Такая же история произошла и с Иваном Петровичем, он явно изменился, но не почувствовал, когда изменился, почему изменился и в каком направлении произошли эти изменения. На первых страницах повести он бы никогда не решился спорить в очереди, да еще с человеком, в руках которого портфель.
Занятый самоанализом, Иван Петрович забыл, что для разговора по телефону нужен пятиалтынный и спохватился, когда мужчина вышел из будки. Нужной монетки в карманах не оказалось, но к счастью, «крайний» оставил в кабине не только густой воздух, но и монетку в телефоне. Распахнув дверцу, чтобы проветрить кабинку, Иван Петрович набрал номер.
— Сергей Васильевич! Здравствуй, дорогой! — нарочито развязным тоном прокричал Прохоров, когда услышал голос капитана. Спиной он чувствовал, что кто-то подошел к будке, а значит, надо маскировать разговор так, чтобы никому и в голову не пришло, что он говорит с сотрудником органов госбезопасности. — Сергей! Это я! Ванюшка Прохоров! Узнал теперь? Здоро́во! Вернулся, понимаешь. Прямо с вокзала звоню. Ага! Надо отметить. У меня, понимаешь, гроши остались командировочные. Сила! Договорились! Домой я успею заскочить. Да, чемодан заброшу. Спрашиваешь! Пока…
Не успел Иван Петрович повесить трубку, как услышал женский голос:
— Вот уж никогда бы не поверила!
Оглянувшись, он увидел агронома управления Галину Владимировну Евсееву, она же и председатель месткома. Раньше Иван Петрович, зная особенности характера этой женщины, пришел бы в ужас, но сейчас, если и растерялся, то совсем не потому, что она слышала его разговор. Ему казалось, что кабинка еще недостаточно проветрилась, и Галина Владимировна могла подумать на него.
— Здравствуйте, Галина Владимировна. Очень рад, что встретил вас, — сказал он, загораживая проход в будку. — Вы с поезда или на поезд?
— Я ездила дачу снимать! — вызывающе ответила она, но сейчас же спохватилась и, уже в другом тоне, пояснила: — Не для себя, конечно. Мы решили летом наших детей на лоно природы вывезти. Так сказать, претворяем в жизнь лозунг счастливого детства. Ваш сын, кажется, вышел из этого возраста?
— Да. Он уже почти взрослый.
— А куда это вы сейчас собирались… «отметить»?
— Не отметить, а отметиться после командировки, — нисколько не смущаясь, поправил он профсоюзницу.
— Извините, но я ясно слышала: вы сказали «отметить».
— Ну, если вы так слышали — спорить не буду, при желании можно услышать что угодно. Впрочем, может быть, я оговорился.
— Под этим словом мужчины обычно подразумевают что-то такое… нетрезвое.
— Возможно. Вам это лучше знать.
На какой-то момент Галина Владимировна замолчала, не зная, как отнестись к этим явно дерзким ответам плановика, но его безупречная репутация сыграла свою роль, и она решила не обострять разговора.
Очень может быть, что мы еще встретимся с Галиной Владимировной, а поэтому о ней следует сказать подробней.
Председатель месткома держалась со своими сослуживцами управления, как строгая воспитательница или вернее — надзирательница. Так она понимала задачи профсоюза. Правда, воспитывала она и надзирала только за сотрудниками Главсовхоза. Все остальные люди не входили в орбиту ее деятельности, и с ними она вела себя, как обыкновенный человек. Окончив сельскохозяйственный институт бригадным методом, Галина Владимировна, как активная общественница, имевшая навыки обращения с массами, была оставлена сначала при институте, затем перекочевала на работу в земельный отдел. Оттуда ее перевели в трест, позднее еще куда-то, пока, наконец, она не оказалась в Главсовхозе. Галина Владимировна имела диплом агронома, но давно забыла, чему училась. Ценилась она главным образом за то, что работала в различных учреждениях, имеющих отношение к сельскому хозяйству, и ее знали все, от самых маленьких до самых ответственных сельхозработников. Само собой разумеется, что знала всех и она. Причем знания ее были не только анкетного характера. Память Галины Владимировны хранила такие подробности быта, семейной и внесемейной жизни, каких ни одна анкета не предусматривала. Она могла точно ответить, какие взыскания, за что, когда и от кого получил любой из сельскохозяйственных деятелей. Знала кого и почему снизили, повысили, передвинули или перебросили на другое место. Знала наклонности, слабости, помнила все сплетни и ярлыки, которыми обрастает репутация человека. Одним словом, она была незаменимым, живым справочником, и могла «заткнуть за пояс» любую, самую полную картотеку отдела кадров.
22. Водевильная ситуация
На лице Надежды Васильевны не появилось ни изумления, ни радости, когда она открыла входную дверь и увидела на площадке лестницы мужа.
— Вернулся? — подозрительно спросила она.
— Здравствуй, Надюша! — с улыбкой сказал Иван Петрович, прикладываясь носом к щеке жены. — Вы уже обедали?
— Нет. Коля еще не пришел.
— Колю я ждать не могу. Дай-ка мне что-нибудь перекусить, и я побегу.
— Куда?
— По делам. Ну, как вы тут? Все в порядке? — говорил он уже в комнате, снимая галоши, пальто, шляпу. — Я тороплюсь, Надюша. Поговорим потом. Через полчаса у меня назначена встреча.
— С кем?
— С одним человеком. Деловая встреча. Не беспокойся, в ресторан мы не пойдем. Ни пива, ни коньяку пить не буду… И вообще, я тороплюсь. Есть у тебя что-нибудь поесть?
— Нет. Во-первых, я не ждала тебя. Ты даже не соизволил предупредить. Хотя бы позвонил на службу.
— Ну хорошо, — добродушно остановил ее Иван Петрович. — Не ворчи. На нет и суда нет. Забегу в автомат и там позавтракаю.
— Новое дело! Ты будешь по автоматам ходить, а потом я буду с твоей язвой желудка мучиться!
Надежда Васильевна любила преувеличивать, но какая-то доля правды в ее словах всегда была. Дело, конечно, не в язве желудка, но Иван Петрович действительно мучился изжогой после того, как заходил в столовую. Странно, не правда ли? Ведь в столовой работают люди, окончившие специальные учебные заведения, блюда изготовляются по научно разработанным рецептам, закладку, раскладку производят по утвержденным свыше нормам, и прежде чем утвердить рецепт какого-нибудь блюда, лаборатория предварительно делает анализ и точно определяет количество калорий, жиров, белков, углеводов, витаминов и всего того, что полагается для полноценного питания. Ученые даже разрабатывают внешний вид подаваемых блюд. И казалось бы, откуда взяться изжоге. Единственно, чего не могли предусмотреть ученые кулинары — это запахи и вкус. О вкусах, как известно, не спорят, а значит, бесполезно их и изучать. Ну, а запах зависит от разряда столовой.
Нет, конечно, Надежда Васильевна сильно преувеличивала, пугая мужа язвой желудка и, тем самым, лишая не только его, но и себя всех прелестей общественного питания. Она, как какая-нибудь знахарка, пользовалась допотопными рецептами и не признавала кулинарной науки. Ясно, что у нее было чем покормить Ивана Петровича, но, прежде чем отправиться в кухню, она спросила:
— Скажи, пожалуйста, за что тебе причитаются деньги?
— Какие деньги?
— Немалые.
— Не знаю, Надюша.
— И ты ни от кого не ждешь?
— Нет.
— Я так и думала. Разве ты сумеешь подработать для семьи на стороне? Хоть бы какую-нибудь полочку выпилил и продал… Возьми на этажерке, за книгами деньги. Я надеялась, что ты их заработал…
— Кто их принес? — спросил Иван Петрович, вытаскивая пакет.
— Твой друг. Я не знаю, кто он такой, твой Виктор Георгиевич! Знаю только, что нахал!
Услышав имя «Короля треф», плановик почувствовал, как все в нем напряглось, словно у спортсмена на старте перед выстрелом.
— Почему он нахал, Надюша? — медленно спросил Иван Петрович. — Что-нибудь позволил лишнее?
— Что значит лишнее? Если муж пустил такую славу про свою собственную жену…
— Какую славу?
— Ты же сам знаешь, какую славу. Кроме тебя…
— Не болтай чепухи! — сердито перебил ее Иван Петрович. — Ничего я не знаю.
— Вот, вот… «Не болтай». Значит, я по-твоему болтушка и у меня язык без костей. Так и он сказал. Твои слова.
— Фу! Прекрати, наконец! — строго прикрикнул Иван Петрович, чем поставил Надежду Васильевну в довольно сложное положение.
Спорить и доказывать она не могла, потому что не о чем было спорить и нечего доказывать. С другой стороны, ей даже нравилось такое «мужественное», как она потом определила, поведение мужа.
— Когда он приходил? — строго спросил Иван Петрович.
— Вчера.
— Ну? А дальше?
— Дальше? Оставил тебе пакет и сказал, что не скоро придет. Куда-то уехал.
— Дальше? Что он еще сказал?
— Сказал, что я болтушка и у меня язык без костей. Сказал, что ты не умеешь жить, не предприимчивый и поэтому мы живем в тесноте, и вообще неудачники.
— Так. И все?
— Все.
— Я надеюсь, что ты никому не говорила об этом? — спросил Иван Петрович, вынимая из конверта деньги.
— Новое дело! Кому я могла сказать?
— А почему пакет распечатан?
— Я распечатала.
— Напрасно, в следующий раз категорически предлагаю не трогать. Запомни!
Надежда Васильевна вытаращила глаза, потому что в голосе Ивана Петровича, как говорится, зазвенел металл, словно в горло ему вставили стальную пластинку.
— Ваня, но ведь эти деньги не нам? — с робкой надеждой спросила она.
— Конечно, нет. Что за мысли. Кто мне будет платить также деньги? И за что?
— Да! Я так и подумала, — со вздохом проговорила Надежда Васильевна, и ушла на кухню.
Вернулась она с поджаренными макаронами, среди которых можно было заметить кусочки мяса.
— Странная сумма, — проговорил Иван Петрович, принимаясь за еду. — Две тысячи девятьсот…
— Ты плохо считал. Там ровно три тысячи.
— Сосчитай сама. Я два раза пересчитал.
— Я же считала…
— Значит, не я, а ты плохо считала.
Надежда Васильевна медленно пересчитала пачку.
— Действительно. Две тысячи девятьсот. Неужели, я обсчиталась? — задумчиво проговорила она. — А сколько должно быть?