<…> Изображение возлюбленной ограничивается воспроизведением ее тела. Душа просто исчезает. <…> Человеческое вытесняется животным»[124].
По мнению Брюсова, упадок начался с «Песен к ней», хотя там «еще попадаются стихи милые, непретенциозно-веселые и сдобренные истинной иронией»:
Ты не совсем верна, быть может,
Но я – не очень я ревнив.
Нам это жить вдвоем поможет:
Счастлива ты – и я счастлив!
Люби и славь любовь, кто жив!
Тебе известны и знакомы,
На радость опытных людей,
Такие хитрые приемы,
Что не придумаешь милей!
Дари их прихоти моей!
Я знаю: шутят зло иные…
Тебе уж не шестнадцать лет…
Но эти плечи наливные
И твой наполненный корсет…
О! О! У девушек их нет!
«Эге! – смеются злые люди. —
Давно у вас остыла кровь!»
Но лишь твои увижу груди,
И мой черед смеяться вновь.
Люби, кто жив, и славь любовь!
Сологубу тоже удались игривые стихи этой книги:
Не надо ни добра, ни злости,
Мне дорог цвет слоновой кости
На коже ало-золотой.
Иди себе путем разврата,
Но как лелеют ароматы
От этой плоти, боже мой!
Безумство плоти без предела,
Меня лелеет это тело,
Священнейшая плоть твоя!
Зажженный страстностью твоею,
От этой плоти пламенею,
И, черт возьми, она – моя!..
«Совершенно сходной с [этой книгой] по характеру и по художественному достоинству вошедших в нее стихотворений» назвал Брюсов «Оды в ее честь», а «Элегиям» и «В преддверии рая» (из этих трех книг он не перевел ничего) дал такую характеристику: «Верлен в скучных александрийских стихах рассказывает мелочи своей личной жизни, вздорные ссоры со своими возлюбленными». Кто были его музы? Послушаем Птифиса.
Мари Гамбье – «рыжеволосая и пышнотелая» проститутка, с которой поэт познакомился вскоре после смерти матери и которая бросила его, как только закончились деньги. Филомена Буден по прозвищу Эстер (Брюсов ошибочно считал, что Филомена и Эстер – разные женщины) – «легкая в общении, свежая, смешливая, чувственная, вспыльчивая, но не злопамятная, она была в глубине души доброй и сентиментальной». Случайное знакомство в сентябре 1887 года переросло в связь, продолжавшуюся семь лет, несмотря на постоянные измены с обеих сторон. Эжени Кранц по прозвищу Овечка – подруга Филомены, «не только маленькая, но и уродливая», бывшая танцовщица и статистка, бывшая содержанка, теперь портниха на дому. В отличие от Филомены, любившей наряды, развлечения и подарки и «доившей» многочисленных любовников, Эжени «не нужно было много денег, зато она была скупа. Здравомыслящая, расчетливая, злопамятная, иногда очень злая, она была в то же время женщиной аккуратной и экономной». Верлен жил то с одной, то с другой, не в состоянии сделать выбор и тратя на них все деньги. Эжени «умела принуждать Верлена к работе, хорошо зная, что исписанные листки бумаги можно обращать в золотые монеты. Отношениями с этими жалкими любовницами, – грустно подытожил Брюсов, – их ссорами между собой, нередко доходившими до потасовок, заполнены последние годы жизни Верлена. Но Верлен и не мог бы претендовать на более изысканное женское общество. Нужно было много отваги, чтобы сносить взрывы его беспричинного гнева, его ярость ко всему на свете, развивавшуюся в нем, когда он был под влиянием алкоголя, и чтобы делить с ним его прискорбные радости, которые он почерпал в абсенте». Однако в лучшие дни и часы это был совсем другой человек. «Я никогда не встречал человека с такой детской, полной откровенностью, с такой прозрачной искренностью в мыслях и поступках, – вспоминал писатель Фрэнк Гаррис (Харрис). – Проведя с ним несколько часов, я задался вопросом, может ли кто-то еще быть столь же очаровательным из-за одной только искренности. По-детски добрая натура Верлена вызывала несказанное восхищение, благодаря его милостивости, отсутствию зависти и злобы, с ноткой веселого ироничного юмора»[125].
Признание и слава пришли, но слишком поздно. В ноябре 1892 года Верлен читал лекции о французской литературе в Нидерландах (гонорар тут же исчез, и «подруги» обвинили друг друга в краже), в феврале – марте следующего года в Бельгии, в ноябре – декабре в Англии. Турне на другой берег Ла-Манша устроил восторженный и энергичный поклонник Артур Симонс, которого в апреле 1890 года представил мэтру Шарль Морис. «Что за джентльмен! – восхитился англичанин. – Я никогда не видел более простых и более прекрасных манер». В Лондоне Симонс поселил гостя у себя – Верлен поразил его памятью на топографию города, где не был столько лет, – и опекал не только самого поэта, но и его кошелек. Особенно после похода «бедного Лелиана» по кабакам Сохо, когда разом полученные письма от обеих «подруг» лишили его покоя[126]. 11 октября 1893 года Верлен выставил кандидатуру во Французскую академию на место Ипполита Тэна, что вызвало возмущение благонамеренных. Позже он взял самоотвод, заявив, что претендует лишь на «сорок первое кресло» Бальзака, Флобера и Бодлера – символическое название достойных, но не избранных (в Академии 40 мест). Зато на неформальных выборах «принца поэтов» в августе 1894 года после смерти Леконта де Лиля – некогда друга, затем врага – Верлен получил большинство, опередив Эредиа, Малларме и «всех-всех-всех». Молодой и уже знаменитый «принц юности» Морис Баррес организовал ему финансовую помощь. Министерство народного образования трижды выплачивало Верлену единовременное пособие по 500 франков. Наконец, город Нанси назвал его именем улицу!
Знал ли Верлен, что его читают и переводят в России? В начале 1890-х годов в журналах замелькали переложения Н. Новича (Николая Бахтина), Ольги Чюминой, Владимира Мазуркевича, но «русского Верлена» создали не они. «Именно Верлен, – отметил Всеволод Багно, – …для России стал средоточием нового литературного течения, его квинтэссенцией, полномочным его представителем, затмившим всех своих современников и последователей. Из всех французских поэтов символистского круга в России живым литературным явлением стал только Верлен. <…> Вне всякого сомнения, не только из всех символистов Франции самым близким Сологубу был Верлен, но именно Сологубу из всех русских символистов Верлен был наиболее близок. Сологуба могли и не называть “русским Верленом”, однако “сродство душ” обоих поэтов должно было привлечь внимание современников»[127].
Сологуб начал переводить стихи «бедного Лелиана» в сентябре 1892 года в Санкт-Петербурге, а не в 1889 году в глухой Вытегре, как ранее утверждалось с его слов, хотя впервые прочитал их там в 1891 году, в журнале «Лектюр» («La lecture»)[128]. Через несколько месяцев эстафету принял Брюсов в Москве. «Все утро переводил из Верлена (поэта-символиста)», – отметил он в дневнике 16 декабря 1892 года, пояснив в скобках новое для себя имя. Быстро сделав 12 стихотворений: «Сколько я их напереводил. Даже удивительно» (запись от 26 декабря), – он послал их в журнал «Новости иностранной литературы», который ими не заинтересовался. Между 14 и 16 октября 1893 года Брюсов решил обратиться к самому Верлену (сохранился черновик письма на русском языке) и известить «создателя новой поэзии» о том, что «написал драму, сюжет которой взят из Вашей жизни – насколько я мог угадать ее по Вашим творениям», то есть «Декадентов». Автор просил у мэтра позволения «вывести истинные имена, что несомненно должно производить гораздо большее впечатление», и спрашивал «имя той, которой посвящена» «Милая песенка»[129].
Продолжения этой истории мы не знаем, но к концу 1893 года Брюсов прочитал все сборники стихов Верлена от «Сатурнических поэм» до «Счастья», «Проклятых поэтов» (покупка книги отмечена в записи от 26 марта 1893 года), серию портретов-характеристик «Герои дня» и этюд Мориса. На их основе он написал статью «Поль Верлен и его поэзия», которой хотел предварить публикацию переводов в журнале «Русское обозрение» (приняли, но не напечатали) или в отдельном издании (из-за нехватки денег пришлось отказаться от увеличения объема), но она увидела свет лишь век спустя[130]. В конце февраля 1894 года Брюсов собирался послать Верлену первый выпуск «Русских символистов» через газету «Фигаро»: сделал он это или нет, неизвестно[131]. Во втором выпуске, вышедшем в начале октября того же года, анонсирован «Сборник стихотворений Поля Верлена в переводе русских символистов». Возможно, к этому был приурочен брюсовский реферат о Верлене, прочитанный 20 октября в университетском Кружке любителей западной литературы и открывавшийся примечательной декларацией: «Верлен – тип современного западного человека»[132]. 11 ноября перевод «Романсов без слов» был дозволен цензурой и вышел в конце декабря. Это первое отдельное издание Верлена в России и вообще за пределами Франции, равно как и первая авторская книга Брюсова. Переводчик отправил свой труд «величайшему лирику второй половины XIX века» с письмом, в котором назвался его «глубочайшим поклонником», «учеником» и «верным вассалом»[133], и стихотворным посвящением:
Еще покорный ваш вассал,
Я шлю подарок сюзерену,
И горд и счастлив