У Ивана Петровича отлегло от сердца. Сознание доказывало, что сын еще не совсем испортился и есть надежда на исправление, или как говорят, на перевоспитание, а еще точнее — на довоспитание. Думаю, что последний термин придется больше по душе тем людям, которые занимались воспитанием Коли. Ведь все-таки это значит, что они не сидели сложа руки все эти годы и получали зарплату не зря. Они его воспитывали, но увы… Не успели еще воспитать до конца. Не довоспитали. Термин же «перевоспитание» зачеркнул бы всю их работу.
Дальше я воспользуюсь приемом кинематографистов — затемнением или диафрагмой. И вот почему.
Как только отец замахнется, так некоторые читатели, а особенно читательницы, без сомнения, поднимут крик:
— Что он делает! Он калечит душу своего собственного ребенка!
Как будто душа помещается в задней части тела.
Другие читательницы, не без злорадства, немедленно сделают вывод:
— Ага! Следовательно автор рекомендует телесные наказания!
Как будто, показывая, скажем, самоубийцу, автор тем самым рекомендует самоубийства, и есть опасность, что все, прочитавшие книгу, немедленно пойдут топиться или, как в данном случае, схватят провода и начнут лупить детей.
Но безусловно найдутся и такие читатели, которые скажут так:
— Правильно! Это единственно надежный и проверенный способ. Наши отцы и деды были не глупей и не меньше любили своих детей, когда их лупцевали… И ничего. Поколение выросло неплохое. Даже революцию сделали. Недаром говорили в старину: «За одного битого двух небитых дают, да и то не берут». А сейчас? Что это за молодежь? Ни страха, ни совести…
Будут, вероятно, и другие мнения.
Но что я могу сделать? Автор обязан внимательно прислушиваться к мнению всех читателей, независимо от того — хвалят его или ругают. Признаюсь сразу, мне почему-то больше нравится, когда меня хвалят. Но это, видимо, чисто индивидуальное свойство.
Итак, каково бы ни было мнение читателей, я ничего не могу поделать с моими героями. Они поступают, как им заблагорассудится.
26. «Принцесса грез»
Живет человек день, другой, живет неделю, месяц и даже год и не обращает внимания на то, что он живет. И вдруг спохватывается. «Батюшки! Прожил полстолетия и не заметил: скоро конец жизни. А что я сделал? Как жил? Зачем жил?»
И начинает он вспоминать.
Говорят, что в старости люди любят вспоминать, и даже, для назидания потомству, мемуары пишут.
Ну, а если не о чем писать? Если в голове сохранились обрывки отдельных воспоминаний: о денежной реформе, об отмене карточек на продукты, о том, как был получен ордер на ботинки, о первом свидании, о полученной когда-то премии… И все. Остальное исчезло из памяти, как будто ничего и не было.
Тогда человек начинает философствовать об отсутствии в жизни смысла вообще… Именно «вообще», потому что такой человек чаще всего по себе судит и о других. Да это и понятно. Разве скупой и жадный когда-нибудь поймет поступки великодушного и щедрого человека? По той же причине — благородный человек верит подлецу, и бывает жестоко обманут.
С момента прихода «Короля треф» в жизни Ивана Петровича пошла такая яркая полоса, что забыть ее он даже при желании не сможет. Будет о чем вспомнить в старости. Центральное и самое захватывающее воспоминание будет, конечно, день возвращения из командировки. День начался с удивительного сна в вагоне, и все еще продолжается. Наступил вечер, а главные события еще впереди. И какие события!
Когда домой вернулась оживленная Надежда Васильевна с чемоданом Ивана Петровича, сын сидел за столом и, сосредоточенно кусая кончик вставочки, решал задачу, а муж, как ни в чем не бывало, выпиливал у окна очередную полочку.
— Ну что! Заждались? Воображаю, что вы тут переживали! Наверно, думали, что я под трамвай попала?
— Ну что ты, Надюша… Я догадался, что ты повезла чемодан.
— Неужели догадался! Как?
— Как только увидел, что его нет.
— Да. Привезла твой. Вот он! — Надежда Васильевна раскрыла чемодан и, с явной гордостью, начала вынимать содержимое. — Все тут: и полотенце, и мыло, и шлепанцы… На письме оказался адрес. Даже два. Туда и обратно, я поехала наугад. И представь себе, Ваня, сразу нашла. Она так обрадовалась! Даже прослезилась от радости. Оказалась такая милая женщина! Усадила меня чай пить… Всю жизнь мне рассказала. И я тоже… Мы с ней подружились. Прекрасная женщина!
— Ну, а кто виноват?
— Представь себе, она заснула в вагоне, а когда подъехали к Пискаревке, спросонок схватила твой чемодан…
— Надюша, не будем мешать Коле, — спохватился Иван Петрович. — У него скоро экзамены, и надо заниматься. Мы с ним немного тут поговорили, и он решил поднажать… Сам!.. Без всякого с моей стороны принуждения.
— Молодец Коленька! Извини, пожалуйста. Сейчас я вас чаем напою…
Между тем, в этот самый момент, неподалеку от дома, где жили Прохоровы, остановилась молодая, красивая женщина, тоже с небольшим чемоданом и, чуть прищурив подкрашенные глаза, стала наблюдать за проходившими по проспекту молодыми людьми определенного стиля. «Прошвырнуться по Бродвею вечерком», как они выражались, было их постоянным, почти обязательным занятием. Шли они медленной, развинченной походкой, лениво поглядывая по сторонам. Один из таких, давно не стриженных кавалеров, с длинным ярким галстуком, обратил внимание на женщину и, повернув голову, процедил сквозь зубы своему спутнику:
— Переведи окуляры влево. Товар…
— Переросток! — презрительно ответил тот, взглянув на Лолу. — Она тебе сигнал подает.
— Мне? — переспросил первый. — Верно — мне. Боб, я торможу.
Молодой человек свернул влево и, наперерез людскому потоку, направился к женщине.
— Хелло, миледи! Я оказался в поле вашего внимания. В чем дело?
— Ты мне нравишься.
— О-о! Польщен.
— И я почти уверена, что ты не откажешь в любезности помочь даме.
— Если я в силах…
— Да, да! Дело совсем пустяковое, — оживленно начала Лола и, взяв длинный конец яркого галстука, подтянула молодого «пижона» к себе поближе. — Мне позарез нужно вызвать одного знакомого из квартиры. Жена у него такая ревнючая, что если узнает про нашу встречу, произойдет невериятный скандал, — передразнивая одну из певичек филармонии, говорила она. — Просто невериятный! Ясно?
— О, да! Это было бы забавно…
— В театре, может быть!.. Слушай, детка. Вопрос серьезный.
— Что я должен сделать, миледи?
— Подняться на третий этаж этого дома, позвонить… кажется, два раза… или три? Там написано. Когда откроют дверь, попроси вызвать на лестницу Ивана Петровича Прохорова. Ясно? Ему ты скажешь, чтобы он срочно спустился на улицу. Сделай таинственное лицо… так! — с последними словами Лола опустила кончики губ и нахмурила брови. — Разыграем немножко! Скажи — вас поджидает под окнами «Пиковая дама». Ясно?.. Больше ничего не объясняй и сейчас же уходи.
— И это все?
— Все, детка!
— А что я буду с этого иметь?
— Все, что пожелаешь! — лукаво ответила Лола, не выпуская галстука. — Я повяжу твою удавку по самой последней моде. Так еще никто из вас не умеет.
— Да! Это интересно! — заулыбался молодой человек. — Повторите, пожалуйста, адрес этого… Прохорова?
Я остановился на этой сценке, чтобы задержать ваше внимание. «Стильные» молодые люди!.. Вам приходилось иногда встречаться на проспектах Ленинграда? Внешний вид, манера держаться, жаргон, повадки их настолько крикливы, что сразу бросаются в глаза и не заметить их — просто невозможно. Убежден, что многие из вас с недоумением провожали их глазами и вслух спрашивали:
— Что это такое? Откуда в нашей среде появились эти «чуваки» и «чувихи», как они себя называют?
Кто может ответить на ваш вопрос? Кандидаты или доктора педагогических наук? Думаю, что нет. Они изучают, главным образом, детей и юношество по литературе прошлых веков, а подобные — непредусмотренные, так сказать, самобытные и не устоявшиеся явления их не касаются. Единственно, что они могут сказать и при этом пожать плечами: «Подражание!»
Не будем спорить. Действительно, если в молодой голове ничего своего еще не созрело, приходится кому-то подражать. Я слышал, что до революции подобные, «без царя в голове» юноши, подражали богатым и знатным «белоподкладочникам», и назывались они тогда «тоняги», от слова хороший тон.
В наше время идеалы и образцы для подражания изменились, и я уверен, что даже педагогический академик окажется в затруднительном положении, если мы спросим: почему некоторые советские юноши подражают героям западных кинокартин, вроде «Тарзана», и кто же все-таки виноват в том, что вкусы молодых людей так странно извращаются?
Почесав в затылке, академик, вероятно, скажет, что подобное явление настолько нетипично для всей массы советской молодежи и что «стиляг» такой незначительный процент, что не стоит о них и говорить.
Но ведь процент этот может увеличиться? Кроме того, под прической «а-ля Тарзан» возникают такие странные мысли и стремления…
Но, однако, не будем раздражать ученых мужей. Не может же, в самом деле, академия педнаук взять на себя ответственность за подобные явления. Академия педнаук анализирует, собирает, но никак не влияет или направляет.
Иван Петрович ожидал, что молодой человек, вызвавший его на площадку лестницы, покажет какую-нибудь карту, вроде двойки или тройки пик, но тот быстро проговорил: «Вас ждет внизу „Дама пик“» и, резко повернувшись, вприпрыжку, спустился к парадной двери. Был момент, когда сердце нашего героя сжалось от предчувствия какой-то беды… И предчувствие не обмануло Ивана Петровича. Беда действительно случилась, но совсем другого сорта.
Лола встретила его насмешливо-радостным восклицанием:
— О-о! Наконец-то мой Петушок вернулся. Ну, как ты погулял?
— Да как вам сказать… В общем, все в порядке.
— Кто тебе там глазки строил? — лукаво спросила она и, видя удивление на лице Прохорова, пояснила: — Блондинка, шатенка?