це Поля, о предстоящей женитьбе:
«Эрмина. Зачем, зачем ты рассказал мне все это?
Рио. Простите, у меня это вырвалось нечаянно.
Эрмина. Нечаянно! Я знаю тебя! Для тебя какое-то наслаждение сообщать такие новости! Ведь это правда?
Рио. Правда».
Затем Рио тайком подготовил к печати книгу декадентских стихов Ардье. «То были случайные наброски, которые следовало просто сжечь… Я жалею, что позволил тебе их взять», – запаниковал автор. «Имею ли я право прятать солнце от мира, красть у поэзии ее лучшие цветы? Нет, я не хочу быть вором! – воскликнул Рио в ответ. – Я знаю только то, что читая твои стихи, я плакал. Ты должен издать свою книгу».
«Ардье. Мне издать сборник декадентских стихов?
Рио. Сборник гениальных стихов. Все равно ты не убьешь своей души. Рано или поздно поэзия победит любовь. Зачем же медлить.
Ардье. Но для кого мне печатать свои стихи? Истинных ценителей так мало, что они могут узнать их и в рукописи.
Рио. Не знаю! Не хочу знать! Я должен видеть эти стихи напечатанными. Я хочу упиться грацией их букв.
Ардье. Оставьте меня.
Рио. Нет, я не оставлю тебя. Вот, смотри – (вынимает из кармана сверток) – я сделал все зависящее от меня, все, что должен был сделать – это корректурные листы твоей новой книги.
Ардье. Что? Корректура…
Рио. Это было необходимо. Возьми и проверь их, потому что в рукописи были неразборчивые места.
Корректура попадает в руки Лили.
Лили. А это еще что, “Новые стихотворения Поля Ардье”… издание этого года. Как же ты говоришь, что не можешь писать иначе, чем прежде.
Ардье. Лили, оставь эти листы.
Лили. Почему же? (перелистывает):
В темные волны лживых кудрей
Сладко зарыться мысли моей…
Поль, что же это?
Ардье. Лили, Рио взял у меня тетрадь стихов… старых, декадентских стихов… и, не говоря мне, хотел напечатать, но, конечно, я…
Лили. Так это декадентские стихи? Так ты видишься с Этьеном?
Ардье. Лили, я уверяю тебя…
Лили. Поль! Поль! Этого я не ожидала от тебя. Ну, покончим скорее со всем. Возьми эти листы и сожги их».
Наконец книга вышла, Лили ушла, но Поль остался при деньгах. Рио бахвалился: «Познакомил Поля и Лили; это верно; поссорил его с Эрминой – я; это тоже верно; поссорил потом Поля и Лили – опять-таки я. Все, что ни совершается, совершается по моему плану. Да!» «Мне хочется, чтобы мой друг был богат, а я мог брать у него взаймы», – цинично ответил он на вопрос о цели своих поступков. Однако своего он не добился. Тиссо простил зятя со словами: «У вас есть гений – и это предстоит вам. Я ошибался, когда требовал от вас отказаться от декадентства. Это только внешность, вам же надо преобразить вашу душу. Откажитесь не от декадентства, а от ваших ошибок, от желания быть странным, от постоянной погони за минутной славой. Верьте. Поймите, что счастье все в вас. Если мир уклоняется с прямой дороги, старайтесь твердо идти по ней, а не забегать вперед других блуждающих. Главное же пишите просто и искренно. Не насилуйте своего воображения, не извращайте своей души, пишите, как хотите, будьте декадентом в стихах, если это вам нужно, но пишите то, что вы чувствуете, и с вашим талантом вы совершите свое дело!»
Вынужденная разлука длилась недолго. Поль тайком писал другу письма, лелея мечту о встрече. Когда в мае 1872 года Рембо на деньги Верлена приехал в Париж, всё началось снова – пьянство, скандалы, побои. Видимо, в это время в отношениях поэтов появился новый «нюанс» – они стали любовниками.
Дойдя до этой фразы, я задумался, что и как писать дальше. Советские литературоведы знали слово «гомосексуализм», но не могли употреблять его, ограничиваясь экивоками «чудовищные эксперименты, вроде странной дружбы с Верленом» и «форма вызывающей асоциальности»{78}. Собиратели «гей-литературы» объявили обоих «своими». Поставщики «клубнички» расписали детали интимных отношений: кто кого куда{79}. Факт гомосексуальных отношений двух декадентов служил отличным аргументом: одно обусловлено другим! – для обличителей «вырождения» вроде Макса Нордау или киевского философа Алексея Гилярова, который в книге «Предсмертные мысли XIX века во Франции» (1901) привел «Пьяный корабль», в собственном прозаическом переводе, как пример «безобразного произведения». После суда над Уайльдом это сближение стало притчей во языцех у недоброжелателей. Вспомним фельетон Власа Дорошевича «Декадент», один герой которого «себя Оскар Уайльдовичем прозвал, для безобразия», другой «с письмоводителем губернского правления жил» и его «везде как жену представлял»… пока не нашли богатых невест «из купечества». Это явно не наш случай, так что, упомянув факт интимной близости между Верленом и Рембо, тем и ограничусь. Эмоциональный накал их отношений и порожденные ими стихи – вот что нам интересно.
Кульминацией «романа» стала совместная поездка за границу. Мать дала Верлену денег, объяснив знакомым, что сын опасается преследований за службу в мэрии во время Коммуны. Путешествие началось трагикомически. Ничего не сказав жене, Верлен уехал с Рембо в Аррас, где на вокзале их задержала полиция. Заметив, что сосед по скамейке в буфете открыто прислушивается к их беседе, «Рембо затеял шутку, имевшую целью попугать других пассажиров. Друзья нарочно вели между собой такие разговоры, которые должны были дать повод заподозрить в них бежавших преступников. Они так хорошо играли свои роли, что в Брюсселе (ошибка. – В. М.) на них, действительно, было указано жандармам и их отправили в полицию». Теперь понятно, чей пример вдохновил автора этих строк Валерия Брюсова, знавшего историю по «Проклятым поэтам», когда летом 1896 года по дороге на Кавказ он пугал попутчиков, «рекомендовавшись анархистом и постоянно болтая о клубах анархистов в Париже, Лиссабоне и Москве»[146]. Пугать анархизмом было легко: в первой половине 1890-х годов Европу взбудоражила волна террористических актов, совершенных анархистами, которые покушались на монархов, министров, депутатов и просто бросали бомбы в скопления публики. Брюсов не подозревал, что его спутники София и Сергей – дети жандармского подполковника Георгия Судейкина, убитого революционерами в 1883 году. Именно за листовку с откликом на это убийство «пострадал» шуйский гимназист Костя Бальмонт.
Брюсову шалость сошла с рук. Верлена и Рембо задержали полицейские и отвели под конвоем в прокуратуру. После допроса следователь отчитал шутников и отправил под конвоем на вокзал, велев покинуть город и не смущать мирных, но бдительных граждан. Вернувшись в Париж, они поехали на другой вокзал и отправились в Шарлевиль, где «зависли» у одного из приятелей Рембо, пока мать не начала искать того через полицию. Следующим пунктом стал Брюссель. Лишь оттуда Верлен написал Матильде, тщетно искавшей мужа в столичных больницах и моргах, обещав когда-нибудь вернуться. Жена была в бешенстве, мадам Верлен в слезах. А поэты беззаботно сочиняли стихи.
Зеленовато-красны
Холмы и склоны эти.
В вечернем полусвете
Все контуры неясны.
Вот золото стремнины
Все более багрится;
На вязе без вершины
Чуть слышно свищет птица.
* * *
Палаццо герцога, печать былого,
Глоток цикуты, солнце и самшит,
Что полусонно под окном шуршит.
Красиво адски!
Тсс! Теперь ни слова.
Прохожих нет, с утра закрыты лавки.
Бульвар – знакомая пустая сцена,
Дневною драмой тишины бесценной
Любуюсь я, не говоря ни слова{81}.
Идиллия закончилась, когда мадам Верлен, случайно или сознательно, показала невестке письмо сына, чем выдала главную тайну: Рембо с ним. Она, как пишет биограф, «стойко приняла удар» и взялась исполнить просьбу мужа о присылке ему кое-каких бумаг, пока не обнаружила письма Рембо за те месяцы, когда Поль уверял ее, что порвал с ним. «Прочитав письма Рембо, полные ненависти и непристойностей, она уверилась в мысли, что тот безумен! О ужас! Ее муж во власти душевнобольного!» Явившийся на плач дочери, отец «вырвал из ее рук связку бумаг… закрылся в кабинете, не спеша отложил в сторону письма, которые полезно будет показать адвокату, а “разглагольствования” юного арденнца без малейших угрызений совести изорвал в клочки». Рассказы знакомых о Рембо подтвердили худшие опасения. 20 июля Матильда с матерью отправилась в Брюссель, предупредив мужа. Продолжая верить в историю о преследуемом коммунаре, она строила романтические планы совместной жизни в… Новой Каледонии, по соседству со ссыльными революционерами, с помощью которых Поль напишет книгу о Коммуне (такая идея возникла у него после общения с коммунарами-эмигрантами).
Всё оказалось по-другому. Верлен демонстрировал радость от встречи, а в остальном продолжал темнить. Наконец жена потребовала, чтобы он в тот же день ехал с ней в Париж, дав на размышление всего несколько часов. Поль согласился, Матильда обрадовалась. Верлен пришел на вокзал мрачный, покорно сел в поезд, но на пограничной станции, когда все вышли для прохождения таможенного досмотра… исчез. «Поезд вот-вот должен был отойти, и мы были вынуждены зайти в вагон без него, – вспоминала «бывшая мадам Поль Верлен». – В ту самую минуту, когда запирали дверцы{82}, мы, наконец, увидели его на перроне. “Скорее идите сюда!” – закричала моя мать. “Нет! Я остаюсь!” – прокричал он в ответ, надвинув шляпу на глаза. Больше я его не видела».