Несмотря на сведения о женщине, бросившейся в Ждановку примерно в это время, Сологуб долго отказывался верить в смерть любимой, но 13 декабря сложил «Колыбельную Насте»: «Спи в подводной колыбели, / Настя бедная моя». 2 мая 1922 года из реки вблизи Ждановского моста извлекли труп, в котором он опознал жену: «Полуисточенное смертью тело, – / И это ты, любимая моя». «Когда 5 мая ее отпевали в церкви Воскресения Христова на Смоленском кладбище, Сологуб прощался и с самим собою»[260]. По желанию Чеботаревской заботу о Федоре Кузьмиче взяла на себя свояченица Ольга Черносвитова, в семье которой он прожил оставшиеся годы.
Сологуб мог хоронить себя как человека, но хоронить Сологуба-поэта было преждевременно: «Не иссякли творческие силы, / И любовь моя сильней страданья» (21 декабря 1921 года). Как менялась его поэзия? «Очарования земли» открыли читателю нового Сологуба, «приемлющего мир». Пока не напечатаны целиком стихотворения 1914–1927 годов, нельзя говорить с полной уверенностью, но, судя по опубликованным, в 1914–1919 годах Сологуб писал количественно меньше и развивал новые для него мотивы и настроения. Очень показательно стихотворение «Расточитель» (13 июня 1917 года):
Измотал я безумное тело,
Расточитель дарованных благ,
И стою у ночного предела,
Изнурен, беззащитен и наг.
И прошу я у милого бога,
Как никто никогда не просил:
«Подари мне еще хоть немного
Для земли утомительной сил!
.............................
У тебя, милосердного бога,
Много славы, и света, и сил.
Дай мне жизни земной хоть немного,
Чтоб я новые песни сложил!»
Творческий подъем начался весной 1920 года. В 1921 году выходят (все в частных издательствах) четыре книги стихов, старых и новых: «Фимиамы» (на обложке 1920), «Одна любовь», «Небо голубое» (в Ревеле), «Соборный благовест»{117} (на обложке 1922), – и две книги прозы: «Заклинательница змей» и сборник рассказов «Сочтенные дни» (в Ревеле). Для правоверных критиков, вроде Семена Родова, Сологуб – «мистик, разбавленный доброй долей порнографии и старческой немощи», а его стихи – «белиберда»; для не столь «идейных» – «явление совершенно исключительное», а именно «бесстрастная, ровная и всегда спокойная старческая мудрость и незлобивость»{118}, «мастер большой – один из немногих»{119}. «Начинаешь верить, что его демон подобен не злому искусителю, а тому светлому демону, чей голос слышал Сократ», – откликнулся давний соратник по символизму Георгий Чулков. В 1922 году вышли «Свирель. Русские бержереты», «Костер дорожный», «Чародейная чаша» и переиздание «Пламенного круга». В 1923 году к Сологубу снизошел Госиздат, выпустивший книгу стихов «Великий благовест». «Последние стихи Сологуба прекрасны и замечательны», – откликнулся из Парижа Адамович[261]. Зная позднейшие стихи очень выборочно (с 1924 года Сологуб не выпускал книг), критик увидел главное: «Кончены демонизмы, развенчан “прекрасный грех”, оказавшийся скучным и убогим, кончена вообще игра в жизнь, в красоту и искусство, – и простые вещи простыми словами принялся славить Сологуб. Эти светлые старческие стихи, действительно, достойны занять место рядом с лучшими стихами наших лучших поэтов»[262].
Третируемый ортодоксами и терпимый властями, Сологуб получил признание собратьев. 11 февраля 1924 года в Государственном академическом драматическом театре (бывшем Александринском) писатели отметили сорокалетие его творческой деятельности: с приветствиями выступили Волынский, Ахматова, Замятин, Эйхенбаум. Сологуба избрали почетным членом Всероссийского союза поэтов, почетным председателем секции переводчиков Ленинградского отделения Союза писателей, в 1925 году – председателем секции детской литературы, в начале 1926 года – председателем правления Ленинградского отделения. Среди постоянных собеседников – историк литературы Разумник Васильевич Иванов-Разумник, поэт Всеволод Рождественский, критик Павел Медведев. В 1925–1926 годах по вторникам у Федора Кузьмича собирались литераторы из кружка «неоклассиков», судьбы которых сложились по-разному. Успешный беллетрист Михаил Борисоглебский умер в заключении. Поэт Владимир Смиренский, он же Андрей Скорбный, попал в жернова, но не погиб и прожил 30 лет в провинциальном Волгодонске, занимаясь литературной и журналистской работой. Елена Данько прославилась как художник по фарфору. Прозаик-фантаст Абрам Палей перешагнул столетний рубеж и опубликовал мемуары о друзьях молодости. Оригинальное поэтическое дарование Лидии Аверьяновой открылось читателям только в наши дни.
В 1924–1925 годах Сологуб писал мало, но разразился язвительными антисоветскими баснями на злободневные темы. С января 1926 года опять пошли стихи, из которых автор составил сборник «Атолл», рассчитывая его издать. Рядом с медитативной лирикой («Душа пред миром не лукавила, / И не лукавил мой язык») впервые за много лет замелькали зарисовки «звериного быта», как назывался один его рассказ:
И породисты, и горды,
В элегантных сюртуках,
В лакированных туфлях,
Лошадиные две морды
Ржут в саду Шато-Гуляй,
Жрут котлеты де-воляй…
(24 декабря 1926 года)
Весной 1927 года у Сологуба обнаружили склероз сердца и болезнь почек, но он, несмотря на советы врачей, не желал отказываться от активной жизни. 24 июля настало резкое ухудшение, и он слег – оказалось, насовсем. 31 июля написал последнее стихотворение:
Подыши еще немного
Тяжким воздухом земным,
Бедный, слабый воин Бога,
Странно зыблемый, как дым.
Что Творцу твои страданья?
Кратче мига – сотни лет.
Вот – одно воспоминанье,
Вот – и памяти уж нет.
Страсти те же, что и ныне…
Кто-то любит пламя зорь…
Приближаяся к кончине,
Ты с Творцом твоим не спорь.
Бедный, слабый воин Бога,
Весь истаявший, как дым,
Подыши еще немного
Тяжким воздухом земным.
«Я умру от декабрита», – говорил Сологуб, а на вопрос, что это такое, отвечал: «Болезнь, от которой умирают в декабре». 5 декабря 1927 года в возрасте шестидесяти четырех лет Федор Кузьмич умер от миокардита, осложненного атеросклерозом и воспалением легких. О смерти, прощании и похоронах 7 декабря на Смоленском кладбище, рядом с женой, написали центральные газеты. В хронике мелькнуло сообщение, что Госиздат выпускает его избранные сочинения в четырех томах. Увы, ни четырехтомник, ни «Атолл», ни собранный литераторами мемориальный сборник не увидели свет – «несвоевременно»…
Александр Добролюбов. «Просыпайтесь, просыпайтесь, безумные!»{120}
У русского читателя конца XIX века фамилия «Добролюбов» вызывала одну-единственную ассоциацию, идейно и внешне: «В наглухо застегнутом, форменном сюртуке с синим воротом, разящий честностью, нескладный, с маленькими близорукими глазами и жидковатыми бакенбардами, подает руку выездом, т. е. странно суя ее вперед с оттопыренным большим пальцем, и представляется простуженно-конфиденциальным баском: Добролюбов».
Я не случайно выбрал цитату из карнавального набоковского «Дара», поскольку наш Добролюбов – «одна из наиболее характерных фигур русского декадентства», по характеристике Семена Венгерова[263] – не просто не похож на своего «милый-друг-я-умираю-потому-что-был-я-честного» однофамильца, но являл собой полную ему противоположность. Пожалуй, более неподходящей русскому декаденту была бы только фамилия «Чернышевский».
«Еще при жизни Александр Добролюбов стал фигурой легендарной», – констатировал 40 лет назад Константин Азадовский, добавив: «О нем думали и писали многие из его современников, причем почти каждого привлекала к себе не столько поэзия Добролюбова, сколько его личность и судьба»[264]. «Личная биография его гораздо интереснее литературной его деятельности», – признал еще Венгеров. Сказанное относится прежде всего к Добролюбову, ушедшему в народ, сектантскому проповеднику и «учителю», говорить о котором мы не будем. Но это верно и применительно к Добролюбову-декаденту, к которому это слово по праву применимо без всяких кавычек.
Александр Михайлович Добролюбов (1876–1945?) родился 27 августа (8 сентября) 1876 года в Варшаве, в семье действительного статского советника Михаила Александровича Добролюбова (умер в 1892 году), непременного члена губернского по крестьянским делам присутствия и дальнего родственника «того самого» Добролюбова, и его жены Марии Генриховны, урожденной Левестам (1847–1916). В 1891 году семья, в которой было восемь детей (еще один умер в шестилетнем возрасте), переехала в Санкт-Петербург. Александр поступил в Шестую гимназию – одну из лучших в городе и едва ли не самую «литературную». В сборник «Шестой гимназии – ее ученики», выпущенный в 1912 году к юбилею ее основания, вошли стихи Владимира Бестужева и Василия Гиппиуса, Сергея Городецкого и Александра Добролюбова, Михаила Долинова и блоковского друга Владимира Княжнина, филолога Дмитрия Петрова и декламатора Владимира Чернявского, приятеля Есенина. Имена не общеизвестные, но любителю русской поэзии Серебряного века нечуждые.
Год спустя «статский генерал» Добролюбов «от усиленных трудов заболел неизлечимою болезнью (сердца. –