С утра чуть пошаливает пупочная грыжа, да и состояние нервов сказывается на желудке… Тут страшная мысль: вдруг прихватит во время операции? Приходится смирить грыжу, полежав на спине, и на всякий случай отказаться от завтрака. Придет ли Игрек или нет? — вот в чем вопрос. Привожу себя в божеский вид, надеваю светлый клетчатый пиджак и шелковый алый галстук, ростом я невысок, но элегантен, и мисс Игрек будет приятно прогуляться с таким джентльменом по улочкам Сен-Луи и посидеть в тихом кафе.
Мы выходим с Татьяной под руку, словно всю жизнь упиваемся семейным счастьем и ни разу не перегрызали друг другу горло, проходим по переулкам и залезаем в метро. По пути я разыгрываю небольшой проверочный трюк и вытягиваю супругу на станции Сен-Сюльпис, заявив, что отсюда — ближайший путь до лучшего магазина «Самаритэн». Выйдя из последнего вагона, смотрю на впереди идущих — вдруг у сыщика не выдержат нервы и он повернется? Зорко наблюдаю за людьми, вяло бредущими к эскалатору, им явно не до меня. Наверху признаюсь жене, что все напутал: дурак, ваше благородие, к магазину добираться следует иначе! Но Татьяна довольна моим признанием, надо почаще бить себя в грудь и называть себя дуралеем. Отпускаю Татьяну на новый маршрут, а сам, путаясь в схеме путеводителя и плюясь от злости, добираюсь до площади Вогезов.
Мисс Игрек должна появиться в интервале 12–12:15 около магазина La Chope de Vosges, пройдя через аркаду с улицы Сен-Антуан, она будет рассматривать витрину около минуты, а затем преспокойно удалится на вторую точку контрнаблюдения у Дома инвалидов. Прошел какой-то вшивый мальчишка в джинсах, но это явно не она, дряхлая пара остановилась у магазина.
12:15. Никого нет. Жду для страховки еще десять минут. Возможно, у нее произошла накладка, в разведке это бывает, пора аккуратно переместиться на вторую точку, где агентесса должна явить себя в 1:15-1:30. Перемещаюсь туда на такси, смотрю на часы. 1:15. Руки мои мокры, хотя совсем не жарко. Из-за решетки превосходно обозревается пересечение двух улиц, где вот-вот должна появиться Мэри. Что же она не идет? Боже, молю я, пусть она придет, пусть непременно придет, сделай так, чтобы она появилась. 1:30. Меня чуть подташнивает от волнения (надо по приезде в Москву пройти обследование в поликлинике КГБ, не псих ли я?), а тут еще брызнул легкий дождик, и сидение под дождем на скамейке — как загорание на песке в Сахаре. Будем смываться. Итак, два варианта: либо Мэри что-то угрожает и она решила не выходить на встречу, либо по какой-то причине, возможно, даже связанной с ее работой, она не смогла выйти на точки контрнаблюдения. В любом случае следует двигать на Анжуйскую набережную, где агентесса должна возникнуть в 2:15.
Вокруг тихо и спокойно, но я не даю усыпить свою бдительность, проверяюсь в метро, выхожу в Ситэ, прохожу мимо фонарного столба (на нем не только Мэри, но и я сам должны чиркнуть красным мелом в случае опасности), и, прокрутившись по переулкам, занимаю позицию недалеко от пристанища Бодлера. Что-то случилось, какое невезенье! Значит, запасная встреча через три дня, нет ничего хуже ожидания, черт бы его побрал!
И вдруг я вижу миниатюрную брюнетку в темном костюме с газетой под мышкой. 2:15. Это она! Милая, дорогая, несравненная Мэри Игрек, какое счастье, что ты пришла! Любовь моя! Радость моя!
Мэри чуть задерживается у мемориальной доски на доме Бодлера, но проходит мимо, видимо, хочет сделать еще один круг, чтобы убедиться в отсутствии проклятой слежки, очень здравый ход, если не смогла выйти на точки контрнаблюдения. Сейчас она появится снова на набережной, но никого нет. Что случилось? Я бегу по набережной, сворачиваю вправо и вижу спину Мэри. Почему она уходит, почему не поворачивает обратно на место встречи? Надо остановить ее, вокруг же все спокойно, черт побери, не летает же французская наружка на самолетах, не следит же с неба! Оставим осторожность, вперед — нужно срочно установить с ней контакт. Я бегу к Мэри, я задыхаюсь от бега и вспоминаю, как один мой приятель совсем недавно помчался за отходящим троллейбусом и упал замертво прямо у двери. Вдруг тормозит такси, Мэри легко впархивает в него, рывок вперед, поворот направо и автомобиль исчезает. О боже!
Может быть, это была не Мэри? Позвольте, но и рост, и костюм, и лицо (вроде бы точно такое же, как и на смутном фото), и газета подмышкой, толстая газета, явно американская. Я возвращаюсь на Анжуйскую набережную: а вдруг Мэри специально взяла такси, чтобы еще раз провериться? Вдруг она возвратится на место нашего рандеву? 2:30. Никого нет. 2:40. Прошли двое мальчишек арабского вида. 2:50. Сухонький старичок в канотье продефилировал мимо дома, даже не взглянув на мемориальную доску. Дольше оставаться опасно, кто-нибудь из жильцов проявит неожиданную бдительность и стукнет в полицию о праздношатающемся дядьке в светлой летней куртке с капюшоном (вся куртка усеяна медными пуговицами и различными веревочками, что придает ей необыкновенный вид, как и телу, на котором она покоится).
Au revoir, Quai d'Anjou! Ну и шлюха эта чертова Мэри! Если за ней была наружка, то зачем она выползла на место? Если все было чисто и гладко, то зачем так поспешно драть когти? Что у нее? Гвоздь в заднице? Противная баба, со стороны уже видно было! Что стоит один костюм, сидящий, как на корове седло! Да и морда явно несимпатичная, аморфная, с выпученными глазами, как у дохлой рыбы. Интересно, как я смотрюсь со стороны? Шпионаж накладывает отпечаток на личность: у мужиков появляется вкрадчивая походка и харя становится непроницаемой, как у оледеневшего моржа. Глаза бегают, ищут врага. Ухудшаются здоровье и характер: сказывается нервная беготня без размеренного питания, как сегодня, колит, гастрит, геморрой… Переживаний хватает, а потом инсульты и инфаркты, и спи спокойно, дорогой товарищ!
У баб от шпионства морда тоже становится гнусной. Вытягивается нос, утолщаются уши, появляется лисья улыбка и зад крутится волчком. Если бы я вдруг узнал, что Татьяна работает на чужую разведку…, удушил бы наверняка, взял бы полотенце и удушил! Представил ее, совершенно голую, помахивающую соблазнительной грудью, и себя с огромным банным полотенцем.
Мрачно еду в гостиницу. Французы меня раздражают: во-первых, почти не говорят по-английски (о русском и мечтать не смею), причем этим гордятся как национальным достоинством; во-вторых, в толпе они просто невыносимы, галдят, словно стая воробьев, и бессмысленно мечутся. В-третьих, страшные жлобы. Наконец, где же прославленная парижская кухня? Неужели багеты? Чтобы попробовать буйабез — знаменитый рыбный суп, я должен мчаться в Марсель, чтобы отведать утку по-руански, естественно, в Руан, а парижские бараньи котлетки хуже, чем в нашей ведомственной столовке. Хорошо, что в Москве пока можно съесть котлеты по-киевски, не выезжая в столицу Украины. Наши головы забиты стереотипами: американцы — хорошие мужья (аж тошно от такой идиллии), американки — хорошие жены (склочные бабы), англичане холодны, как рыба (просто хитрые и экономят силы), у русских вообще нет секса (трахаются, как мартовские коты), немцы — сентиментальны (хочется удавиться).
В номере ожидает Татьяна с покупками.
— Ну, как дела у Володи?
— Какого Володи?
— Ты разве не встречался с этим крохобором?
— Знаешь, я ему позвонил, у него какие-то дела, и пришлось перенести встречу… — я краснею от стыда, как будто весь день соблазнял девственных девятиклассниц (если они еще остались).
— У тебя такое выражение лица, словно ты провинился. Почему ты покраснел?
— Я не покраснел… Может, это от вина… — и я в доказательство отхлебываю из бутылки, чувствуя, что пламенею, как закатное солнце. Вино панически бежит по пищеводу, словно за ним гонится разъяренная Татьяна, словно тот самый черный кобель. С мыслью о Мэри в ослабевшей голове шумно плюю в биде, долго ищу очки, зло выпиваю бутылку красного каберне, ору Татьяне, не видела ли она мои очки. Она зло посылает меня подальше, где очки, черт побери? Ползаю под столом и под кроватью, неожиданно натыкаюсь на использованный презерватив (чужой!), хреново убирают в этом сраном Париже! Где очки?! Обнаруживается, что очки сидят у меня на носу. Немая сцена. Татьяна не упускает случая, чтобы объявить меня дураком, который уже успел напиться, семейный скандал, гнусности, уверения в ненависти… Выпиваю еще бутылку и валюсь без сил на постель.
Ночью снова звенит ржавая цепь, и за мной гонится черный кобель, сейчас ухватит! Сейчас загрызет! Просыпаюсь — жены рядом нет. Провокация контрразведки? Украли супругу? Осматриваю покои, словно провожу обыск, но никого нет. Даже Татьяниных одеяла и подушки. Заворачиваюсь в простыню, выхожу из номера и обнаруживаю свою любимую спящей на деревянной лестнице. Неужели вчера мы так разругались? В ужасе бужу ее, выдерживая проклятия в свой адрес. По закону бутерброда дверь защелкивается, ключа, естественно, нет. Татьяна начинает скрестись в дверь и плакать от злости, я спускаюсь на лифте к консьержке, ощущая себя гордым римлянином в тоге. Она ошарашенно смотрит на простыню, но дает запасной ключ. Может, все это было сном? Утром я думаю об этом, но стучит консьержка и просит вернуть ключ.
Сегодня у нас д'Орсе, бывший роскошный вокзал, который покровитель искусств президент Жорж Помпиду превратил в новый художественный дворец, соединивший старую живопись Лувра с ультрамодерном центра имени самого Жоржа. Д'Орсе завален импрессионистами и прочими типами, от которых у меня уже судороги, да еще из головы не идет неопределенность с Мэри. К счастью, в музее открыта выставка семьи Крезо, великого промышленника Франции, там пялятся с многочисленных фото все его родственники, зажиревшие от важности и богатства. Их окружают блестящие модели паровозов, со стен свисают картины, на которых обозленные рабочие швыряют лопатами уголь в топку, все это гораздо интереснее, чем окровавленное ухо Ван Гога, откушенное Гогеном…
И вдруг я вижу Мэри. Я вижу ее у картины члена семьи Крезо в кожаном кресле. Я вижу Мэри, и сердце мое холодеет: что делать? Неужели не воспользоваться моментом? Почему она тогда ушла от меня, прыгнув в такси? Выйдет ли она послезавтра на встречу у дома Бодлера? А если за мною следят? Финита ля комедиа. Да что я раздумываю, идиот, когда сама судьба играет мне на руку! Рассеянно подхожу к ней, даже чуть прихрамываю, чтобы казаться невинным калекой. Если следят, это ничего не значит — вдруг я интересуюсь, где расположен зал с любимым художником Бюффе.