Я показываю налево, где только водонагреватель и шкафчики по бокам окна намекают на наличие за стойкой кухни. Шкафчики светло-серого тона, который почти сливается с белыми стенами.
Мы движемся дальше и доходим до дверей на террасу, тут Сильвия усаживается на диван от Карла Могенсена. Я рассказываю ей, что камин будет выложен заново, сохранятся лишь полукруглые стенки и тяжёлый полумесяц серо-зелёного мыльного камня, закрывающего очаг. Уродливая чёрная труба стоит голая до самого чердака.
— Я бы согласилась здесь жить, — говорит она. — Но ведь ещё привезут мебель?
— Обеденную группу и пару стеклянных шкафов. Конечно, телевизор и стереосистему. Одну книжную полку, возможно, две.
— Мама дорогая, а это что? — она тычет пальцем. Барсук.
— Это уберётся.
— Ещё бы! А это то, что я подумала?
— Скорей всего.
— Гадость, — кривится Сильвия. — Фу! Надеюсь, это не твоя идея?
— Идея как раз моя. У заказчика довольно специфические представления об искусстве в интерьере.
— Настолько?
— Нет.
— Это одна из самых жутких вещей, что мне довелось видеть. Хотя сюда она будто даже подходит.
— Я тоже так думал, — отвечаю я.
— А кто это сделал? — спрашивает она.
— Один знакомый.
Сильвия бросает последний оценивающий взгляд на композицию с барсуком.
— У этого знакомого здоровый кандибобер в голове.
— Пойдём дальше, наверх? — предлагаю я.
— А почему ты не любишь шторы? — внезапно спрашивает она.
— Тут есть шторы. Смотри!
Я подхожу к пульту, где все выключатели, и нажимаю кнопку занавесок. Мотор бесшумно начинает вытягивать из скрывавшей их колонны шторы винно-бордового цвета, и они медленно затягивают огромадное окно. На полпути я переставляю палец на другую кнопку, и гардина возвращается на прежнее место. Слышен слабый шелест.
— Джеймс Бонд отдыхает, — говорит она.
— Большие мальчики обожают дорогие игрушки, — объясняю я.
Мы взбираемся по лестнице. По стечению случайностей я оказываюсь позади неё. Вид не пленяет взор, но обогнать себя она не позволила. Сильвия идёт осторожно, будто опасаясь, что вся конструкция может обломиться. Посреди лестницы она останавливается и дёргает перила.
— Абсолютно надёжно, — говорю я. Прямо у меня перед глазами её задница колышется как студень в такт движению.
— Это тоже надёжно? — спрашивает она, очутившись на втором этаже. Лестница выходит в холл — это шесть квадратных метров толстого матового плексигласа, положенного поверх металлической решётки с круглым вырезом для лестницы. Над ней сделано высокое окно, и таким образом я получил больше света внизу. Единственная меблировка плексигласового плато — солидное чёрное кожаное кресло притязательной простоты от Алессандро Россини; уголок для вдумчивого чтения, достойный философа. Какой-нибудь идиот непременно опошлил бы всё нетленным шезлонгом-качалкой от Ле Корбюзье. А всё потому, что народ ленится следить за жизнью.
— Надёжно, надёжно, — отвечаю я. — Мы здесь ещё не всё закончили. Иди влево.
Но Сильвия сперва опробует кресло. И тихо стонет от удовольствия, обласканная его удобными формами. Потом открывает дверь и попадает в спальню Йэвера. На огромную кровать положен матрас, а мой фантазийный полог демонтирован и выброшен. Сильвии спальня и кровать кажутся столь обольстительными, что она сначала присаживается на краешек, потом подпрыгивает, проверяя силу пружин, и наконец укладывается. Она сдвигает ноги, но я успеваю различить сквозь колготки белую перемычку трусов в срамном месте и рывком отворачиваюсь в сторону. Но всё же присаживаюсь подле неё. Сильвия лежит на спине, и ситуация до боли напоминает прошлый раз, у меня на диване.
— Нравится? — спрашиваю я.
— Не то слово. Немного сурово, но здорово. А там ванная, да? По-моему, я точно вижу кран.
— Да, ванная.
— Разве это удобно? Если б я очутилась здесь в гостях, мне бы вряд ли понравилось, если этот парень, хозяин, видел, как я принимаю душ. Или писаю. Чем бы мы до этого не занимались. Понимаешь?
Я сглатываю. Неужели она вообще не ведает, что творит?
— Вашему вниманию предлагается ещё один механизм от Джеймса Бонда, — говорю я, вставая с кровати. Потом вхожу в ванную через проём стеклянной двери, скрытой большим гардеробом, останавливаюсь у окна и смотрю на Сильвию. — Следи за мной внимательно.
Я нажимаю рубильник, управляющий двойной видимостью стекла. Вдруг она исчезает. Я с трудом различаю неясные контуры кровати, стула, стоящего у стеклянной стены, и окна. Глаза не сразу привыкают к фантастической перемене. Потрясающе.
Сильвия просовывает голову в дверь:
— Нет, а что случилось?
— Смотри, — говорю я и снова нажимаю рубильник. В ту же секунду стекло делается прозрачным, в глаза бьёт свет.
— Колдовство какое-то, — ахает она.
— Да, такое видели лишь единицы.
— А почему ты не поставил матовое стекло?
— Мне хотелось дать ему возможность выбора. Спальня кажется гораздо больше, когда ванная просматривается насквозь.
— Значит, кто-нибудь там моется, а ты раз — и сделал стекло прозрачным?
— Конечно нет. Единственный рубильник находится внутри.
Но я вижу сцену во всех деталях. Сильвия в душе, сперва мутный силуэт, затем — одномоментное разоблачение, возможно так ею и не замеченное. Налитые мокрые сиськи в мыльной пене. Сильвия подмывается, тщательно и неспешно. Да, зря я не сделал рубильники с обеих сторон.
— Большие мальчики и дорогие игрушки, — тянет она, оглядывая ванную, инспектируя ванну и проводя пальцем по бортику биде. — Кстати, а это что? Сушильный шкаф?
— Это, — отвечаю я, — самый интересный предмет в этом доме. Называется аккумулятор оргонной энергии.
Она таращится на высоченный ящик, несмотря на все мои ухищрения подозрительно похожий на уличный сортир. Одно время я даже думал сделать окошечко в форме сердца, но побоялся, что Йэвер распсихуется. Сейчас оно квадратное. Сильвия открывает дверцу.
— Ты имеешь в виду оргонон?
— Да. А ты знаешь, что это такое?
— Знаю, вернее, слышала. Но ни разу не видела. Я не думала, что он может у кого-то быть.
— Чудаков больше, чем ты можешь себе представить. Есть международное сообщество энтузиастов оргонной терапии. Мне пришлось обращаться к ним за чертежами, — рассказываю я.
— А стенки из чего? — выпытывает она. — На вид обычный дачный сортир.
— Внутри стен изолят из минваты, овечья шерсть плюс металлические пластины.
— И я могу попросить разрешения посидеть в нём?
— Сколько угодно. Только не жди чего-нибудь сверхъестественного.
— Ты не веришь в оргонную энергию?
— Я? Я, знаешь ли, наёмный исполнитель, — хмыкаю я. — А вот Верховный суд США вынес вердикт, что оргонной энергии не существует.
— Джордано Бруно тоже сожгли, но Земля не стала от этого более плоской, — огрызается Сильвия.
— Насколько я знаю, Бруно утверждал, что Земля и другие планеты вращаются вокруг Солнца, но он никогда не говорил, что человека можно сунуть на пару минут в шкаф и он начнёт скакать как заведённый.
— Ладно, но попробовать я могу? — С этими словами Сильвия забирается внутрь и усаживается на скамеечке. Я закрываю дверцу и заглядываю в квадратное окошко. Она сидит с закрытыми глазами.
— Тут клаустрофобию заработаешь! — Доносится до меня её голос.
У меня была мысль повесить там миниатюрную лампу дневного света, но мои консультанты утверждали, что это убьёт искомое излучение. Оказалось, приверженцы оргонной энергии как огня боятся электромагнитного излучения. Карл-Йорген Йэвер ни при каких условиях не сядет за монитор без особой системы защиты, он почти не включает телевизор и не знаком с мобильным телефоном. Его страшно беспокоит вероятное негативные воздействие стекла двойной видимости на оргонон, но я напомнил ему, что рубильник — всего лишь страховка на случай экстренной необходимости. Мне все эти чудачества кажутся старомодными и навязчивыми, как страхи слабоумных пациентов заведений с особым режимом, которых вечно «травят» и «сводят в могилу» разные там «лучи».
Сильвия затихла.
Я бросаю взгляд на часы, потом пытаюсь вспомнить, какие у меня тут были дела. Ах да, камин: промерить заново и определиться с материалом. Я решил сделать его простым — простым и чуточку скучным, хотя это огорчительно, учитывая, что он доминирует в комнате. Я сговорился завтра созвониться с каменщиком. Ещё надо снять барсука и попробовать впихнуть его в машину. Он, между прочим, неподъёмный. Пока неясно, куда его девать. Катрине вряд ли согласится повесить его у нас дома. А если экспонировать его на Ежегодной художественной выставке? — прикидываю я.
Мне кажется, она подзаряжается уже долго.
Неужто что-то чувствует? У меня не было времени посидеть в шкафу больше тридцати секунд, и то я потом стеснялся собственной глупости. Но я же скептик. А что именно надлежит чувствовать по проскрипции? Я прочитал несколько отчётов посвящённых, но толком не разобрался. А вдруг речь о сексуальной энергии, так занимавшей Райха? Вдруг человека там просто возбуждают?
Я присаживаюсь на кровать лицом к ванной. Поразительно, каким долготерпеливым паинькой я оказался, в смысле Сильвии. Было, правда, несколько моментиков... но мимолётных и несерьёзных. Хорошо бы она уже уехала.
Тут я вижу, что она выходит.
— Прости, пожалуйста, а можно мне пописать? — спрашивает она.
— Конечно. Ты будешь самая первая, — отвечаю я. — Там где-то есть салфетки.
— Вот эта кнопка? — спрашивает она, нажимая на рубильник; стекло запотевает. Мне едва видно силуэт.
— Великий Боже, ну круто! — доносится до меня, пока Сильвия закрывает за собой дверь.
Я не могу со стопроцентной уверенностью сказать, что именно произошло. То ли замкнуло электричество, то ли дал сбой трансформатор, подводящий к мембране между стёклами двенадцать ватт, а может, всё это мне пригрезилось. Но какое-то мгновение, несколько секунд, я вижу её совершенно отчётливо: она встаёт с унитаза, подтягивает трусы и колготы, но её осеняет новая мысль, она подходит к биде и усаживается на него орлом. И в тот самый миг, когда стекло вновь заволакивает туманом, я ловлю её взгляд. Глаза выследили меня — того, кто подсматривает в спальне. Я пытаюс