«ЗОМБИ. ЗОМБИ. ЗОМБИ. Первые — в племени вуду в Л.А., в Конго и на Гаити. Маг ночью едет к жертве на лошади лицом к хвосту, прикладывает рот к дверной щели и выпивает душу. Человек умерает (сохраняю орфографию, друг мой!), его хоронят. В полночь маг идет к могиле, раскапывает труп. При этом душу держит в руке или засовывает в бутылку. Машет душой у носа трупа и стучит по черепу. После этого трупом можно манипулировать. Некоторые маги превращали зомби в камень или в животное, мясо которого продавали. Не случайно на Гаити в свинине часто находили человеческие пальцы. Мясо зомби быстро портится и при варении дает пену. Чтобы избежать этого, родственники душат труп, отрубают голову, вскрывают тело ножом, стреляют в мозг, протыкают иглами. Или сажают труп в кресло, вставляют в рот трубку, одевают в костюм, ставят перед ним пищу».
Если раньше под зомби подразумевался лишь труп, который оживлял и контролировал маг, то в наши времена понятие «зомби» расширилось: это мог быть и живой человек, попавший под контроль другого человека или даже организации. Ты не представляешь себе, старина Джованни, сколько людей в мире обращаются в суды и другие инстанции, требуя прекратить облучение и зомбирование их спецслужбами! Этим несчастным людям чудится, что по всему миру бродят зомби-убийцы, зомби-осведомители, зомби-курьеры, которых затем превращают в нормальных людей и с помощью постгипнотических блоков стирают у них память о прошлом. Полная амнезия. Оккультные науки никогда не привлекали меня, мистики-философы вроде Петра Успенского или Карлоса Кастанеды не шли ни в какое сравнение с Адамом Смитом или Марксом, однако я не хотел бы, мессер Джованни, выглядеть в твоих глазах узколобым ретроградом. Архивы нацистов, захваченные Красной армией во время войны, показывают, что этим мистическим наукам они уделяли первостепенное внимание. В 1933 году был создан институт «Аненербе» («Наследие предков»), где разрабатывалась тема братства Креста и Розы. Темы символического значения: отказ от арфы в музыке Бени Бриттена, мистицизм готических башенок, загадка цилиндров Итонской школы.
Я бросил листок обратно в книгу. Почерк был Марфушин, пахло бабской интригой, глупой ревностью. А вдруг это не так?
Роза появилась на «Ленине» за полчаса до начала нашего ритуального сборища в музыкальном салоне. Одета она была в атласное платье золотистого цвета, на голове сиял белый парик, приблизительно такой, Джованни, какой носили в твои времена богатые флорентийцы.
— Что это такое? — удивился я.
Она сняла парик, и я увидел совершенно обритую голову, словно у заурядного качка. Боже, как жалко мне было ее роскошных волос!
— Зачем ты это сделала?!!
— Потом узнаешь…
— Удивительный ты человек: такая умница, а увлекаешься разной чепухой. Это твой «Декамерон?»
— Мой. Где ты его нашел?
— На палубе. А что это за идиотский листок про зомби? Он лежал в книге.
Тут я увидел растерянность и нервность на ее лице, словно я обнаружил нечто преступное или раскрыл тайну за семью печатями.
— Это не мое! Как это могло сюда попасть?
— Очевидно, чайка принесла в клюве…
— Нет, это не мое, клянусь тебе! Подумай сам, разве я написала бы «умирает» через «е»?
Резонно. Я провоцировал. Признаться, не было у меня ни времени, ни желания на выяснение разной ерунды. Никаких новелл сегодня, хватит! Я заказал отменный ужин, не слишком пышный, но со вкусом. Семга с медом и укропным соусом, так называемый gravadlax of salmon, баранья нога с розмарином, брюссельской капустой, петрушкой и жареной картошкой, яблочный пирог с ванильным мороженым и, конечно же, Chardonnay des Rives de I'Argent Double 1994 и Champagne Laytons Brut. Печально было покидать моих милых дам — Курицу, Сороку и Сову и отличных компаньонов — Тетерева, Грача и Дятла. И, конечно, улыбчивую Марфушу, душу всего декамерона, соратника по Делу, делившую со мной и счастье побед, и горе поражений. Тебе, наверное, тоже было грустно, Джованни, когда ваша компания рассыпалась и ты вернулся во Флоренцию… Никогда не думал я, что обритая голова Розы буквально перевернет меня, превратив в пылающий факел, встряхнет настолько, что даже масла потеряют свою прежнюю притягательность. Не исключаю, что дело не только в обритости, но и в гениальности идеи «манны» — ведь именно идеи подвигают на страсть, и не случайно старого Дали обожали нимфетки.
В ночь перед отлетом Роза предложила предаваться любви, не касаясь друг друга, а через дырочку в простыне. Это оказалось вершиной блаженства, и я совершил все подвиги Геракла. Пробовал ли ты когда-нибудь через дырочку, Джованни? Я лично использовал этот способ второй раз в жизни, первый случился в Сызрани. Дырочка была в стенке, разделявшей женский и мужской туалеты, возможно, тебе это трудно представить, но в этом смысле наши деревянные туалеты, похожие на охранные будки, совершенно уникальны.
Рано утром в Макарьево прибыл Батов с водителем, за завтраком мы выпили десертного вина «Южная ночь». Такое уж было у меня настроение, иногда такая наваливалась ностальгия по прошлым временам, что жрал по полкило любительской колбасы под пластинку с танго «Не уходи, побудь со мной еще минутку!».
В самолете я сидел, прижавшись к Розе, она нежно гладила мою правую руку. Обсуждали все варианты проведения «Манны небесной», Роза даже предлагала добавить в «манну» красной икры, дабы придать лавинам с неба мистический и роковой характер, это воздействовало бы на население как красная тряпка на быка. После бессонной ночи я сладко задремал в кресле и вдруг почувствовал, что кто-то осторожно потрогал меня за локоть. Нет, это была не Роза, рядом сидел сухонький старичок в ковбойке и домашних клетчатых тапочках, сквозь роговые очки смотрели внимательные, умные глаза. Самолет был совершенно пуст, словно мы летели вдвоем. Это был Учитель.
— Что это вы затеяли, Мисаил? — начал он с места в карьер, причем несколько резко, что было ему несвойственно. — Я на вас удивляюсь! (Этот малокультурный оборот насторожил меня). Что за эксперимент над своим народом вы задумали?! Это же негуманно!
Говорил он строго, без всяких любезностей, и даже не поздоровался за руку, что делал обычно в любом настроении. Чтобы проверить его материальность (довэрай, но провэрай!), я осторожно потрогал его за колено, он с неудовольствием скосил глаза на мою руку, явно не понимая, с какой стати я проделываю столь фривольные движения.
— Что значит негуманно, Юрий Владимирович? Извините меня, но я впервые слышу от вас этот термин. А разве подавлять венгерскую контрреволюцию, вешать премьер-министра Имре Надя было гуманно? Или направлять танки в Прагу в августе 1968-го? А высылать за границу Солженицына? Или в Горький — Сахарова?
— Это совершенно разные вещи, Мисаил. И в венгерской контрреволюции, и в Пражской весне участвовало ничтожное меньшинство, а не весь народ. Как писал Ильич, «тонкий слой», как нынче говорят, тусовка. Солженицын и Сахаров — всего лишь единицы, о которых мало кто слышал. Вы же своей «манной» заливаете весь народ… Это совершенно не лезет ни в какие научные ворота! Это кощунство!
— Но позвольте, Юрий Владимирович, мы же сбрасываем «манну» только на крупные города!
— Это же миллионы! Это целые миллионы! По большому счету, можно оправдать Иосифа Виссарионовича: он репрессировал в основном тот самый «тонкий слой», большая часть народа даже не знала об этом, до сих пор старики вспоминают, как славно жилось до войны! Но народ! Народ — это святое, вы покушаетесь на самое святое, вы подрываете основы нашей теории и практики!
— Что же делать? Вы же сами видите, как затянулась «Голгофа»…
— И вообще вы забыли о задаче озлобить Запад! Кому нужен райский коммунизм с этими загнивающими, прозападными скотами? До сих пор не сожгли «Макдоналдсы», до сих пор восторгаются Венецией, словно родной Суздаль хуже! Писают от счастья в каком-нибудь жалком испанском городишке с узкими улицами, у нас такого добра в каждом городе, а уж развалин более чем достаточно! Правильно, что французы наконец сожгли Нотр-Дам, ведь это просто уродина по сравнению с Василием Блаженным! Следуйте за мной!
Не говоря ни слова, он встал, поправил ковбойку и долго не мог попасть ногой в тапочки. Я тоже поднялся и проследовал за ним в хвост самолета. Затем в туалет, а оттуда вышли в длинную трубу, в точности напоминавшую подземный переход от Охотного Ряда до ГУМа. Звуки скрипок оглушили меня, казалось, играют целые оркестры, играют восторженно и пылко. По бокам стояли люди со скрипками, инвалиды с грязными собаками, седовласые бабули торговали из ведер солеными огурцами, заливались диким плачем младенцы и их мамаши! Скрипки играли и играли, сердце сжималось от всепроникающей вселенской тоски. Тут появилась милиция-полиция и стала их разгонять. Мэрия благоустраивала город. Из глаз моих полились слезы жалости, но я не старался их унять и смело шел за Учителем, пока мы не добрались до круглого шара, напоминавшего космический корабль.
Заработал мотор. Полет продолжался минут десять, все это время Юрий Владимирович хранил молчание, а я рассматривал его краем глаза. Что делает с нами время! Куда исчезли оживленность, блеск глаз, сияние неожиданной улыбки? На их место пришли величественная скорбь и усталая непроницаемость. Но все равно это был он, человек, за которого я готов был отдать жизнь, самый гениальный политик ХХ века!
Мы бренны в этом мире под луной.
Жизнь — только миг, небытие — навеки.
Кружится во Вселенной шар земной,
Живут и исчезают человеки…
Это были его собственные стихи, я не раз слышал их за кружкой пива в сауне на его государственной даче. Именно человеки, в этом были и нежность, и снисходительность, и мечта о новом человеке — в этом был весь Учитель! Тем временем наш воздушный корабль мягко приземлился, мы вышли и спустились на вполне земную поверхность. Было холодно для лета, минус 5–6 по Цельсию. Прямо перед нами простирался огромный кратер.