[346]. Иными словами, Суинбёрн-поэт перестал быть декадентом.
Перестав быть декадентом в стихах, в быту Суинбёрн вовсю продолжал «декадентствовать». Смолоду привыкший эпатировать, он уверял, что познал женскую любовь только с… обезьяной, и намекал на свою гомосексуальность – уголовно наказуемое деяние в тогдашней Англии. Оскар Уайльд позже утверждал, что старший поэт просто «интересничал». Однако социальная сторона дела беспокоила общество больше, чем сексуальная. Получивший огласку роман с американской актрисой Адой Менкен, разведенной то ли с четырьми, то ли с пятью мужьями, – это было уже слишком.
Женщина, вошедшая в историю под именем Ада Айзекс Менкен (1835–1868), достойна отдельного рассказа. Нельзя сказать, что о ней известно мало, – о ней известно слишком много, прежде всего с ее собственных слов, так что историки до сих пор путаются даже с ее подлинным именем и фамилией. Уроженка то ли Бордо, то ли Нового Орлеана (последнее ближе к истине). То ли француженка, то ли ирландка, то ли креолка, то ли еврейка – или всё вместе? Как сказал поэт, «была ты немкой, была мадьяркой, кто ты теперь, не разберу и с толмачом». Актриса, танцовщица, цирковая наездница, полиглот, поэтесса, подражавшая в верлибрах Уолту Уитмену, очеркистка, бойко рассказывавшая о своих приключениях, вроде пребывания в плену у индейцев (какая разница, было это на самом деле или нет!). Одаренная, амбициозная и предприимчивая, Ада Менкен (фамилия по второму мужу, в браке с которым она приняла иудаизм) стремилась к славе, которой ее способности не могли дать. Однако она заставила говорить о себе по обе стороны Атлантики, потому что ее настоящим призванием был «самопиар». Сегодня ее называют «первой американской суперзвездой». Возможно, она также одна из первых феминисток[347].
Наибольшую известность Аде принесла пьеса ныне забытого британского драматурга Генри Милнера «Мазепа, или Дикий конь Татарии», переделанная из поэмы Байрона. Юный красавец-паж Мазепа соблазнил молодую жену старого графа, который, когда измена открылась, велел привязать его обнаженным к спине дикого коня и отпустить в степь. Обойтись без такой сцены было невозможно, но в XIX веке никто не рискнул бы скакать обнаженным на подмостках, поэтому героя заменяла кукла. Менкен, отличавшаяся в мужских ролях и щеголявшая в мужских костюмах, придумала обозначить наготу с помощью белой блузы и шортов, оголив ноги, а с лошадью управлялась без труда. Восторг публики побудил других актрис следовать ее примеру, но в ряде городов возмущенные пуритане добились запрета постановки. Летом 1864 года актриса перебралась в Европу. За триумфом в Лондоне последовал триумф в Париже.
Среди знакомых и поклонников «Мазепы», как стали называть Аду, были Теофиль Готье и Жорж Санд, Александр Дюма-отец, в обнимку с которым она сделала целую фотосессию, Чарлз Диккенс, факсимиле приветственного письма которого открывает ее единственный поэтический сборник «Infelicia», вышедший через неделю после смерти автора в августе 1868 года. И last but not least – Суинбёрн, с которым она познакомилась в конце 1867 года.
Биограф поэта Филипп Хендерсон утверждал, ссылаясь на Госса, что Россетти заплатил Аде за то, чтобы она «сделала мужчиной» его тридцатилетнего друга, который, несмотря на страстные стихи и стремление ко всем «запретным плодам», был близок с женщинами только тогда, когда они его… секли, ибо пристрастился к порке в школе в Итоне, о которой вспоминал столь благостно (вспоминается другой персонаж нашей книги)[348]. О сексуальности нашего героя написано много противоречивого, но пристрастие к флагелляции не было секретом. Суинбёрн и Менкен, которую он называл «Долорес», не скрывали свою «близость», как осторожно выразился Госс в «Национальном биографическом словаре». По моде времени в магазинах даже продавались их совместные фотографии: крупная Ада сидела, субтильный Алджернон стоял. Адмирал Суинбёрн и леди Джейн Генриетта негодовали, что их сын «спутался с циркачкой».
Британские ученые установили, что бурный роман продолжался шесть недель и оказался не только чувственным: Суинбёрн наконец «почувствовал себя мужчиной», – но и литературным, союзом двух поэтов. Неудивительно, что после смерти Ады и выхода сборника ее стихов молва объявила Суинбёрна их подлинным автором, тем более что книгу выпустил его издатель Хоттен. В этой истории как раз никаких загадок нет: известно, что все стихи книги Менкен написала сама и многие опубликовала в Америке еще до отъезда в Европу.
Какие стихи писала Ада Менкен? Не будучи знатоком англоязычной поэзии, ограничусь замечанием, что на мой вкус они, по большей части, тяжелы и многословны – как многие стихи Суинбёрна и Уитмена. Имя американского поэта возникло здесь не случайно, потому что с 1862 года Уильям Майкл Россетти популяризировал в Англии его творчество. Суинбёрн включил в «Песни перед рассветом» послание «Уолту Уитмену в Америку»:
Мчись же душой окрыленной,
Нашего века пророк,
Чтобы твой факел нетленный
В людях отвагу зажег;
Воздух рассекши, как птица,
Пусть твоя песня вонзится
В наши сердца, как клинок{162}.
Суинбёрн тяжело пережил смерть Ады, но богемно-декадентский водоворот снова закружил его. Воронкой этого водоворота был Чарлз Огастас Хоуэлл, посмертно послуживший Артуру Конан Дойлу прототипом «короля шантажа» Чарлза Огастаса Милвертона. Сблизившийся с поэтом в 1865 году, Хоуэлл привлек нового приятеля знакомством с кумиром его юности Феличе Орсини, намекая, что и сам имел отношение к покушению на Наполеона III. Выступавший в качестве торговца произведениями искусства – и, говорят, не гнушавшийся подделками – и литературного агента, деловитый и обаятельный Хоуэлл вошел в доверие даже к маститому Джону Рёскину, у которого одно время служил секретарем. Именно он, сблизившись с Россетти, уговорил поэта добиться эксгумации тела жены, чтобы извлечь из гроба рукопись стихов и издать их. «Этот человек одарен добрыми порывами сердца, что встречается нечасто, – заметил Россетти, – несмотря на несравненную и непростительную расхлябанность в деловых вопросах»[349]. Непрактичный поэт не замечал – или по доброте души старался не замечать? – что Хоуэлл беззастенчиво обкрадывал друзей при продаже их картин и рукописей и даже занимал деньги от их имени.
Доверчивый по характеру, несмотря на вспышки темперамента, и столь же лишенный деловой хватки, как его друг Россетти, Суинбёрн нашел в Хоуэлле партнера в литературных делах и в развлечениях – порой сомнительных (вспоминается беглая запись в дневнике Брюсова, как Емельянов-Коханский водил его «смотреть нимфоманку») и явно вредных для здоровья. Житейски и психологически остававшийся большим ребенком поэт при попустительстве приятеля предавался пагубным привычкам, не внимая предостережениям родственников и друзей. «Я знаю, что говорят о нем и сколько хлопот он причинял, – писала много позже его сестра Изабель Суинбёрн. – Он обзавелся дурными приятелями, вел себя бесшабашно и глупо»[350].
Отношения оборвались в конце 1870-х годов, но напомнили о себе, когда в декабре 1885 года лондонский антиквар и издатель Джордж Рэдуэй купил у некоего ростовщика письма Суинбёрна Хоуэллу «такого сугубо частного и личного характера и такого интимного свойства, что автор, вероятно, был бы рад возможности получить их обратно»[351]. Рэдуэй написал поэту и предложил обменять письма на его новое, неопубликованное стихотворение с авторскими правами. Этот поступок называли шантажом, но я считаю его благородным. Во-первых, Рэдуэй предотвратил дальнейшее хождение «безрассудных и порой не слишком приличных» писем; во-вторых, он заплатил за них; в-третьих, сразу предложил их Суинбёрну и, наконец, не просил за них денег. Поэт поблагодарил и согласился, хотя не сразу, на предложенные условия. 1 июля 1886 года он передал издателю рукопись стихотворения «Слово к флоту» и авторские права на него – официально за 21 шиллинг, фактически в обмен на 18 писем, которые сам отобрал. Узнав о смерти Хоуэлла, Суинбёрн выразил надежду, что тот попадет в восьмой круг дантовского ада – к льстецам, влипшим в зловонные экскременты. Смерть была символичной: 21 апреля 1890 года Хоуэлла нашли в задней комнате одного из пабов в Челси с перерезанным горлом и с монетой во рту. Дома у Чарлза Огастаса обнаружился целый архив документов, компрометирующих высокопоставленных лиц…
В середине 1870-х годов литературная жизнь Суинбёрна, несмотря на резкие нападки критиков на его стихи и моральный облик, складывалась успешно. О его повседневной жизни этого не скажешь. Нервное и физическое истощение в сочетании с алкоголизмом привели поэта на край могилы, когда за него взялся приятель-литератор Уолтер Теодор Уоттс (позже он получил двойную фамилию Уоттс-Дантон). В один прекрасный день 1879 года он застал 42-летнего Суинбёрна бледным и обессиленным, неспособным встать с постели. «Он ничего не ел несколько дней, – сказала квартирная хозяйка, – ему бы не повредил хороший бифштекс». Дома нашлись только пачка засохших галет и початая бутылка бренди. Понимая, что нельзя терять ни минуты, Уоттс буквально вынес поэта на руках, усадил в карету и отвез в свой лондонский особняк «Сосны». Городские сплетни превратили эту эвакуацию чуть ли не в похищение…
Уоттс «с безграничным терпением и тактом побудил его изменить свои привычки», а именно перейти «с бренди на пиво», и заставил порвать с прежними богемными приятелями. В «Соснах» Суинбёрн много и продуктивно работал, получая хорошие гонорары, хотя его новые, не «декадентские» стихи не всем пришлись по вкусу. «Предубеждение и злоба могли заставить критиков смотреть на вещи сквозь искажающее стекло. Только этим можно объяснить тот факт, что, когда Суинбёрна оторвали от прискорбной обстановки и вредного окружения и поместили в комфортабельные условия, стали раздаваться голоса, что улучшение его физического состояния совпало с умственным упадком», – с понятным возмущением писала Клара Уоттс-Дантон, вдова Теодора, в книге «Домашняя жизнь Суинбёрна»