Пришлось улыбнуться и ответить прямо».
Новый всплеск внимания к декадентам в конце 1899 года вызвало создание Сергеем Поляковым при ближайшем участии Брюсова и Бальмонта издательства «Скорпион». «Что в сей гадине лестного для себя зрит декадентское издательство?» – балагурил Александр Амфитеатров[175]. В названии принято видеть указание на знак зодиака, под которым предприятие было создано, однако, по предположению Николая Котрелева, здесь присутствует «специфически декадентский обертон»: «средневековая космология в мужском теле знаки Скорпиона ставила в соответствие с областью гениталий»[176].
Среди первых изданий «Скорпиона» выделялся сборник стихов Брюсова «Tertia vigilia» («Третья стража»{100}), замеченный критиками и кое-кем даже похваленный. Откликаясь в «Нижегородском листке» на «Третью стражу» и «Горящие здания» Бальмонта, Максим Горький писал: «Относясь к задачам поэзии более серьезно, Брюсов все же и теперь является пред читателями в одеждах странных и эксцентричных. <…> Стихи Брюсова читать трудно, они шероховаты, подавлены претенциозностью и не остаются в памяти»[177]. В «Русском богатстве» Якубович, ожидаемо вспомнив про «бледные ноги», заявил, что «в содержании – чуши и дичи не оберешься» и что «поэзия г. Брюсова лишена всякого человеческого содержания»[178]. Однако влиятельный литератор старшего поколения Иероним Ясинский писал: «Его поэтические настроения почти всегда прекрасны и почти всегда странны, потому что новы. В каждом стихотворении его чувствуется эта звездостремительность, эта задумчивость о чем-то далеком, нездешнем и таинственном. Под этим мистическим углом зрения самые обыденные предметы могут получить прелесть высшей жизни, озариться светом поэзии и начать жить тем огнем вдохновения, который заронило в них чутко трепетное сердце поэта»[179]. Это было еще не признание декадентства, но признание за ним права на существование.
«1900 год – год новой фазы брюсовского творчества, новой стадии в развитии русского символизма, – констатировал Эллис. – С этого узлового пункта можно говорить о “русском символизме” как о движении, прорывшем себе русло, о новом содержании, нашедшем себе прочную форму. <…> Начинается период дружного, широкого и открытого боевого выступления… новая школа вступает на путь широких завоеваний». Материальным воплощением этого стал альманах «Северные цветы», замысел которого оформился осенью 1900 года при непосредственном участии Брюсова. Решив сделать респектабельное издание, «скорпионы» пригласили признанных поэтов старшего поколения, которых считали предшественниками, Случевского и Фофанова, входящих в моду реалистов Горького и Бунина, попутчиков по борьбе за «новое искусство» – известных критиков Волынского и Розанова. За ними шла символистская фаланга, которую замыкали Ланг и Курсинский. Горький отказался, но Бунин привлек в «Северные цветы» Чехова, на что издатели не надеялись. Антон Павлович дал рассказ, но остался недоволен использованием своего имени в рекламных целях и самим альманахом, особенно после язвительных замечаний критики о его участии в «компании юродивых и шарлатанов» в качестве «знаменитого писателя»[180]. «Дал себе клятву больше уж никогда не ведаться ни со скорпионами, ни с крокодилами, ни с ужами», – писал он Бунину 14 марта 1901 года[181].
Отклики на первую книгу «Северных цветов» были разнообразными, но предсказуемыми. Давний и яростный гонитель декадентства Виктор Буренин не придумал ничего нового: «Все эти господа, кажется, заболели недавно, но очевидно “готовы” совершенно и едва ли даже излечимы – и кроткие, и буйные. Я сужу так по примеру Валерия Брюсова»[182]. Эти «цветы» «хуже всякого репейника, всякого чертополоха», – просвещал читателей харьковский «Южный край» в статье «Опять декадентщина!», вопрошая: «Как вы думаете – если бы в обществе кто-нибудь заговорил вот такими словесами, упрятали бы его в сумасшедший дом или нет?»[183] Ясинский хвалил за освобождение от «шелухи напускного декадентства»[184]. Именно его журналы «Ежемесячные сочинения» и «Беседа», куда дорогу декадентам проложил Бальмонт, первыми приютили Брюсова, дорожившего добрым отношением редактора.
Инскрипт Брюсова поэту Георгу Бахману на книге «Tertia vigilia» (M., 1900). Собрание В. Э. Молодякова
Декадентство начало кружить головы следующему поколению. «Бугаев старался говорить вещи очень декадентские», – записал Брюсов в декабре 1901 года после знакомства с молодым поэтом Борисом Бугаевым, будущим Андреем Белым. Но разве не так поступал он сам в юные годы? Брюсов мог догадываться, что «безумие» нового знакомого было рассчитанным, но не мог знать, что несколькими месяцами раньше тот размышлял в дневнике: «Если ты желаешь, безумец, чтобы люди почтили безумие твое, никогда не злоупотребляй им! Если ты желаешь, чтобы твое безумие стало величественным пожаром, тебе мало зажечь мир; требуется еще убедить окружающих, что и они охвачены огнем. Будь хитроумной лисой! Соединяй порыв с расчетом, так, чтобы расчет казался порывом и чтобы ни один порыв не пропал даром. Только при этом условии люди почтят твое безумие, которое они увенчают неувядаемым лавром и назовут мудростью. <…> Озадачивай их блеском твоей диалектики, оглушай их своей начитанностью, опирайся, насколько это возможно, на точное знание!»[185] Как похоже на молодого Брюсова!
С Белым связан известный эпизод в жизни Брюсова, который можно трактовать мистически, а можно эстетски и декадентски. Речь об их «дуэли» из-за начинающей писательницы и законченной декадентки Нины Петровской – жены присяжного поверенного Сергея Соколова, он же поэт Сергей Кречетов. «Вся в черном, – вспоминал ее литератор Константин Локс, – в черных шведских перчатках, с начесанными на виски черными волосами, она была, так сказать, одного цвета. Всё в целом грубоватое и чувственное, но не дурного стиля. “Русская Кармен” назвал ее кто-то»[186].
Сначала у Петровской был роман с Бальмонтом, однако чемпион по декадентству слишком часто срывался в запои и разгул, ставя всё вокруг вверх дном. Потом Петровской мистически увлекся Белый… и бросил. «Отвергнутая Белым, но в глубине души преданная ему и желавшая сохранить верность его идеалам и заветам, она делилась своими переживаниями с Брюсовым; Белый тем самым становился постоянным объектом их интимных бесед. <…> Неудивительно, что в этих обстоятельствах у Брюсова разгоралось чувство соперничества, которым отчасти можно объяснить занятую им позицию: он хотел проверить крепость и стойкость жизненного кредо своего “антагониста”»[187].
В мемуарах Белый утверждал, что Петровскую преследовал демонический образ «мага» Брюсова. Прежде всего он преследовал самого Белого, увидевшего прямую угрозу в адресованном ему послании из сборника «Urbi et orbi»{101} (1903), хотя оно было написано в 1903 году, за год до начала романа с Петровской:
Я много верил, я проклял многое,
И мстил неверным в свой час кинжалом.
«Я Брюсова стал наблюдать: под личиною внешне составленных фраз можно было расслушивать отчетливые угрозы, которых смысл: я – тебя погублю»[188].
«Мага» придумал сам Белый в посвящении Брюсову того же 1903 года:
В венце огня над царством скуки,
над временем вознесены —
застывший маг, сложивший руки,
пророк безвременной весны.
Придумал не как метафору или гиперболу, но всерьез. «Мы обменялись друг с другом несколькими сеансами мистических фехтований, при этом я продолжаю любить Брюсова как Валерия Яковлевича, а он меня как Б[ориса] Н[иколаевича], но проявляемое Брюсовым как медиумом диаметрально противоположно проявляемому мной, – сообщил Белый в начале мая 1904 года своему другу Эмилию Метнеру. – <…> Теперь знаю наверно: Брюсов черномаг и отдушник, из которого, как из печки, в дни ужасов кто-то выбрасывает столбы серных паров»[189].
Конфликт достиг кульминации, когда Брюсов, подыгрывая воображению Белого, отождествил его со «светлым Бальдером» скандинавских мифов, а сам принял облик антипода – темного бога Локи и начал увлеченно играть в него. «Раз я, приподнявши бокал, возгласил: “Пью за свет”. В. Я. Брюсов, усевшийся рядом со мною, вскочил, как ужаленный; он, поднимая бокал, прогортанил: “За тьму!”»[190]. В конце ноября он передал Белому послание «Бальдеру Локи», свернув лист, на котором оно было написано, в виде стрелы.
На тебя, о златокудрый,
Лук волшебный наведен.
.............................
Пусть в пещере яд змеиный
Жжет лицо мне, – я в бреду
Буду петь с моей Сигиной:
Бальдер! Бальдер! ты в аду!
Но последний царь вселенной,
Сумрак! сумрак! – за меня.
Белый принял вызов и 9 декабря ответил стихотворением «Старинному врагу»:
Моя броня горит пожаром.