Хотя, например, такое советскому человеку читать разрешили:
Истома тайного похмелья
Мое ласкает забытье.
Не упоенье, не веселье,
Не сладость ласк, не острие.
.............................
Ты мной владеешь, Соблазнитель,
Ведешь меня… Я – твой! с тобой!
В какую странную обитель
Плывем мы голубой водой?
(«Le paradis artificiel»)
Примечание сообщало, что «заглавие стихотворения повторяет название книги Бодлера, из которой и взят эпиграф», но умалчивало, что «Искусственный рай» – книга о наркотиках. Брюсов читал ее по-французски. На русский язык под названием «Искания рая» (1908) книгу перевел не декадент, а эсер-максималист, затем большевик Владимир Осипович Лихтенштадт, расстрелянный «белыми» в 1919 году и похороненный на Марсовом поле. Бодлером он занимался в камере Шлиссельбургской крепости, ожидая казни (ее заменили пожизненной каторгой, откуда его освободила Февральская революция).
«Зеркало теней» Брюсова (М., 1912). Обложка Д. Митрохина. Собрание В. Э. Молодякова
Брюсов-декадент снова явился читателям в 1913 году в неожиданном обличье – в первых томах монументального «Полного собрания сочинений и переводов» (из двадцати пяти томов вышли восемь). Отклики даже в антимодернистском лагере отличались подчеркнутым объективизмом. «Каково бы ни было влияние Брюсова на русскую поэзию… для каждого беспристрастного читателя давно уже ясно, что имя Брюсова никогда не будет забыто историей», – констатировал Ходасевич[202]. Литераторы острили: Пушкин еще не издан так, как издает себя Брюсов. Добавление стихов к давно известным книгам, варианты, примечания выглядели необычно в издании здравствующего автора и требовали объяснений. «Я прошу не видеть в этом излишнего авторского самолюбия, придающего цену каждой написанной строчке, – заявил Брюсов. – <…> Иная вещь, слабая сама по себе, не удавшаяся автору или представляющая простое подражание другому, – на своем месте, в “Собрании сочинений”, получает смысл и значение»{103}.
Кого персонально он имел в виду, говоря о писателях, переиздающих свои произведения «в виде простой перепечатки разных своих книг, соединенных в совершенно случайном порядке»? Сразу вспоминается Бальмонт, который почти все свои сборники перепечатывал без изменений. Во всяком случае, он обиделся и поднял перчатку: «Брюсов полагает, что он академик и что он уже помер. Он издает поэтому академическое посмертное собрание своих сочинений. <…> Брюсов глубоко заблуждается. Он еще не помер, хотя его способ прощаться с живыми свидетелями своих истинных переживаний, – с лирическими стихами юных своих дней, – его способ, переиздавая их, забивать их в гроб и добивать их вариантами и примечаниями, может заставить опасаться, – хочу думать, опасаться напрасно, – что как лирический поэт он близок к смерти. <…> Лирика по существу своему не терпит переделок и не допускает вариантов. <…> Лирическое стихотворение есть молитва, или боевой возглас, или признание в любви. Но кто же в молитве меняет слова? Неверующий»[203].
Брюсов ответил «брату Константину» не потому, что отзыв был резким (о его «Огненном ангеле» адресат написал куда более хлестко), а потому, что затронут принципиальный вопрос: вправе ли поэт исправлять и перерабатывать свои стихи или нет. В статье с программным названием «Право на работу» он заявил: «И вовсе не для защиты своих стихов, но ради интересов всей русской поэзии и ради молодых поэтов, которые могут поверить Бальмонту на слово, я считаю своим долгом против его категорического утверждения столь же категорически протестовать. <…> На исчерканные черновые тетради Пушкина, где одно и то же стихотворение встречается переписанным и переделанным три, четыре, пять раз, мне хочется обратить внимание молодых поэтов, чтобы не соблазнило их предложение Бальмонта отказаться от работы и импровизировать, причем он еще добавляет: “И если пережитое мгновение будет неполным в выражении – пусть”. Нет, ни в коем случае не “пусть”: поэты не только вправе, но обязаны работать над своими стихами, добиваясь последнего совершенства выражения».
«Спора никакого здесь быть не может, ибо тут догмат, у меня один, у тебя другой», – ответил Бальмонт, но продолжал спорить: «Мы знаем в истории литературы целый ряд примеров, что и талантливые и гениальные поэты, переделывая, портили свои произведения. <…> Если достойнейшие люди этим занимались в минуту прихоти или оскудения, или повинуясь неверному методу, зачем бы и я стал делать то же»[204]. В личном письме от 21 августа 1913 года он был более резок: «Я воистину огорчен формой твоих, изданных вновь, прежних книг. Они теряют так всякую власть надо мной, и это мне прискорбно. И такие стихотворения, которые мы пережили вместе, – “Моя любовь палящий полдень Явы”, – отняты у меня, как бы лично у меня»[205].
Пожалуй, неожиданнее всего декадентские стихи Брюсова смотрятся в книге «Последние мечты». В нее вошли не только послереволюционные, но и дореволюционные вещи, однако автор сборника, изданного в сентябре 1920 года, – член коммунистической партии и ответственный работник Народного комиссариата просвещения. Положение обязывает, а тут целый цикл «Это всё – кошмар!»:
Есть в мире демон, с женственным лицом,
С когтями львицы, с телом сухопарым;
Садится к спящим он, согнут кольцом,
На грудь, и мы – зовем его Кошмаром.
.............................
Нам грезится ужасных ликов ряд:
Смеются дьяволы над всем заветным,
Терзают близких, алтари сквернят
И стонам вторят хохотом ответным.
(«Кошмар»)
Советская цензура стерпела это в 1974 году, но стихотворения «На темной дороге» (1914) не вынесла. После 1926 года оно не перепечатывалось, хотя автор включил его в «изборник» «Кругозор» (1922):
Он догнал ее ночью на темной дороге.
Были оба безмолвны, и оба – одни.
Только старые ветлы, недвижны и строги,
Как свидетели боя стояли вдали.
И она защищалась, боролась упрямо,
Отбивалась, кусалась, царапалась в кровь.
Наконец, поскользнулась, и темная яма
Приняла двух упавших, прикрыла любовь.
Там на дне этой ямы, заброшенной, волчьей,
Продолжалась во мраке борьба, – враг к врагу;
Долго девушка билась, озлобленно, молча,
Пригибалась, кривлялась, сжималась в дугу.
И когда, обессилив, она ослабела
И была в его власти – без воли, без сил,
Был не в силах ласкать он простертое тело, —
И руками, с проклятьем, его оскорбил!
И осталось на дне отуманенной ямы
Тело девушки, словно алмазы в узле.
Он же, с кровью на пальцах, упорный, упрямый —
Вышел вновь на дорогу и скрылся во мгле.
Не шедевр. Скажу больше – очень неприятные стихи. Не Бодлер, а Роллина (опять эта фамилия!).
Начиная с книги «В такие дни» (1921) и до последних дней жизни Брюсов с увлечением отдавался поэтическим экспериментам, сопровождавшимся решительным осуждением любого пассеизма, любых попыток воскрешения литературного прошлого. Но бывают ли бывшие декаденты?
Богомольно сгибало страдание страсти,
К золотым островам уводили наркотики,
Гулы борьбы оглушали симфонией, —
писал 26 февраля 1921 года все тот же член партии и ответственный работник, не чуждавшийся ни страсти, ни наркотиков, ни борьбы – до самой смерти. Иоанна Брюсова напечатала эти стихи в 1928 году.
Валерий Яковлевич Брюсов умер 9 октября 1924 года в Москве от воспаления легких. После смерти его видели минимум три человека, но это совсем другая история. Иоанна Матвеевна пережила его на 40 лет.
Федор Сологуб. «Я – бог таинственного мира»{104}
«Только Федор Сологуб, единственный настоящий, органический “упадочник” среди напускного ломания нашего декадентства, остался верен на всем протяжении своей литературной жизни настроениям мрачного подземелья», – писал в 1914 году Семен Афанасьевич Венгеров[206]. Мнение о Сологубе как самом последовательном русском декаденте не лишено оснований, хотя с утверждением о «единственном настоящем» можно поспорить – разумеется, с первой его частью, не со второй.
Сологуб – в жизни самый скрытный герой этой книги и в то же время обжигающе откровенный в своих произведениях. «Он создает такие образы и говорит о себе с такой откровенностью, которая, признаться, имеет не много прецедентов в мировой поэзии, – отметил Орест Цехновицер. – Мы вспоминаем лишь отдельные стихотворения Бодлера и Рембо»[207].
Поэт-декадент Федор Сологуб родился 3 февраля 1893 года, когда написал стихотворение «Творчество», в апреле того же года опубликованное в журнале «Северный вестник» за этой подписью:
Темницы жизни покидая,
Душа возносится твоя
К дверям мечтательного рая,
В недостижимые края.
Встречают вечные виденья
Ее стремительный полет,
И ясный холод вдохновенья
Из грез кристаллы создает.
Когда ж, на землю возвращаясь,
Непостижимое тая,
Она проснется, погружаясь
В туманный воздух бытия, —