Ночи конца привиденья!
Брезжит для вас в отдаленьи
Истина только зарей.
Призраки видишь в могиле.
Мнишь: это тени луны,
Ужасом тьмы рождены,
Трепетом веток ожили.
Может быть, сны темноты
Вдруг бытием облекутся,
С хором творенья сольются —
Неба, земли и мечты.
Людям о Боге вещая,
Сладок он будет для них,
С миром небес голубых
Чистые гимны сливая.
Реакция оказалась неожиданной: «Конец классов. <…> Входит хладно Лев и подает записку. Читаю: пародия на мое стихотворение» (30 января 1893 года). Пародия Поливанова – длинная (36 строк против шестнадцати в оригинале) и, по совести, несмешная:
Едва романтических слов
В начале я горсточку всыпал,
Как тут из кармана штанов
Клубок реализма вдруг выпал…
Интересна она двумя вещами: фактом того, что директор гимназии пародирует стихотворение ученика, причем не во всеуслышание, а приватно, как литератор литератора, – и своим заголовком «Покаянье лже-поэта француза». «Мой томик Верлена брал у меня тот же учитель французского языка, – вспоминал Брюсов, – читал и, кажется, кое-чем остался доволен. Малларме привел его в отчаянье».
20 июня 1892 года Валерий Яковлевич послал свои стихи в «Северный вестник», пояснив в приложенном письме: «Выбирая эти шесть стихотворений, я старался избегать слишком субъективных, хотя бы с внешней стороны они и были отделаны удачно. Равным образом, я не брал тех, где не удовлетворяла меня форма, отказываясь при этом даже от лучших по содержанию. <…> Может быть, несколько дерзко пытаться дебютировать стихами в таком журнале, как “Cеверный вестник”, но мне кажется, что и сами стихи без имени автора что-нибудь да значат»[150]. Ответа не последовало. Заурядные опыты в сочетании с претенциозным письмом и подписью «Валериан Барсов» (помесь собственной фамилии с «Пятнистым Ягуаром») затерялись в самотеке. Несмотря на это, 31 августа он записал в дневнике: «Я рожден поэтом. Да! Да! Да!»
Где проходит рубеж между «долитературным» и «литературным» в творчестве Брюсова? Обычно таковым считается 1893 год, к которому относятся наиболее ранние стихотворения, включенные им в итоговое «Полное собрание сочинений и переводов». Однако это авторская мистификация, масштаб которой стал ясен лишь в год столетия поэта, с выходом первого тома нового собрания сочинений, где стихотворения датированы по рукописям. Брюсов отнес к 1892 году 15 текстов, написанных не ранее февраля 1893 года, и тем самым сдвинув на год назад начало того, что считал своим серьезным творчеством.
В октябре 1892 года Брюсов законспектировал в дневнике статью переводчицы и критика Зинаиды Венгеровой «Поэты-символисты во Франции» из свежего номера журнала «Вестник Европы»[151]:
«Поэты-символисты. Основатели школы (во Франции) – Поль Верлен (1 сборник вышел в 1865 г. – реформировал и размер. Перелом в деятельности – по направлению к символизму в 1871 г. С 1881 года увлекся католичеством) и Маллармэ – (пишет непонятно, понимают лишь посвященные).
Артур Римбо (наименее понятный)*
Жюль Лафорг (музыкальность).
Роденбах, Тальяд, Г. Кан, Маргерит, Ренье, Мерсо.
Жан Мореас (стоит несколько особо).
Из статьи Зин. Венгеровой “Вестник Европы”,
1892, № 9.
* Писал 1869–1871 (лет 18), а в начале 80-х годов исчез, не напечатав ни одного стихотворения. Верлен тщательно сохранил уцелевшие и превозносил его гениальность».
Собственных оценок здесь нет. Нет и более ранних записей на ту же тему. Исследователи сделали вывод, что статья Венгеровой стала для будущего отца русского символизма первым источником сведений об этом течении, хотя Брюсов затемнил вопрос о времени и обстоятельствах своего знакомства с ним. В автобиографиях он называл то «начало 90-х годов», то «около 1890-го года». В интервью газете «Новости», опубликованном 18 ноября 1895 года, он рассказывал: «Когда в газетах наших проскальзывали сведения о новом движении среди поэтов Франции, я с жадностью набрасывался на эти случайные заметки, и первым поэтом из числа символистов, с которым я познакомился, был Поль Верлен. <…>Впоследствии (курсив мой. – В. М.) появилась статья Венгеровой, из которой русское общество узнало более подробные сведения о французских декадентах». В автобиографической повести «Моя юность» сказано менее определенно: «В литературе прошел слух о французских символистах. Я читал о Верлене у Мережковского (“О причинах упадка”), потом еще в мелких статьях. Наконец, появилось “Entartung”{94} Нордау, а у нас статья З. Венгеровой в “Вестнике Европы”. Я пошел в книжный магазин и купил себе Верлена, Малларме, А. Римбо и несколько драм Метерлинка. То было целое откровение для меня».
Отмечая 16 декабря 1892 года в дневнике работу над переводом Верлена, начатую четырьмя днями раньше, Брюсов пояснил в скобках «поэта-символиста», что указывает на новизну имени для него самого. Но еще 29 ноября раздел «Символизм» в тетради «Мои стихи» открывался стихотворением «Из Римбо»:
Признанья зов и путь Эфира
Соединились для тебя.
Концы разорванного мира
Моя опять поверившая лира
Слила в одно, тоскуя и любя{95}.
Любви покорны наши тайны.
Былые краски сохраня,
В волненьях истины случайной,
И брачный гимн, и голос погребальный
Теперь вполне понятны для меня.
Витают трепетные тени
И борется со светом тьма —
Но, полон светлых откровений,
Во лжи моих таинственных видений
Я вырвал связь и чувства и ума.
Позже автор приписал: «Это мистификация. Тогда я еще не знал Римбо, да и вообще с символизмом был знаком не непосредственно, а через статью З. Венгеровой». Грань между переводом, подражанием, оригинальным произведением и даже пародией оставалась зыбкой. В первом выпуске «Русских символистов» под заглавием «Из М. Метерлинка» появился следующий текст:
Сердце, полное унынием,
Затемни звездой любви,
Горизонта полулиниям
Очертанья оборви.
Чтобы в сумраке таинственным
Помрачился свод небес,
И казался снова лиственным
Оголенный бурей лес;
И тогда, счастлив обманами,
Под угрозами лучей
Упиваться буду странными
Повтореньями речей.
Оригинал не найден. Последние слова можно принять за подсказку, что перед нами подражание, причем не конкретному произведению, а общестилевое. Но из этого родилось «Уныние» – шедевр, опубликованный только в 1913 году:
Сердце, полное унынием,
Обольсти лучом любви,
Все пределы и все линии
Беспощадно оборви!
Пусть во мраке неуверенном
Плачут призраки вокруг,
Пусть иду, в пути затерянный,
Через темный, страшный луг.
И тогда, обманам преданный,
Счастлив грезою своей,
Буду петь мой гимн неведомый,
Скалы движа, как Орфей!
Лучшим способом освоения и усвоения нового иностранного литературного материала Брюсова считал переводы, а их публикацию – лучшим способом пропаганды. Журнальный мир не мирволил людям со стороны, поэтому надежд пробиться туда со своими стихами, тем более новаторскими, было мало, а переводы давали шанс. Историю «брюсовского Верлена» мы знаем. Взявшись за таких трудных поэтов, как Рембо и Малларме, Валерий Яковлевич предлагал переводы в первые попавшиеся издания, включая малорасположенное к «новым течениям» «Русское обозрение». Редактор этого консервативного журнала Анатолий Александров присматривался к эрудированному юноше – брал рукописи на прочтение, вел сочувственные разговоры, но не напечатал ни строки.
Приобщение к символизму и декадентству совпало с первой настоящей любовью, которой предшествовали неудачные ухаживания за полузнакомыми барышнями или продажная любовь «бульварных фей». Роман с Еленой Красковой Брюсов описал трижды: в дневнике «в реальном времени»; в «лирической повести в XII главах», законченной 3 ноября 1894 года – через полтора года после смерти возлюбленной от черной оспы; в автобиографической повести «Моя юность», над которой он работал в 1900 году, прощаясь с юностью. Все три опубликованы посмертно. Во втором, наиболее манерном и эпатажном, наиболее интересно заглавие – «Декадент». Это определение относится к герою по имени Альвиан – alter ego автора, который изображен неискренним в чувствах к героине и поглощенным лишь поиском «средства для ярко-певучих стихов»[152].
Параллельно с любовным романом развивался литературный. Забросив занятия в последнем классе гимназии, Брюсов вместе с другом Александром Лангом, сыном владельца книжного магазина на Кузнецком Мосту, где покупались декадентские новинки, готовил к изданию первый выпуск альманаха «Русские символисты». Респектабельный Ланг-старший велел сыну взять псевдоним – тот подписался «А. Л. Миропольский», – но книжку в 44 страницы продавать у себя разрешил. Альманах вышел в начале марта 1894 года, когда Брюсов уже учился на историко-филологическом факультете Московского университета. Краткое предисловие к нему и более подробное к несостоявшемуся сборнику «Символизм. (Подражания и переводы)» выдержаны в академично-просветительском тоне: «За последнее время у нас много говорят и пишут о символистах, но до сих пор появлялось еще очень мало переводов из их произведений, так что эти “подражания и переводы” могут быть только своевременными. <…> Символизм представляет несомненный интерес и как новое веяние в поэзии, и просто как значительная литературная школа современной Франции»