différre», когда имеется в виду нетождественность, бытие другим, инаковость и т. д. Применительно к любым «различающимся», независимо от того, идет ли речь об альтернативности нетождественности или альтернативности неприятия или полемики, следует учитывать тот интервал, дистанцию, опространствливание [espacement], которое имеет место между различными элементами внутри «различающихся», причем возникает активно, динамично, с определенной настойчивостью повторения» [262].
Схватывая оба смысла глагола «différre» («различать в пространстве» и «откладывать во времени»), différance, таким образом, отражает два первичных вектора игры мира, понимаемой как письменность, — «опространствливание» и «овременивание», что позволяет представить пространство как–становящееся–временным, а время — как–становящееся–пространственным. Само обращение здесь, при экспликации différance, именно к таким понятиям традиционной метафизики, как пространство и время, представляется весьма симптоматичным. За этим обращением скрывается, как кажется, стремление фундировать некоторое содержание или, точнее, результат деятельности différance как источника «опространствливания» и «овременивания», как источника, являющегося одновременно и условием, и эффектом своей собственной деятельности.
Наличие этого «структурирующего» вектора différance находит некоторое свое подтверждение еще в одной экспликации: «Différance есть то, что делает движение означения возможным только в случае, если каждый элемент, рассматриваемый как «существующий», возникающий на сцене присутствия, соотнесен с чем–то иным, отличающимся от него, но сохраняет при этом след прошлого элемента и одновременно с этим остается открытым к следу своих взаимоотношений с будущим. <…> Это то конституирование настоящего как «исходного» и необратимо неодносоставного и, следовательно, в строгом смысле неисходного синтеза следов, удерживаний и охранений (пользуясь здесь феноменологическим и трансцендентальным языком, хотя он и не может рассматриваться как адекватный), которое я предлагаю называть праписьменностью [archi–écriture], протоследом, [archi–trace] или différance. Последнее (есть) (одновременно) опространствливание [espacement] (и)[temporalisation] овременивание» [263].
Это, уже ставшее «классическим» определение différance Деррида сопровождает пояснением, которое остается пока незамеченным в критической литературе. Деррида говорит о том, что в данном определении он предлагает толкование не просто différance как таковой, но «идею (активного) движения (производства) différance» [264]. Если же учитывать, что именно такую интерпретацию différance — активное движение, производство différance — Деррида предлагает называть протописьменностью (т.е., archi–écriture), тогда становятся очевиднее те смысловые различия, которые могут существовать между концептами archi–écriture и différance. В самом первом приближении эти различия могут интерпретироваться через представления о процессе и результате, движении и его эффекте, чистой, спонтанной активности и некоторых, спонтанных же, усилиях по ее структурированию (отнюдь, конечно, не в структуралистском смысле). Эти представления, разумеется, никогда не смогут исчерпать всего богатства содержания archi–écriture и différance уже хотя бы потому, что они заимствованы из метафизического словаря; но их задача и не состоит в этом. Единственное, что требуется от этих представлений, так это задать некоторый ракурс восприятия différance и archi–écriture в их соотношении друг с другом.
Еще одно место из «Différance» также как будто подтверждает предположение об этих смысловых различиях — то, где Деррида ведет речь об отличии его стратегии от негативной теологии. «…Différance есть (я подчеркиваю это перечеркнутое «есть») то, что делает возможным представление бытия–настоящим, никогда не представляет самое себя. Воздерживаясь от презентации, не показывая себя, оно выпадает из обычного порядка истины, как если бы оно было нечто загадочное, существующее в оккультной зоне не–знания. Любая экспозиция была бы здесь экспозицией исчезающего как исчезновения. Отваживаясь на проявление, différance тем самым обрекает себя на исчезновение. Именно поэтому те окольные пути, фразы и синтаксис, к которым я буду вынужден прибегать здесь, временами могут оказаться практически неотличимыми от тех, которые используются в негативной теологии. Как уже отмечалось, différance не есть, не существует и не является ни одной из форм бытия–настоящим. Следует поэтому обратить особое внимание на то, что не есть и что соответственно не имеет ни существования, ни сущности, на то, что не принадлежит категории бытия, ни присутствующего, ни отсутствующего. Тем не менее то, что определяется здесь как différance не есть нечто теологическое, даже в самом негативном смысле негативной теологии. Последняя, как известно, имеет дело с анализом некоторой сверхсущностной реальности, выходящей за пределы категорий сущности и существования, то есть присутствия. Постоянным рефреном негативной теологии является напоминание о том, что <…> Бога» непременно следует признавать «как высшую, невоспринимаемую и непознаваемую форму бытия. В данном тексте вопрос не ставится таким образом, что будет подтверждено ходом последующего анализа» [265]. Différance, таким образом, и в этом фрагменте интерпретируется в некотором структурирующе–результирующем аспекте, как определенная, хотя и очень необычная форма презентации — презентации исчезающего как исчезновения. Différance оказывается тем, что выступает как исчезающий результат исчезновения, но она никогда, согласно Деррида, не представляет самое себя, оставаясь позади репрезентации, будучи скрытой процессом репрезентации исчезновения и исчезающего.
Аспекты различения archi–écriture и différance, таким образом, представляются присутствующими в текстах Деррида, однако подобное различение все же должно производиться очень осторожно. Строго говоря, это различие не столько содержательно, сколько функционально, ибо развести содержания archi–écriture и différance вообще невозможно, о чем с полной ясностью свидетельствуют тексты Деррида. Достаточно вспомнить здесь ту метафору огня–письменности, согласно которой «огонь письменности… не приходит после, огонь пишет, пишет самого себя, прямо в процессе сгорания» [266]. В бушующем пламени письменности/différance вряд ли возможно различить, что относится к différance, a что — к archi–écriture; вполне возможно, что при попытке их разъединения погаснет само пламя, введенное в мертвящий горизонт метафизических дистинкций. То разведение archi–écriture и différance, которое все–таки предпринимается в данной работе, есть поэтому не содержательное их различение, запрет на которое положен самим Деррида, а попытка обнаружить те контексты деконструктивистского анализа, где более целесообразным будет говорить о письменности как archi–écriture, тогда как в других контекстах концепт archi–écriture будет более правомерным заменить на différance (несмотря на то, что речь по–прежнему будет идти о письменности). Разведение контекстов употребления archi–écriture и différance поэтому представляется имеющим только функциональное, вспомогательное назначение, связанное прежде всего с обоснованием идеи мира différance.
Представление о мире différance — мире без почвы, мире абсолютного исчезновения, мире, который пишется archi–écriture посредством истирания Бытия и уничтожения любых следов присутствия человека, мире не–существующем и, тем не менее, единственном из всех возможных миров человеческого существования, хотя и по сути своей невозможном, мире, в котором обнаруживает себя человек, — это представление становится в деконструкции тем своеобразным конструктом, который противопоставляется здесь привычному миру присутствия. Именно это противопоставление мира différance миру присутствия, или миру présence (если воспользоваться здесь французским оригиналом термина «присутствие»), представляется той радикальной процедурой деконструкции, которая решительно выводит ее за пределы любой метафизики. То, что характерно для всей нашей эпохи, по Деррида, — децентрация центра, подрыв присутствия, — и что оказывается невозможным для любых деструктивных дискурсов, попадающих в тот заколдованный круг обоснования [267], который, как показывает Деррида, не смог разорвать в своем анализе даже Хайдеггер, — все это как будто может удаться деконструкции; по крайней мере предпосылка подрыва присутствия здесь определена достаточно четко — это дистинкция миров présence иdifférance.
Однако определение предпосылки еще не означает определения самой дистинкции, что делает шансы деконструкции на успех своих исследовательских интенций весьма проблематичными. То, что деконструкция, как уже не раз отмечалось, выходит в такие сферы анализа, которые оказываются запредельными привычным способам философствования, внеположенными относительно многих универсалий разума, логики как таковой, как нельзя лучше проявляется на примере данной дистинкции. Именно этой дистинкции, как представляется, Деррида касается в своем анализе того, что он называет загадкой différance, — вопроса, каким образом его интерпретация этого понятия может быть подвергнута тому, что можно было бы назвать некоторым странным, необычным разъединением. Как, каким образом можно рассматривать