и права на это, ни мудрости, ни добродетели». Я представляю себе его сидящим на подоконнике с саксофоном; он смеётся с нас, словно какой-то безумный принц. Или же в своей гостиной на Земле, думающим о том, что его инструмент делает его крутым и стильным. Всё, что он умеет — доставать соседей, но сам он себя считает крутым. Хуже того, он считает себя крутым и ироничным.
Чёртова ирония.
Вдалеке стреляют. Звуки стрельбы похожи на последние аккорды музыки. Нет, они как книга, потому что я всегда хотела вначале прочесть последнюю страницу. В этих звуках нет энтропии, ни какого указания на то, что конец уже близок. Это просто мои личные ассоциации. Раз уж я зашла так далеко, я чувствую себя обязанной пережить Конец.
Наверное, осталась уже только я.
Алек и Джеймс так и продолжат ссориться. Я не вернусь. Они будут винить друг друга. Степные партизаны уже получили доступ ко всем базам данных корабля, и будут меня искать, потому что я — последняя свидетельница. Я нахожу то, что, как мне кажется, является последними кодами для самоуничтожения. Сзади какой-то шум. Это Пэкстон, с саксофоном и ружьём. Он улыбается. У меня нет шансов завершить ввод кодов. Слава богу, что я не это пытаюсь сделать.
Я пячусь назад, к люку, через который мы помещаем в ускоритель экспериментальные образцы. Он смотрит на ружьё, проверяя настройки. Я стану экспериментальной целью. Я берусь за ручку двери камеры и открываю её.
Удивлённый тем, что это дверь, он быстро упирает приклад в плечо и целится.
Я прыгаю в дверь и
Конец.
Я родилась. В бесконечном цикле, размазанная по всей своей жизни. Вся моя жизнь — моя игровая площадка, и я всегда одна, я единственная обитательница роя частиц. Теперь я могу вспомнить все свои сны, все, которые я видела, и среди них есть сон с подробностями об этом событии.
Это осень, я сплю рядом с Алеком, просыпаюсь и кричу, что мне никогда отсюда не выбраться. Кошка спрыгивает с кровати.
— Я была заперта в своей жизни. Я заперта в своей жизни.
— Ты не заперта. Кто тебя держит?
— Я могла увидеть всё. Партизан и…
— Республиканцев? То, что говорят о той планете, неправда. Террористы никогда не нападали на…
— И все эти их другие точки зрения, и мир просто разрывает сам себя на части. Будущего нет, Алек. Я видела… Чёрт.
Сон пропал. Какая бы химия не вплеснула тогда в мою голову будущее… она куда-то утекла.
Интересно, что значит этот сон? Мы что, все в циклотроне, а я единственная, кто в циклотроне, который в циклотроне? Когда я всё замедляю, оставшиеся голоса — это мёртвые? Серые человечки, готовые выскочить из щелей? Я могу умереть?
Я в отеле в Бате, передо мной стоит полный чайник.
Доктор закончил расчёт:
— Да! Из ленты Мёбиуса есть выход. Обращение фазы в изначальном узле, разумеется. Вход является и выходом! Именно здесь!
Даже Нисса в этот раз не поняла:
— Прости, но что?..
Доктор ходил туда-сюда, размахивая перед собой очками.
— Нисса, ты должна перегнать ТАРДИС вот к этим координатам! — он схватил ручку, взял руку молодой тракенитки, и написал у неё на коже последовательность цифр. — Что бы вы ни делали, не выходите наружу. Просто подождите пока я… хм… прибуду.
Он бросился двери в циклотрон и схватился за её ручку. На мгновение он остановился.
— Беспокоиться не о чем, — сказал он своим спутницам; его лицо на мгновение нахмурилось. — Надеюсь.
Он раскрыл дверцу камеры и прыгнул в ничто. Его тело вспыхнуло серебристым светом и улетело звёздной пылью. Дверь захлопнулась.
— Доктор! — крикнула Тиган.
Доктор налетел на конец своего четвёртого воплощения и отскочил от разделяющего их зазора реальности.
Он осознавал время, но был вне его.
Это было довольно весело.
Он был в Бате, пил чай.
На него удивлённо смотрела молодая женщина.
— Нет! — закричала она.
Она… закричала. Доктор встал. Усилием воли он затормозил своё продвижение по времени.
Он протянул руку:
— Здравствуйте. Пожалуйста, не пугайтесь. Я прыгнул в циклотрон, как и вы.
— Вы настоящий? — она пятилась от него. — Боже мой. Как я с вами разговариваю? Разговариваю! Ха! Вы настоящий? Это повторилось? Нет, нет…
— Я настоящий. Мы находимся в каком-то моменте вашей жизни, судя по всему, довольно приятном — перед нами бездонный чайник.
Доктор сел за стол, взял чашку, и надпил.
— Вкусно как! — широко улыбнулся он. — Достоинства английского завтрака выше любой физики. Знаете, я всегда подозревал это.
Женщина оглядывалась по сторонам, осматривая столовую отеля, резко дёргая головой, удивлённая тем, что может смотреть туда, куда не смотрела раньше. На полпути к столику была горничная. Она замерла с невидящим взглядом.
— Рискну предположить, что вы можете прожить заново любой момент своей жизни, повторить его сколько угодно раз, — продолжал Доктор. — Но вы не можете его изменить. Я знаю выход. Если вы пойдёте со мной, я смогу нас обоих перенести в реальное время.
Я выпиливаю лобзиком с моим братом Эндрю. Как тот человек, с которым я познакомилась, мог верить в моменты? Нет никаких моментов, нет! Но он остановил мгновение, заставил всё замереть. Может быть, он какой-то призрак…
Эндрю перебирает кусочки фанеры в ящике, отбирая те, у которых есть прямые края. Боковым зрением я снова замечаю его. Моего воображаемого друга. Эндрю его уже не видит так часто, как я. Он взрослеет.
— Послушайте меня, — говорит мужчина. — Я знаю выход. Пожалуйста, идёмте со мной.
Я на пристани, смотрю, как чайки едят дохлых акул. Вчера вечером Джеймс и Алек устроили новую версию конфронтации: ни один из них не хотел идти спать раньше другого, они хотели увидеть, кого из них я больше люблю. Порвать меня готовы. Я из-за них готова броситься в воду. Готова почувствовать соль, вдохнуть планктон. Я не бросаюсь. Я не бросилась. Я кричу.
Мороженное. Большой его кусок плавает в Кока-Коле в баре «Возрождение». Все там: Марко, Антония де Вулф, Кристофен Робин Бэйли, и много других, чьи имена я так и не узнала. Один из них потом умрёт, земля ему пухом. Все остальные живут вечно.
Джеймс тоже там.
— Я не могу выйти за тебя замуж, — говорю я ему.
Все смеются. Они думают, что это шутка.
Мужчина в кремовом костюме сидит рядом со мной. Всё вокруг замирает.
— Это шутка, — говорю я ему. — С чего бы мне хотеть замуж за этого плаксу?
Он хмурится:
— Понятия не имею.
— Всё время, пока я здесь, я хочу выйти за него замуж. Но он же слишком надменный. Слишком манерный. Не хочу я сейчас выходить за него. Как вы так всё останавливаете?
— Просто жму ногой, и всё с визгом затормаживается. Это просто, когда научишься. Так вот, если вы пройдёте со мной к выходу…
— Если вы хотите, чтобы я это сделала, попросили бы меня об этом в такой момент, когда я склонна согласиться.
— А я подумал, что это как раз один из таких моментов.
— Ха! Может быть. А может быть нет.
— Как вас зовут?
— Катерина. Зовите меня Кэйт.
— Знаете, Кэйт, у меня бывали возможности изменить прошлое, и я всегда решал не делать этого. Я мог вернуться, нарушить Законы Времени, но это всегда казалось так… несправедливо.
— Несправедливо? Слушайте, я получила доступ к каждому поворотику человеческой жизни, и у меня больше нет понятия о справедливости. Всё, что со мной происходило, происходило как течение воды по склону. Туда, сюда, склонны ли мы сегодня к убийству, пользуемся этой частью мозга или другой? Люди думают, что в их телах царит диктатура, и что некто, кого они называют «я», там главный. Это не так. Мы все — демократии. И в циклотроне я видела, как в моей голове маленькие партии приходили к власти, а затем теряли её. Мы живём в химическом мире, Доктор, а я — химическая девушка. Ха! Я разговорилась, давно не говорила новые слова…
— Постойте. Вы сказали «Доктор»?
— Так вас звали, когда мне было восемь лет. Вы мой воображаемый друг. Вы знаете, ваше здесь присутствие может начать разрыв структуры Хиггсового Облака.
— Да, я тоже об этом подумал. Это значит, что у нас очень мало времени до того, как…
— У нас сколько угодно времени.
Поперёк стола в пабе светит солнечный луч. Я медленно иду к Алеку и Джеймсу, несу поднос с напитками. За другими столиками много других людей. Некоторые из них друзья, некоторых я раньше никогда не видела. Одного парня я не видела с тех пор, как мне было тринадцать лет. Я его не узнаю и не разговариваю с ним.
Моего воображаемого друга не видно. Хорошо.
Акустические системы паба гремят музыкой восьмидесятых. От проносящихся мимо транспортёров эхом отражается «Domino Dancing». Каждый транспортёр поднимает в воздух стаю устроившихся на дороге птиц.
— А для кого четвёртый стакан? — спрашивает Алек.
— Четверть четвёртого, — отвечаю я.
И тогда я понимаю. Он не говорит, он не говорил это раньше.
У меня на подносе четыре стакана, а не три.
Ну почему они тут оба вместе?
— Алек и Джеймс, — говорю я, до сих пор не привыкнув к тому, что слова нужно придумывать и произносить. — Мне кажется, что вы оба должны на мне жениться. Соглашайтесь.
Они переглянулись, ублюдки, и рассмеялись.
— Почему? — спрашивает Джеймс.
— Потому что если один из вас на мне женится, я не полечу на Харди, потому что на Харди можно лететь только неженатым. В моей личности эмоции восторжествуют над логикой, и я буду жить, на Земле, а потом умру. С божьей помощью.
— Что за чёрт? — Алек начинает злиться. — Тебе что, не важно, за кого из нас выйти замуж?
— Нет, любой из вас годится.
Они смотрят друг на друга, поняв что-то, чего я ещё не понимаю.
Люди вокруг замерли, а Доктор берёт с подноса лишний стакан:
— Апельсиновый сок.
— Нет, Pet Shop Boys, ублюдок!