Парижский литературный мир(ок), которому Рембо в конце 1873 года хотел представить свое детище, отвернулся от него. Вернувшись в Рош, он сжег оставшиеся авторские экземпляры «Поры в аду» (вот откуда легенда об уничтожении им всего тиража!). «Цыганщина» продолжалась – пешим ходом, поверх барьеров и государственных границ. Февраль 1875 года застал поэта в Штутгарте в качестве домашнего учителя «за стол и кров». Сюда приехал отбывший заключение и переживший обращение Верлен, которого Рембо насмешливо окрестил «Лойолой». Встреча вышла нервной, но расстались они мирно. Верлен увез рукопись «Озарений», которую Рембо отдал с просьбой переслать в Брюссель поэту Жермену Нуво «для печати». По ряду причин «Озарения» увидели свет лишь в 1886 году – при жизни автора, но без его ведома и согласия – в журнале «Вог» («La Vogue»), затем отдельной книжкой тиражом 200 экземпляров{92} с предисловием Верлена.
Встреча подвела черту под историей Рембо-поэта. Дальнейшая его земная жизнь лежит за пределами нашей книги. Верлен годами ловил сведения о том, кого в письмах друзьям называл разными смешными именами, собирал, хранил и издавал его произведения. Автора они уже не интересовали.
«Негоциант» Артюр Рембо умер 10 ноября 1891 года в марсельском госпитале от остеосаркомы в возрасте тридцати семи лет. Как сказал Владимир Высоцкий, «на этом рубеже легли и Байрон, и Рембо, а нынешние как-то проскочили».
«Вот какова была жизнь поэта. Земля принесла ему, по старинному проклятию, тернии и волчцы, – заключил в 1913 году 24-летний Сергей Бобров, примерявший на себя роль если не «русского Рембо», то «проклятого поэта». – Безумное одиночество! Невыносимая судьба!»
Валерий Брюсов. «Найти путеводную звезду в тумане»{93}
4 марта 1893 года девятнадцатилетний московский гимназист Валерий Брюсов записал в дневнике: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное. Без догматов можно плыть всюду. Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу их: это декадентство и спиритизм. Да! Что ни говорить, ложны ли они, смешны ли, но они идут вперед, развиваются, и будущее будет принадлежать им, особенно когда они найдут достойного вождя. А этим вождем буду я! Да, Я!»
Публикуя эту запись в 1927 году, вдова поэта Иоанна Брюсова исключила упоминание о спиритизме как неподходящее посмертному облику члена коммунистической партии и потенциального советского классика. Сейчас нам важен не спиритизм, а декадентство. Кем был самоуверенный молодой человек, написавший приведенные слова? И как дошел он до жизни такой?
Валерий Яковлевич Брюсов родился в Москве 1 (13) декабря 1873 года в купеческой семье. Дед по отцу Кузьма Андреевич Брюсов, бывший крепостной, откупившийся на волю еще до освобождения, уверенной рукой вел дело пробочной торговли и разбогател. Противоположностью ему был дед по материнской линии Александр Яковлевич Бакулин, из обедневших купцов, писавший стихи и всю жизнь гордившийся тем, что в юности видел Пушкина. Отец будущего поэта Яков Кузьмич Брюсов (1848–1908) тянулся к знаниям и вопреки воле «тятеньки» поступил вольнослушателем в Петровскую сельскохозяйственную академию, затем женился на бесприданнице Матрене Александровне Бакулиной (1846–1920) и ушел из семьи, но не надолго. По воспоминаниям сына, «дед, до безумия любивший своего единственного сына, Яшу, сам пришел к нему мириться. Отец вернулся в прежнее дело». После смерти отца Яков Кузьмич передал дела более предприимчивым родственникам и жил на проценты с капитала, которые стали основным источником существования и для его детей.
Сын убежденных «шестидесятников», Валерий получил передовое воспитание – никакой церкви, никаких сказок, «разумные» (сейчас их называют «развивающие») игрушки и книги про науку. «Об идеях Дарвина и о принципах материализма я узнал раньше, чем научился умножению. Нечего и говорить, что о религии в нашем доме и помину не было: вера в Бога мне казалась таким же предрассудком, как вера в домовых и русалок. <…> В семье у нас держались того взгляда, что особой “детской” литературы существовать не должно, что дети должны читать то же, что и взрослые. <…> Чтение скоро стало моей страстью, и я без разбора поглощал книгу за книгой. <…> Лет восьми я впервые прочел Добролюбова и Писарева. Но зато классическую литературу я знал плохо: не читал ни Толстого, ни Тургенева, ни даже Пушкина; изо всех поэтов у нас в доме было сделано исключение только для Некрасова, и мальчиком большинство его стихов я знал наизусть». Запойное чтение поэзии от Жуковского до Надсона началось позже.
«Родители мои еще до моего рождения порешили, что их первенец будет необыкновенным человеком. По крайней мере, у меня самого было почему-то такое убеждение. Я с самых первых лет привык смотреть на сверстников свысока. Вероятно, способствовало этому то, что я рос среди взрослых и наслышался от них много, о чем мальчики, мои ровесники, и понятия не имели. <…> Мальчики играть со мной не любили, тем более что мне хотелось первенствовать, а, по их понятиям, у меня не было для этого никаких преимуществ. Я предпочитал играть один и даже больше любил играть в комнатах. <…> Так рос я среди женщин и младших братьев, окруженный обожанием и поклонением, привыкший повелевать и всё устраивать по-своему, мечтающий о славе и победах».
Запоздалый контакт с реальным миром оказался тем более трудным. С шести лет Валерию нанимали гувернанток и домашних учителей из студентов. Платили им исправно, но за занятиями не следили, поэтому «учиться с гувернантками мне было нестерпимо скучно, и учился я довольно-таки плохо». Оказавшись в 1885 году сразу во втором классе гимназии Франца Креймана, балованный первенец попал, как ему показалось, в настоящий ад. «Надо отдавать или в старшие классы, где сумеют отнестись к новичку, – суммировал он печальный опыт, – или в 1-й класс, где все новички. Во 2-м же классе ученики образуют из себя общество, уже обжились и встречают новичков очень недружелюбно. К тому же я не был приспособлен к мужскому обществу, всё еще оставался красной девицей, не умея ни драться, ни ругаться».
Завоевать симпатии одноклассников помогла литература. Выучившись читать в три года и жадный до чтения, Валерий умел увлекательно излагать прочитанное: «Около меня во время рекреаций (перемен. – В. М.) образовывался целый кружок, и я рассказывал всё, что успел прочесть и чего они еще не знали, – иные романы Ж. Верна, Майн Рида, потом Понсон дю Террайля, Дюма, Габорио… Позднее я стал даже готовиться к этим рассказам усерднее, чем к урокам. Рассказы мои имели громкий успех. Приходили слушать и из старших классов». Неудивительно, что он стал редактором и главным автором рукописного журнала «Начало», стремясь не только сделать его разнообразным и интересным, но и показать, что у него большой авторский коллектив. Чутье прирожденного литературного вождя подсказало правильный ход – выступать одновременно под многими масками, стараясь индивидуализировать каждую для придания этим личинам максимальной достоверности. Н. Орлов, К. Фрейтаг, Шапка, Пятнистый Ягуар, Козел, Кушак, Граф и Спиппер – не столь далекие предшественники фантомных авторов альманаха «Русские символисты».
Первый дошедший до нас литературный опыт Брюсова – одностраничная комедия «Обед» датирована 1877 годом; автор еще не умел писать, и текст записала тетушка. Первое из сохраненных им стихотворений «Соловей» – 1881 годом, автору семь лет. Через десять лет он заботливо переписал «Соловья» в тетрадочку, озаглавленную «Мои стихи. Сборник всех моих стихотворений и набросков с 1881 года». В предисловии к ней говорилось: «Здесь собраны все мои сохранившиеся стихи, хотя бы незначительные, неотделанные отрывки или первый стихотворный лепет восьмилетнего ребенка». Смотрится как материал для будущего академического собрания сочинений.
В юношеском творчестве Брюсова проза занимала не меньшее место, чем стихи. Осознав себя литератором, он еще не сделал выбора между ними. «Беспрестанно начинал я новые произведения. Я писал стихи, так много, что скоро исписал всю толстую тетрадь “Poésie”, подаренную мне. Я перепробовал все формы – сонеты, терцины, октавы, триолеты, рондо, все размеры. Я писал драмы, рассказы, романы… Каждый день увлекал меня всё дальше. На пути в гимназию я обдумывал новые произведения, вечером вместо того, чтобы учить уроки, я писал». Понятно, почему директор Крейман оставил его в четвертом классе на второй год. А затем потребовал его удаления за критику гимназических порядков в рукописном журнале «Листок V класса».
В 1890 году Брюсов перешел в гимназию Льва Поливанова, автора книг о русских классиках и хрестоматий по литературе, который относился к ученикам с уважением и поощрял их литературные занятия. Смена гимназии означала смену окружения, в котором преобладали «любители кутежей и попоек». «Соблазны оказались для меня столь неодолимы, что я стал посвящать им значительную часть своего времени, – признался Валерий Яковлевич в «Автобиографии» 1913 года, – <…> Мне свободно предоставляли возвращаться домой поздно ночью или даже под утро, и это в связи с тем, что у меня всегда были карманные деньги, открывало мне полную возможность наслаждаться “ночными приключениями”. Понемногу я отошел от того круга товарищей, с которыми меня сблизила любовь к литературе».
Напротив, атмосфера у Поливанова располагала к самообразованию и к творчеству. Обнаружив, что практически не знаком с русским романом, Брюсов запоем читал Тургенева, Толстого, Достоевского, Лескова, Писемского, Гончарова. Юный поэт много писал, подражал и учился. В конце января 1893 года он прочитал гимназическому учителю французского языка Владимиру Фуксу подражание стихотворению Верлена «Ce sont des choses crepusculaires…», которое каким-то образом попало в руки Поливанову:
Образы тени немой,