. Если врешь, плохи твои дела.
Парень с трудом переводит дыхание. Держится за нос; кровь сочится между пальцев.
Парень. Только не говорите… он мне… он не простит.
Ежи. Я тоже.
Трясет затекшими пальцами.
В маленьком магазинчике на Вспульной колокольчик звенит автоматически, как только открывается дверь. Владелец — немолодой пижон: шейный платок, браслет с группой крови и т. д.
Ежи. Я к вам по малоприятному делу.
Владелец. Что вы говорите…
Обращается в слух.
Ежи. Один пацан со Свентокшиской продал вам за сорок тысяч марки, которые выцыганил у моего сына. Взамен за какую-то ерунду.
Владелец изображает удивление.
Владелец. Впервые слышу.
Ежи. Понятно.
Владелец. Это какое-то недоразумение.
Ежи. Возможно.
Владелец. Бывает.
Ежи. Да… А если б я захотел у вас купить серию из трех немецких цеппелинов, Роlarfahrt, 1931 год? Это реально?
Владелец. Можно поговорить.
Лезет под прилавок. Вытаскивает три марки — уже в специальном целлофановом конвертике.
Владелец. Вы эти имели в виду?
Ежи. Да.
Владелец. Они продаются.
Ежи. Сколько?
Владелец. 190 тысяч, недорого. Одна чуточку повреждена, наверно, последний владелец непрофессионально обращался… Вот здесь, видите?
Показывает надорванный уголок.
Ежи. Как ни прискорбно, придется обратиться в милицию.
Владелец. Ничего страшного. Прошу.
Снимает с высоко подвешенной полочки телефон. Рядом ставит консервную банку с прорезью и надписью: «Телефон — 5 зл.». Смотрит на Ежи, недоумевая, почему тот не звонит. Указывает на прикрепленную к аппарату табличку с номерами скорой помощи, пожарной команды и милиции.
Владелец. Вот телефоны. 997 или 21-89-09 — районное отделение. Будете звонить?
Ежи держит трубку в руке, однако, чувствуя, что преимущество не на его стороне, номера не набирает. Владелец, порывшись в бумагах, вытаскивает какой-то листок.
Владелец. Вот копия квитанции… один гражданин перед отъездом за границу продал мне эту серию… видите: опись, дефект, о котором я говорил… за 168 тысяч злотых. А вот лицензии на право торговли… вон, над вами.
Показывает. Лицензия в рамке, со множеством печатей.
Владелец. Лучше ведь, согласитесь, чтобы марки оставались в Польше, а не вывозилис: контрабандой за рубеж. Это тоже проявление патриотизма, верно?
Жена Ежи, сидя в углу тахты, вяжет на спицах. Ежи в плаще слоняется по комнате.
Жена. Уходишь?
Ежи. Мне нужно повидаться с Артуром.
У Ежи не хватает духу сказать то, что необходимо сказать. Он еще минуту крутится по комнате.
Ежи. Петрусь, выйди.
Жена. Не выходи.
Ежи. Мы пока не сможем купить мебель.
Жена. О-о-о… Интересно, почему?
Ежи. У меня большие расходы. В связи со смертью отца.
Жена. Ты говорил, что будут деньги, а не расходы. Отец, кажется, что-то собирал. Ты рассказывал… когда еще со мной разговаривал… марки, правильно?
Ежи. Марки.
Жена. Я слыхала, они продаются.
Ежи. Да.
Жена продолжает вязать. Ежи стоит у окна и молчит.
Жена. Ты уже не торопишься?
Ежи. Тороплюсь.
Жена. Ну так иди. Чего ждешь?
В большом зале играет группа Артура. Поклонники и поклонницы раскачиваются в такт музыке, Артур поет и кричит в микрофон.
Артур. Убивай, убивай, убивай, убивай,
изменяй, изменяй, изменяй,
вожделей, вожделей
всю неделю,
всю неделю,
в воскресенье
бей отца, бей мать, бей сестру,
младшего, слабого, всех,
и кради, потому что вокруг
все твое,
все твое,
все твое.
Ежи, сам не свой, протискивается сквозь освещаемую разноцветными прожекторами толпу к эстраде. Приблизившись, подает знаки Артуру. Артур взглядом показывает брату, где его подождать. Ежи идет за сцену, в комнатку, которая служит уборной. Слышит восторженный рев зрителей. Появляется взмокший Артур. Братья выходят на балкон.
Ежи. Ты простудишься.
Артур пренебрежительно машет рукой.
Артур. Уже простудился.
Ежи. Звонил тот тип насчет денег. Мы договорились на воскресенье.
Артур. Двести двадцать кусков?
Ежи. Точно. У меня есть девяносто — отложены на мебель для Пётрека; дома я уже сказал, что придется повременить.
Артур. А супруга как?
Ежи. Подозревает, что у меня кто-то есть. А теперь еще в воскресенье не поеду с ними в деревню… тут уж все сомнения отпадут.
Артур. Может, я один?..
Ежи. Да он жулик, запросто тебя обдурит. Что будем делать? У тебя что-нибудь есть?
Артур. Ни гроша. Я все спускаю. О! Могу продать усилитель.
Ежи. А на чем будешь играть?
Артур. На усилителях не играют. Шестьдесят тысяч за него дадут. А остальные?
С минуту молча глядят друг на друга.
Ежи. Ну что?
Артур. Марки? Сам не знаю, почему… неохота пока их трогать…
Ежи. И мне неохота.
С облегчением улыбается. Артур тоже улыбается. Ночью, на холодном балконе, братья заключили молчаливый уговор.
Артур. Пускай лежат.
На балкон выглядывает один из музыкантов.
Музыкант. Эй, играем.
Исчезает.
Артур. Девяносто и шестьдесят — это сто пятьдесят. Остается семьдесят. Раздобудем где-нибудь, а?
Ежи укладывает пачки на верхний багажник «шкоды», прощается с Петрусем; из дома выходит жена.
Жена. Холодильник пустой. Все, что было, я забрала в деревню.
Ежи. Я куплю.
Жена. Не удивляйся. Я заперла шкафы и комоды. Не хочу, чтобы кто-нибудь рылся…
Ежи. Никто в твоих вещах рыться не будет.
Жена. Косметику я тоже спрятала.
Жена сказала все, что хотела сказать; садится в машину. Сразу пристегивается ремнями, отвергнув помощь Ежи в этом нелегком деле. Машина трогается.
Перед домом в нашем микрорайоне останавливается такси. Артур выходит, вытаскивает большой тяжелый мешок, смотрит наверх. Уже поздно, освещенных окон немного, и Артур сразу видит, что в отцовской квартире горит свет: там кто-то есть. Оставив мешок у подъезда, в растущих вокруг дома кустах, выбирает молодое, уже довольно толстое деревце. Ломает его — получается длинная тяжелая палка. Взмахнув ею для пробы несколько раз, Артур, перекинув мешок через плечо, скрывается в подъезде.
Артур старается как можно бесшумней открыть дверь. Держа палку над головой, вбегает в квартиру. За столом Ежи рассматривает марки. Поднимает глаза.
Артур. Я испугался: думал, кто-то залез.
Ежи с удивлением смотрит на мешок, который Артур волочит за собой по полу.
Артур. Что ты здесь делаешь, черт бы тебя побрал?
Ежи. Да вот, смотрю…
Артур. Не знал…
Ежи. Я и вчера был.
Артур. Когда?
Ежи. Утром.
Артур. Значит, мы разминулись. Я заходил около двенадцати.
Ежи. Я раньше ушел.
Артур. Я поживу тут немного.
Встает, вываливает содержимое мешка на кровать. Разлетаются рубашки, майки, кроссовки, носки, постельное белье.
Ежи. Выгнали?
Артур. Нет. Боюсь за все это. Так надежнее… Любой может войти, как ты. Надо, чтобы здесь кто-то был. Ну и потом… я тут прописан.
Ежи. Верно, прописан. Да и мне будет спокойнее.
Артур разбирает вещи.
Ежи. Знаешь, что я нашел?
Показывает брату две марки в специальном кляссере, на отдельной странице.
Ежи. Единственная серия в Польше. Неполная.
Показывает фотографию этой серии в каталоге.
Ежи. Голубая, желтая… а розовой нет. А это видел?
Берет толстую, исписанную аккуратным почерком тетрадь. Находит страницу с надписью «Меркурий 1851».
Ежи. «Розовый австрийский Меркурий 1851 после войны спрятан 3. кое-что известно К.Б. украден в знаменитой краже в 65 году, всплыл ненадолго в Кракове у Е. продан (обменен) в 68 перед отъездом Е. из Польши. Запрошенный в Дании Е. фамилии покупателя не помнит, знает, что приезжий, по рекомендации скончавшегося в 71 году К. В. Сведения от К. Б. Р. - марка в Польше, на юге. Может быть, М. В.? Шанс? Учесть: не деньги». Полтетради — такие истории. Какие-то цифры, ничего нельзя понять… я несколько часов разбирался.
Артур. Розовый австрийский Меркурий… Хорошо должен смотреться рядом с этими двумя… розовый…
Уже ночь. Братья сидят на противоположных концах стола, обложившись кляссерами, каталогами, с лупами и пинцетами. Обмениваются записями отца. Ежи показывает открытый кляссер. Пустая страница.
Артур. Не хватает мне их. Красивое название: цеппелин.
Ежи. Сопляк… хотел как лучше.
Артур. Я что-нибудь придумаю.
Уже рассвело. Артур на балконе, потягивается: ему холодно после бессонной ночи. Высовывается с балкона и на мгновение замирает. Зовет Ежи. Перегнувшись через перила, братья смотрят вверх на кажущиеся особенно темными на фоне светлеющего неба верхние этажи.
Артур