсьена, который 7 апреля 1883 года двадцати трех лет от роду скончался от тифа на руках у Верлена. В могиле, как точно сказал Птифис, «погребенные навечно, лежали его наваждения, его счастье и большая часть его самого».
Провал «Мудрости» не охладил решимости Верлена найти надежный заработок. Попытка восстановиться на службе в мэрии после амнистии 1880 года коммунарам закончилась неудачей после получения из бельгийской прокуратуры ответа на запрос о его пребывании в стране. Лепеллетье открыл другу страницы газеты «Le Réveil», убедив коллег, что «странный господин, никому не известный, с растрепанной бородой, плоховато одетый» – великий поэт. Однако спрос был не на стихи (их печатали только журнальчики энтузиастов, даром или почти даром), а на зарисовки «живого Парижа». Верлен успешно овладел жанром: так сложилась изящная и трогательная книга «Записки вдовца» («Mémoires d’un veuf», 1886), изданная по-русски в 1911 году в переводе Семена Рубановича с предисловием Брюсова. Проза Верлена, писавшаяся ради заработка, осталась в тени стихов, но несправедливо признавать за ней лишь «историко-литературное и биографическое значение», как делал Шенгели. Беллетристические и драматические опыты можно оставить без внимания, но «Мои больницы» («Mes hôpitaux», 1891), «Мои тюрьмы» («Mes prisons», 1893) и «Исповедь» («Confession», 1895) и автобиографические очерки – «проза поэта», заслуживающая внимания, хотя верить их признаниям следует с осторожностью. Брюсов отметил: «Показания самого Верлена постоянно приходится проверять и пополнять на основании более “объективных” данных, сохранившихся документов и т. д. И оказывается, что многое происходило не совсем так, как то изображает “Исповедь”, с первого взгляда столь правдивая».
Особое значение приобрел сборник, название которого Брюсов перевел как «Отверженные поэты», но мы будем называть его «Проклятые поэты» («Les poètes maudits», 1884, 1888), потому что этот вариант прижился в России с легкой руки Анненского. В первое издание вошли очерки о рано умершем Тристане Корбьере, бросившем литературу Рембо и отдалившемся от «литпроцесса» Малларме. Во второе автор добавил посмертно открытую молодыми Марселину Дебор-Вальмор, широко известного в узких кругах Огюста де Вилье де Лиль-Адана и самого себя под анаграммой «бедный Лелиан»: Pauvre Lélian – Paul Vérlaine. «Проклятыми» стали называть поэтов, опередивших время и не оцененных при жизни – По, Бодлера, Лотреамона, Рембо, даже Вийона и Китса. Интереснейшая тема, но уведет нас далеко в сторону, поэтому ставлю точку.
Делом жизни Верлена оставалась поэзия. Он хотел не просто печататься, но публиковать стихи, тем более что нашел свою аудиторию. «Литературная молодежь того времени, – напомнил Брюсов, – была уже далека от спокойного, холодного идеала парнасцев. <…> Молодым поэтам показалось, что все их смутные мечты внезапно воплотились в определенные формулы, что всё, неясно тревожившее их, вдруг стало ясным и получило определенные очертания. <…> Появление Верлена среди молодежи было его первым литературным триумфом: почти сразу она признала в нем своего вождя». «Верлен показал, что французские стихи можно слагать без риторики», – отметил Симонс[121]. Да и символ веры уже имелся.
В 1874 году Верлен написал стихотворение «Искусство поэзии», восемь лет спустя опубликованное в журнале «Пари модерн» («Paris moderne»):
О музыке на первом месте!
Предпочитай размер такой,
Что зыбок, растворим и вместе
Не давит строгой полнотой.
«“Музыки, музыки прежде всего!” – восклицал Верлен{45}. А Брюсов переводил: “о музыке – на первом месте”. Канцелярски важно и неуклюже! Штабной писарь литературы!» – фыркал Тхоржевский[122]. И совершенно напрасно: Брюсов сам отметил, что «первая строфа могла быть переведена только приблизительно», и привел оригинал.
Ценя слова как можно строже,
Люби в них странные черты.
Ах, песни пьяной что дороже,
Где точность с зыбкостью слиты!
.............................
Одни оттенки нас пленяют,
Не краски: цвет их слишком строг!
.............................
Риторике сломай ты шею!
Не очень рифмой дорожи.
Коль не присматривать за нею,
Куда она ведет, скажи!
.............................
О музыке всегда и снова!
Стихи крылатые твои
Пусть ищут, за чертой земного,
Иных небес, иной любви!
Пусть в час, когда всё небо хмуро,
Твой стих несется вдоль полян,
И мятою, и тмином пьян…
Всё прочее – литература!
На стихотворение обрушился молодой критик Шарль Морис: «Кто такой этот Верлен, нападающий на рифму, словно она не есть великая гармония стиха?» Поэт ответил письмом в редакцию, критик пришел поспорить – и превратился в поклонника и пропагандиста поэзии Верлена, который посвятил стихотворение ему. Этюд Мориса «Поль Верлен» (1888) – первая серьезная работа о поэте.
Жизнь налаживалась. В конце 1882 года Верлен поселился с матерью в скромной опрятной квартире, где по вечерам принимал друзей-литераторов, а днем работал не только над заказной прозой, но и над стихами, составившими сборник «Когда-то и недавно»{46} («Jadis et naguère», 1884). Тогда же он познакомился с 35-летним Леоном Ванье, выпускавшим «Пари модерн» и державшим книжный магазин. Ванье любил стихи и приятельствовал с молодежью, которая отвергла Парнас («шагов слонов и полетов кондоров в наших стихах не будет!»{47}) и искала «новый трепет». Для декадентов он стал тем, кем был Лемер для парнасцев, – «издавал лириков и жил этим ремеслом». Начиная с 1884 года Ванье выпустил почти все новые книги Верлена и переиздал все старые. В его каталоге – два собрания произведений Рембо с предисловием Верлена, «Послеполуденный отдых фавна» Малларме и стихи Эдгара По в его переводе, «Жалобы» и «Подражания Богоматери Луне» Жюля Лафорга, «Теплицы» Мориса Метерлинка, сборники Жана Мореаса, Лорана Тайяда и других декадентов и символистов, знаменитых и забытых.
Работавший в книжном бизнесе с пятнадцати лет Ванье был дельцом, а не меценатом. Дебютные поэтические книги, обреченные на коммерческий неуспех, он печатал за счет авторов, но делал им рекламу: выпустить сборник у «издателя Верлена» со временем стало престижно. Именно с Верленом связаны разные оценки Ванье – от «благодетеля» до «эксплуататора». Книга Доно «Интимный Верлен» (1898), выпущенная после смерти поэта и издателя (Ванье умер в конце 1896 года), имела целью морально реабилитировать второго и подтвердить права продолжавшей работать фирмы на сочинения первого. Поэтому, по словам Брюсова, «к [ее] показаниям надо относиться с осторожностью».
Издатель старался не давать Верлену денег без рукописи хотя бы одного стихотворения или нескольких страниц прозы. Кажется, что многие поздние стихи написаны наспех, чтобы сразу получить «монеты». Записок Верлена к Ванье с просьбами о деньгах и расписок в их получении так много, что они до сих пор встречаются на антикварном рынке – по ценам, которые даже в пересчете на тогдашние франки сделали бы поэта богачом. Ванье печатал всё, написанное Верленом, полагаясь на магию имени, а не на качество текста, и требовал писать еще. Он публиковал даже то, чему следовало бы остаться в кругу приятелей, например «Поношения» («Invectives», 1896), где, как заметил Шенгели, «собраны часто грубые, часто плоские и почти всегда несправедливые нападки на поэтов и других деятелей – плоды минутного раздражения или пьяного юмора».
В этой, казалось бы, наладившейся жизни Верлена подкараулила новая напасть. Летом 1883 года он рассчитался с Летинуа, отношения с которыми поддерживал и после смерти Люсьена: «…оставил несчастным старикам достаточно, чтобы те могли достойно провести остаток жизни (мадам Летинуа умрет через несколько месяцев, в начале декабря 1883 года), в обмен на принадлежащий им домик в Мальвале. Таким образом мадам Верлен приобрела недвижимость, состоящую из каменного деревенского дома с пристройками, двором и садом». «Мать ожидала увидеть грязную хибару и была поэтому очень удивлена, обнаружив небольшой прочный дом», – цитирует Птифис письмо поэта Шарлю Морису. Верлен поспешил в деревню, как только разделался с текущими делами, принялся украшать дом и приводить в порядок сад, затем засел за работу над стихами памяти Люсьена. Брюсов утверждал, что поэт решил вновь сделаться фермером и рассчитывал на доходы от этого занятия, но в биографии Птифиса о крестьянских трудах ни слова. Однако он вдруг сорвался: транжирил деньги матери, которую упрекал в скупости (та подарила ему дом, но без возможности заклада) и изводил скандалами, оказывал недвусмысленные знаки внимания местным парням, поил их и пил сам, так что оказался на плохом счету у жителей и полиции, куда уже обращалась мадам Верлен.