— Кто это к вам приходил, Надежда Васильевна? — лукаво спросила выглянувшая из кухни соседка.
— Так… Один Ванин сослуживец. Командировочный.
— Какой пронзительный мужчина! Упаси Бог встретиться с ним в интемной обстановке!
Здесь не опечатка. Соседка так и произносила это слово, вкладывая в него сразу два смысла: темноту и что-то еще. Ну, а под словом «обстановка» она имела в виду, очевидно, какую-то мебель.
Словарь соседки стоит того, чтобы немного задержаться. Стараясь, по выражению Надежны Васильевны, показать свою образованность, Тина, так звали эту женщину, любила употреблять особо изысканные, «аристократические» слова и выражения. «Две большие разницы», «Что он из себя представляет», «На пару дней», «Столько много», «Намочилась под дождем»… В словах «звонит», «молодежь», «роман», «портфель», «квартал», «процент» — она делала ударение на первом слоге. Слово «бульон» произносила — «блюен». Вместо «шитья» говорила «пошив». Вместо «повезло» — «подвезло». В магазине она просила не нарезать колбасу, а порезать…
На этом примере, как и на примере Колиного разговора, читатель может заметить, что русский язык изменяется. И ничего удивительного в этом нет. Явление вполне нормальное. Всякому живому, разговорному, а за ним и литературному языку полагается меняться. Другой вопрос — как и кто вносит в него подобные изменения?..
Но ведь соседка Прохоровых жила в эпоху обязательного и бесплатного среднего обучения, и надо полагать, школа дала ей необходимые знания для дальнейшего словотворчества. К тому же, Тина чаще не сама изобретала все эти слова и ударения, а лишь перенимала и повторяла то, что слышала или читала.
— Как же вы его отпустили! — упрекнула она Надежду Васильевну. — Мужчина, можно сказать, самостоятельно пришел на квартиру…
— Он приходил по делу.
— Ну это одна только видимость. Для близира. Они и всегда так… Придут по делу, а на уме совсем другое. Известно, какие у них дела! Нет, напрасно вы его отпустили. Ни себе ни людям! Я бы за поллитром сбегала…
Не будем записывать пустые упреки и сожаления разведенной вдовы, тем более что «Король треф» все равно назад не вернется, а значит, ничего пикантного произойти не может.
Оживленная болтовня соседки несколько отвлекла Надежду Васильевну, но, когда она вернулась в комнату, пузатый конверт, лежавший на столе, снова заполнил все ее мысли. Она зачем-то понюхала его, потом попробовала согнуть вдоль и поперек и, наконец, с глубоким вздохом спрятала на этажерку, за книги. Некоторое время Надежда Васильевна слонялась по комнате в поисках какого-нибудь дела. Дела не было. Пошла в кухню, и здесь нашла и вымыла стеклянную банку из-под зеленого горошка. Затем вернулась назад и попробовала вязать. Как это ни странно, но испытанное средство не помогло. Загадочный пакет не давал покоя, и с каждой новой минутой становился все загадочней. Наконец, после того как она решила спуститься этажом ниже и узнать у машинистки отдела снабжения — не звонил ли Иван Петрович на службу, нервы не выдержали! Она достала пакет. Конверт был обычный, из тех, что продавались в любом киоске. Заклеен он был главным образом слюной, а поэтому распечатать его при помощи шпильки оказалось совсем просто. В пакете лежали согнутые пополам сторублевки. В первый момент при виде денег Надежда Васильевна оцепенела. Придя в себя, она дрожащими пальцами пересчитала кредитки.
— Ровно три тысячи, — проговорила она вслух, вздрагивая от звука собственного голоса и невольно оглядываясь на дверь.
Деньги? Есть от чего прийти в смятение.
Между прочим, я вполне понимаю Надежду Васильевну, потому что и сам оказался в таком же положении. Как увязать образ положительного героя с получением каких-нибудь денег? Где деньга, там может быть и жадность, зависть, ссоры, лицемерие… Одним словом, капиталистические пережитки. С деньгами связаны не только зарплата, премии, но и спекуляция, кража, взятки и всякие незаконные комбинации, а значит и «срок». А «сроки» в те годы раздавались очень щедро. Неудивительно поэтому, что и писать о заработках, о личной заинтересованности — чрезвычайно трудно. Не случайно у нас нашли другой путь, и вообще избегают писать о деньгах.
Читая газеты, книги, а в особенности сидя в театре или в кино, мы видим советских людей, независимо от профессии и заработка, обеспеченных полностью. Живут они в прекрасно обставленных квартирах, едят и пьют что хотят, одеваются по последней моде… И даже великолепные дачи, построенные на скромный оклад, не вызывают у нас удивления.
А вспомните, с каким презрением у нас говорят о рабочем, который гонится за «длинным рублем»… Здесь нужно сразу оговориться. Должности с высоким окладом, конечно, нельзя причислить к «длинному рублю», потому что эти рубли особые, утвержденные. Не виноват же человек, когда его выбирают или назначают на такие рубли… то есть, должности.
Мне совершенно ясно только одно. Деньги для советского человека никогда не были и не будут стимулом… если они есть. Но вот когда их нет или когда их в обрез, как это и было у Прохоровых, тогда разговор другой.
Удовлетворив свое любопытство, Надежда Васильевна сунула деньги в конверт, положила обратно на этажерку и со спокойным сердцем отправилась к машинистке.
За время ее отсутствия вернулся Коля. Судя по тому, как он бросил пальто и швырнул тетради, настроение у него было отвратительным. В поисках матери он сходил в кухню, заглянул в ванную, без стука открыл дверь в комнату соседки и… Здесь должен бы раздаться пронзительный визг, но не раздался. У Коли же от того, что он увидел, захватило дух, а ноги приросли к полу.
— Ну что ты смотришь? Тебе не стыдно? — с улыбкой спросила Тина, протягивая руку за халатиком. — Вот сейчас выйдет мама, и тебе влетит…
— А ее нет, — сиплым шепотом возразил Коля. — Честное слово, нет…
— Все равно. Уходи, пожалуйста! Я ведь знаю, что у тебя на уме… Но ты еще мальчишка… ничего не понимаешь. Уходи, уходи!
С этими словами, она подошла вплотную и, даже не запахнув халатика, который успела накинуть на плечи, мягко вытолкала его из комнаты. Коля не упирался. Как это ни странно для его шестнадцати лет, но он еще не знал, как нужно себя вести в подобном случае. Правда, в школе с девчонками он позволял себе всякие вольности, и не только на словах. Но то были девчонки, а здесь взрослая тетенька. А это, по выражению Тины, «две большие разницы».
Я не знаю, что понадобилось Коле на этажерке, как только он вернулся в свою комнату. Может быть, там, среди книг он тоже что-то прятал от любопытных глаз. Место очень удобное. На этажерке стояли книги, те же книги, что и на полках книжных магазинов. Стояли годами, без движения, и редко когда Надежда Васильевна обмахивала с них пыль… Так или иначе, но мальчик сразу заметил и извлек спрятанный пакет. Содержимое не испугало его, как мать, а скорей обрадовало. После короткого раздумья, он вытащил одну сотенную бумажку и, оглянувшись на дверь, спрятал ее в карман.
20. Под стук колес
Громадный зал залит огнями. Куда бы ни взглянул Иван Петрович, всюду сидели люди. От волнения, жары и необычного состояния он плохо соображал, плохо слышал, как будто все это происходило во сне. Рядом сидел Алексей Николаевич Харитонов, и это еще больше волновало Прохорова.
— Иван Петрович, успокойтесь. Не надо бояться. Я знаю, что вы не из храбрых, но уверяю вас… ничего страшного! — уговаривал его начальник управления. — Сейчас вам дадут слово… Вы только что побывали в совхозе. Все видели своими глазами… Вот! Держите, — шептал он, суя в руку бумажку. — Тут все написано. Все цифры, данные… Не подкачайте! Все мы ждем от вас…
Иван Петрович слышал слова начальника, делал над собой усилие, чтобы сосредоточиться и понять, о чем он говорит, но ничего не понимал. «Все ждут. Кто это все? Кого он имеет в виду: рабочих, служащих, доярок, трактористов?.. А разве он имеет право выступать от их имени?.. Цифры? Но ведь все цифры — липовые, с потолка…»
И вдруг в наступившей тишине, где-то далеко, в конце зала раздался низкий мужской голос:
— Слово предоставляется товарищу Прохорову!
Дружные аплодисменты слились в один гул, словно неподалеку заработало множество моторов. Кто-то подхватил Ивана Петровича под руки, слегка толкнул в спину, и он, не чуя под собой ног, направился вперед, по проходу. Постепенно, по мере того как он приближался к президиуму, шум аплодисментов нарастал. Поднявшись по ступенькам на трибуну, Иван Петрович повернулся лицом в зал и, растянув губы, оскалил зубы. Издали это походило на улыбку. Приветливо кивая головой налево и направо, как артист перед выступлением, он, между тем, еле держался на ногах. Сердце бешено колотилось в груди, коленки подгибались, кровь приливала к голове и лица людей начинали мутнеть, сливаясь в один розоватый цвет.
— Ничего, ничего, сейчас все пройдет, — успокаивал он себя. — Сейчас я им все скажу… Да, да, без утайки… невзирая на лица — все скажу, обо всем, — бормотал он, перебирая бумаги. — Будь что будет! Пока не поздно, нужно предупредить. Они живут в городе и не знают, что делается в сельском хозяйстве. Верят очковтирателям, верят липовым отчетам и обязательствам…
Наконец в зале наступила тишина. Иван Петрович уже набрал в легкие воздуха, чтобы произнести первые слова, но повернул голову и вдруг увидел в президиуме человека с усами.
Сталин! Сам Сталин!
Слова застряли в горле. Затаив дыхание и не в силах закрыть рот, Иван Петрович, не мигая, уставился на великого вождя. «Господи! — с каким-то неземным восторгом, мысленно воскликнул он. — Сподобился! Своими глазами лицезрел». Иван Петрович уже был готов, как когда-то в детстве, упасть на колени и отбивать поклоны, ударяясь лбом о холодные, железные плиты, но не тут-то было… Все его тело оцепенело. «Им овладела, — как выразился один начинающий писатель, — немогота управления членами»…
Неизвестно, сколько бы длилось состояние восторженного оцепенения, если бы сам Сталин не пришел ему на помощь.