Усеченная батарея занимала меньше половины ниши. В оставшейся части Эдик устроил аккуратную полочку, и вот на ней-то стопочками лежали толстые тетради – всего одиннадцать штук. Мы их вытащили, рассмотрели и пролистали.
Ни на корешках, ни на обложках никаких надписей не было, зато первые страницы всех тетрадей были оформлены в едином детсадовском стиле – наклеенной картинкой с изображением нарядной птички. Птички были разные, но все – попугаи. Нашелся даже точно такой, как у Эдика, – александрийской породы.
А за птичками начинались явно деловые записи детектива, местами похожие на шифровки. Имена клиентов и фигурантов, а также названия мест обозначались отдельными буквами, время и суммы – цифрами. Думаю, при большом желании и некотором содействии криптолога записи Эда вполне можно было разобрать.
– Но как он сам в них разбирается? – вслух задумалась я. – Тетрадки все одинаковые, а в них архив, наверное, за целый год…
– В году двенадцать месяцев! – моментально отреагировала Трошкина. – А тут одиннадцать тетрадей. Две совсем чистые, а из остальных ни одна не дописана до конца…
– Наверное, месяц заканчивался раньше, чем тетрадка, у Эда ведь было мало дел!
Мы переглянулись.
– Идем в «МБС», – решила я. – Есть у меня одна идея, но ее должен подтвердить или опровергнуть всезнайка Яндекс.
Прихватив с собой тетрадки Эда, мы прошли в свой рекламный офис и там засели за компьютеры. Не знаю, чем занималась Алка, а я залезла в Интернет и по ключевым словам «попугай александрийский» нашла словарную статью о кольчатых попугаях.
Оказалось, полный титул питомца Эдика – «Большой ожереловый попугай Александра». В Европу его впервые привезли воины Александра Македонского, возвратившиеся из азиатских походов, и Онезекрит, командующий флотом Великого Александра, держал таких попугаев в дорогих клетках из серебра и слоновой кости. В Древнем Риме для обучения этих птиц нанимали специальных учителей, за говорящего попугая нередко платили больше, чем за раба.
Я шепотом поделилась этой интересной информацией с Трошкиной, и она также шепотом ответила:
– Крутая птичка, спору нет. Но что дальше?
– А дальше, то есть после александрийского попугая, идут птички помельче: гималайский попугай, голубиный, китайский, красноголовый, маврикийский, малабарский, малый кольчатый, ожереловый попугай Крамера, розовоголовый, розовогрудый, сливоголовый – всего род кольчатых попугаев объединяет двенадцать видов! Столько же, сколько и месяцев в году!
– И кого у нас нет? – Алка зашуршала тетрадными листами. – Ожерелового попугая Крамера! Значит, кто-то его утащил!
– И вряд ли это сделал сам Крамер, – кивнула я. – Смотри, если выстроить список видов в алфавитном порядке, начиная с александрийского попугая, тетрадь с которым лежала в стопке самой нижней, то есть – первой, то ожереловый попугай Крамера будет девятым. А девятый месяц – это сентябрь! Логично?
– Пока да.
– То есть мы можем предположить, что в прошлом месяце у Эда было какое-то опасное дельце, – продолжила я логическое умозаключение. – И кто-то очень не хотел, чтобы информация об этом сохранилась в архиве детектива Розова в любом виде, включая шифрограммы!
– Он проник в офис Эда и выкрал сентябрь! – страстно прошептала Алка. – То есть сентябрьскую тетрадь с птичкой. Как ее там? Ожиревший попугай Крамера.
– Ожереловый, – машинально поправила я. И заключила: – Кажется, надо снова ехать к Розову, спрашивать его про сентябрьские дела.
– Сделаем это после работы, – предложила Трошкина.
Увы, рабочий день неожиданно затянулся. Ближе к вечеру приехал штатный пиарщик «Сантехлюкса», и мы с Эндрю слаженным дуэтом пропели дифирамбы свежепридуманной рекламной концепции а-ля Пушкин.
Клиент сомневался. С горделивой скромностью сообщив, что он вышел из самых низов и, видимо, не дозрел еще до такого высокого искусства, пиарщик настойчиво продвигал собственную идею – незатейливо зарифмовать прайс-лист фирменной продукции. В качестве примера прозвучали запоминающиеся строки:
– Как увидите бачок,
Ваш расширится зрачок.
Хороши наши бачки —
Гладить хочется бочки!
Мы с Алкой и Зоей проявили деликатность и не стали уточнять, на какой глубине залегают «самые низы» «Сантехлюкса»: Трошкина шепотом предположила, что на дне канализационного колодца, а грубый Эндрю прямо сказал:
– Дерьмо эта ваша идея с рифмованным прайсом!
Тем не менее я все-таки набросала для капризного клиента еще пару четверостиший с неизбитыми рифмами типа «глянец – фланец» и «эскузи – джакузи».
Окончательный вариант произведения так и не был создан, тем не менее заседание клуба сантехнической поэзии сильно затянулось. Клиент покинул нас уже в седьмом часу, и не успели мы все разбежаться, как раздался Тревожный Звонок.
Так у нас в «МБС» называется сигнал, производимый секретным телефоном, номер которого сообщается только особо важным клиентам. Аппарат подобающего – особо раздражающего антикоммунистов и быков на корриде – ярко-красного цвета установлен непосредственно у шефа, а параллельный телефон стоит у бухгалтера.
По вполне уважительной причине своего отсутствия Бронич снять трубку не мог, да и Зое следовало бы сделать вид, будто в конторе уже никого нет. Но, к моему сожалению и на радость начальству, наша бухгалтерша – воплощение ответственности.
– Рекламное агентство «МБС», финдиректор Липовецкая! – отчеканила она в трубку тоном, который гораздо больше подошел бы командиру базы торпедных катеров.
И замолчала, внимательно слушая и размеренно поддакивая. Я заподозрила неладное и попятилась к двери, за которую уже шмыгнул чуткий, как суслик, Сашка Баринов.
– Куда? Стоять! – скомандовала мне бухгалтерша нашей рекламно-торпедной базы.
Попытка дезертировать с линии трудового фронта не удалась. Я неохотно остановилась и тоскливо посмотрела на Зойку:
– Ну, что еще?
– Это был Лелик, – хмурясь, сообщила она. – У них проблема, надо помочь.
– У них всегда проблемы, – справедливо заметил Эндрю и нахлобучил на голову наушники, тем самым давая понять, что его лично проблемы Лелика не касаются.
Я тяжко вздохнула: Леликовы проблемы уже третий квартал ложились исключительно на хрупкие женские плечи!
В начале года наше агентство усилиями той же Зойки выиграло тендер на рекламно-информационную поддержку зарубежных мероприятий краевой администрации, в которой Лелик, он же Леонид Вельяминович Милехин, руководит службой протокола. Хотя я бы назвала ее немного иначе и намного честнее: «Служба прокола»!
– Пресс-секретаря губернатора избили какие-то хулиганы, и он попал в больницу с черепно-мозговой травмой, – объяснила Зойка.
– Жалко Витюшу! – посочувствовала я коллеге.
– Ты лучше себя пожалей! – возразила она. – Виктор не дописал текст выступления губернатора на международном экономическом форуме в Брюсселе. А форум этот открывается завтра, и готовая речь кровь из носу нужна Лелику через четыре часа, потому что в час ночи делегация уже улетает.
– Ты сказала – нужна готовая речь? – тоже помрачнела я. – Ну, не знаю… Текст-то я допишу, а как насчет гильотины?
– Зачем гильотина? Кому гильотина? – Трошкина встревожилась и посмотрела на меня так, словно нам с ней предстояло прощание на ступенях эшафота.
– Гильотину достанем, я позвоню шефу, – пообещала Зойка и снова схватилась за телефон.
Зловещим словом «гильотина» мы в «МБС» называем резак – простой и полезный инструмент, позволяющий эстетично изменять формат многостраничных бумажных документов, практически по методу великого древнегреческого скульптора Праксителя: отсекая все лишнее.
Речи, с которыми статусные ораторы администрации выходят к микрофону на трибуне, распечатываются на листах формата А-4 узкой колонкой с очень крупными буквами и широкими пробелами между строками, а затем обрезаются до формата А-5, чтобы пачку бумаги с текстом легко было спрятать в ладони. Выходит оратор на трибуну, достает, аки Василиса Прекрасная, из рукава шпаргалку и читает по ней пламенную речь себе и людям на радость: ему легко быть красноречивым, а им комфортно слушать гладкий монолог.
Есть только одна проблема технического характера: протокол категорически требует чекрыжить бумажки резаком, и никак иначе. Видите ли, ножницы и ножи для бумаги не позволяют превратить пачку листов в идеальный бумажный блок без малейших искривлений и заусенцев. А типографские резаки – вещь не слишком часто используемая в быту.
В краевой администрации таких приборов всего два – один в пресс-службе, второй в протоколе. Но здание администрации – режимный объект, среди ночи туда никак не войдешь. Именно поэтому Лелик придумал, чтобы до полной готовности губернаторскую речь довели мы в «МБС»: у нас тоже имеется гильотина. Вот только находится она в кабинете шефа, который в периоды простоя механизма использует его не по прямому назначению – обрезает сигары. Однако шефа сейчас нет, а ключ от кабинета только у него…
Я предвидела проблему и оказалась права. Дозвониться до Бронича Зое не удалось, и пришлось нам срочно искать резак по всем друзьям-знакомым. В результате наша с Алкой вечерняя программа оказалась совсем не такой, как я планировала, и заглянуть с очередным вопросом к Эдику в больницу нам не удалось. А резак нашелся у приятельницы Сушкина, любимой модели и супруги художника Григория Бурова.
– Роза с Гришей вам бумажки порежут, не вопрос, только я к ним не поеду, мне никак не по пути, – заявил Эндрю. – Сами катите на край города, аж за кладбище, в Озерки!
– Я дам денег на такси, – быстро сказала Зойка и тут же полезла в кассу.
Я посмотрела на Трошкину, и она развела руками:
– Не бросать же дело на полпути! Придется нам ехать в эти кладбищенские Озерки.
– А оттуда прямиком в аэропорт, иначе не успеем, – прикинула я.
До отлета делегации в Брюссель оставалось чуть больше часа. Допустить, чтобы губернатор отбыл в чужедальние края без готовой к употреблению речи, мы с коллегами не могли. Международный скандал повредит безупречной репутации нашего рекламного агентства!