[236]. Сборники рассказов «Жало смерти» и «Книга сказок» (оба – 1904 год) напомнили о Сологубе-прозаике, но подлинным триумфом стал роман «Мелкий бес».
«Мелкий бес» признан «произведением классическим»: первым это определение применил к нему Блок в 1908 году. Сологуб задумал роман в Великих Луках в середине 1880-х годов, начал работу в 1892-м и писал десять лет, на протяжении которых замысел углублялся. «Плод отравной и темной мечты поэта в конечном итоге оказывается гигантским снарядом, метко брошенным в твердыню мещанской психологии, – отметил писатель и критик Георгий Чулков. – Идиотская маска Передонова пострашнее бесчисленных бытовых романов, где мнимые реалисты пыхтят и потеют, изображая “правдоподобно” действительность. От этих бытописаний через какие-нибудь десятилетия не останется и следа, а фантастический Передонов никогда не умрет и всегда будет страшным предостережением человеку»[237]. Так и вышло…
Рукопись отвергли везде. «Редакторы журналов не решались его печатать, считая роман слишком рискованным и странным. Боялись либеральной цензуры», – отметил Чулков[238]. «Хотя художественные качества романа были очевидны, но “Новый путь” не имел возможности поместить его, ввиду тех особых общественных и цензурных условий, в которых находился этот журнал (подчиненный, кроме общей, еще и духовной цензуре), – свидетельствовал официальный редактор Перцов. – Уже один эротический элемент романа, в его первоначальном виде гораздо более откровенный, нежели в теперешней редакции, устранял эту возможность – тем более, что дело происходило до 1905 г. и принесенного им разрешения скоромных блюд… Итак, мы возвратили роман автору (который в общем был “своим” человеком для “Нового пути”), и синие тетрадки продолжали года еще два или три вылеживаться в письменном столе этого парадоксального просветителя юношества, пока всеразрешительный 1905 год не вывел романа из-под спуда на страницы “идеалистических” “Вопросов жизни”» при участии секретаря редакции Чулкова[239].
«Вопросы жизни» прекратились, не успев опубликовать «Мелкого беса» целиком, и в журнале роман прошел незамеченным. Не соблазнились им ни «Скорпион», ни его соперник «Гриф», ссылаясь на коммерческие расчеты. Наиболее дальновидным оказался Зиновий Гржебин, «моторная сила» созданного в столице издательства «Шиповник». Выпущенное им в марте 1907 года отдельное издание «Мелкого беса» в обложке Мстислава Добужинского за три года потребовало четыре допечатки общим тиражом 15 тысяч экземпляров, было прочитано «всей образованной Россией»{114} и вызвало множество откликов. Заинтересованных читателей отсылаю к переизданию романа, с дополнениями, исследованием и комментарием, в серии «Литературные памятники» (2004), подготовленному Маргаритой Павловой. Удачной оказалась и экранизация, осуществленная Николаем Досталем в 1995 году.
Русский Серебряный век был веком мифов и личин, но даже среди его богатства и разнообразия мифотворчество Сологуба выделяется оригинальностью и масштабом. Начнем с мифа о звезде Маир, земле Ойле и реке Лигой в цикле «Звезда Маир» (1898–1901), впервые опубликованном в «Собрании стихов».
На Ойле далекой и прекрасной
Вся любовь и вся душа моя.
На Ойле далекой и прекрасной
Песней сладкогласной и согласной
Славит всё блаженство бытия.
Там, в сияньи ясного Маира,
Всё цветет, всё радостно поет.
Там, в сияньи ясного Маира,
В колыханьи светлого эфира,
Мир иной таинственно живет.
Тихий берег синего Лигоя
Весь в цветах нездешней красоты.
Тихий берег синего Лигоя —
Вечный мир блаженства и покоя,
Вечный мир свершившейся мечты.
Филологи искали литературные источники этих названий, усматривая в «Маир» аналогию с Альтаир, в «Ойле» – с Оле-Лукойе, в «Лигой» – с латышской богиней любви и счастья Лиго. Уверен, что это пустые хлопоты. «Бог таинственного мира», визионер Сологуб (о своем визионерстве он рассказывал Кривичу) не «придумывал» экзотические слова, не «заимствовал» из столь причудливых источников, но «слышал» или «видел» их, как другой великий визионер – Даниил Андреев.
Самым масштабным опытом декадентского мифотворчества Сологуба стала трилогия «Творимая легенда», включившая романы «Капли крови», «Королева Ортруда» и «Дым и пепел» (1907–1913; итоговый вариант 1914). Первый роман исходно представлял собой трилогию под заглавием «Навьи чары», которая – подобно брюсовским «бледным ногам» – со страниц газет облетела всю Россию. Пересказать это «несвязное хитросплетение отвлеченнейшей фантастики с грубейшей реальностью, романтических вымыслов с насущной современностью, “научной” утопии с метафизической мечтой»{115} невозможно, да и не нужно, ибо текст легкодоступен. Сологуб считал роман своим высшим достижением, с чем мало кто соглашался. Но здесь необходимо сделать паузу.
1907 год стал переломным в жизни автора. В марте вышло отдельное издание «Мелкого беса», положившее начало его писательской славе. 28 июня от чахотки умерла сестра Ольга. «Она была в гробу живая, / А я за гробом мертвый шел», – написал он два дня спустя, после похорон. Незадолго до того инспектора Тетерникова уволили по достижении 25-летней выслуги, хотя могли оставить на службе. «Смерть моей сестры для меня великая печаль, не хотящая знать утешения, – писал он 8 июля Брюсову. – Мы прожили всю жизнь вместе, дружно, и теперь я чувствую себя так, как будто все мои соответствия с внешним миром умерли, и весь мир на меня, и все люди меня ненавидят. И с большим моим горем смешались глупые и досадные маленькие неприятности, устроенные мне моим бывшим учебным начальством. Как раз в те дни, когда сестра умирала… меня внезапно начали выставлять со службы. В самый день ее похорон потребовали, чтобы я поскорее сдавал училище. Потом, чтобы возможно скорее очищал (казенную. – В. М.) квартиру, и разные другие пакости в том же мелко-бесовском роде»[240]. На пенсию в 500 рублей в год было не прожить, поэтому вся надежда оставалась на гонорары. С этого времени Сологуб писал особенно много, вынужденный примеряться к читательским ожиданиям, но количество – особенно в прозе – доминировало над качеством. Наконец в мае он познакомился и в конце года сблизился с Чеботаревской. «До 1908 года жил и работал писатель Федор Сологуб, после 1908 года определилось новое жизненное и творческое двуединство – Федор Сологуб и Анастасия Чеботаревская, – отметил Александр Лавров. – <…> Союз душ в браке Сологуба и Чеботаревской оказался удивительно слаженным и цельным; вся их совместная жизнь и творческое поведение – результат проявления двуединой воли и двуединой индивидуальности»[241]. Сологуб сразу приобщил возлюбленную к «прелестям порки» и сообщил об этом в поэтическом цикле «Багряный пир зари», но его публикация в «Золотом руне» (1908, № 2) вызвала в основном насмешки.
1907 год – это и год «торжества победителей», признания декадентов критикой. Даже народники и марксисты были вынуждены считаться с этим, хотя использовали литературную полемику в политических целях. Поставив знак равенства между «декадентством» и «реакцией», они объявили «упадочников» главными выразителями духа «ночи после битвы», последовавшей за разгромом революционного движения. Несмотря на патетические стихи в книге «Родине» (1906), на участие в сатирических журналах и острые «Политические сказочки» (1906), Сологуб как автор «Навьих чар» оказался идеальным «мальчиком для битья» за то, что изобразил революционеров – куда более сочувственно, чем черносотенцев и представителей режима! – не по канонам горьковской «Матери», вдобавок сдобрив повествование эротикой и мистикой. «В противоположность былым общественно-целомудренным традициям народнической поэзии, деятели нового искусства выступали с проповедью демонизма и возгласили о “силе порочного дерзновения и греха”, – обличал Цехновицер. – <…> Особого расцвета эротизм достиг в годы реакции. В это время он уже выродился в откровенную порнографию, совмещенную с мистикой. <…> Поэты-символисты были детьми реакции, и реакция была тем воздухом, которым только могли дышать и питаться их мистика, оргиазм и экзотизм»[242].
«Навьи чары» открывались декларацией: «Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я – поэт». «Это мир, сотворенный Сологубом, и надо его брать всерьез, целиком, как он есть, – писал Горнфельд. – Мир, созданный поэтом, есть его мировоззрение, его план действительности: из него ничего нельзя выкинуть; в нем нет ничего более действительного и менее действительного». Следующие поколения судили о том же по-иному. «Был у него (Сологуба. – В. М.) порок, который ничем, абсолютно ничем нельзя искупить, – подчеркнул в 1935 году Георгий Адамович. – Он выдумал свой мир, свою поэзию, и выдумка эта, каким бы искусством ни была украшена, не имеет отношения к той единственно-доступной нам реальности, которая называется человеческой жизнью»[243].
В центре мира-мифа стоит Георгий Сергеевич Триродов, литератор, химик, эротоман, но главное – колдун, «владыка могил, хозяин всех подземелий, профессор могильного тления», который мог в равной степени быть персонажем Герберта Уэллса и маркиза де Сада. Автор этого определения Корней Чуковский сформулировал то, что бросалось в глаза читателям: «У Сологуба он не только герой, он единственный его идеальный герой, почти двойник самого Сологуба, почти Сологуб.