— Если вы обещаете вернуть нас назад.
— Министр ваш пускай хлопочет. Сдавайтесь!
— Просим десять минут для решения.
— Десять минут — можно, — согласился Жуков. Командир до боли в глазах всматривался в темноту. Еле заметные фигуры зашевелились. Они чего-то задумывают. Жуков понял: согласие на десять минут перемирия было ошибкой.
— С места не сходить! — крикнул он, заметив, что движение у неприятеля усилилось.
Прошло минут семь. Вдруг одна за другой ухнули гранаты за спиной Жукова, там, где раньше находился пулемет. Третья разорвалась почти рядом, забросав грязью командира. Четвертая, пятая… Защелкали выстрелы. Нарушители бросились напролом. Не обращая внимания ни на пулемет, ни на сильный огонь, они кидали гранаты, рассчитывая произвести панику и перебежать возвышенность.
«Ушли… прорвались», — подумал Жуков, лихорадочно обтирая лицо, залепленное грязью. Стреляли отчаянно. Жуков не мог понять, откуда столько стрельбы. Вдруг до его слуха долетел знакомый голос Киселева:
— Назад! Ложись!.. Огонь!
«Наши пришли…» — обрадовался командир и вскочил на ноги.
Нарушители, не добежав до вершины, покатились вниз, в лощину, на старое место.
Жуков бросился к пулемету.
— Номер не удался, — пробормотал Яковенко, заметив фигуру командира.
— Фомичев, беги на пост… там начальник, скажи — для связи. Узнай, какие приказания будут… — обратился Жуков к помощнику пулеметчика и, когда тот встал, заменил его у пулемета. — Разомнись, голуба… бегом, бегом… да пригибайся…
Лейтенант повел наступление, сжимая кольцо вокруг нарушителей. Переменив позицию пулемета и заняв беспокоившую всех высоту, он правым флангом стал отжимать разбежавшихся по всему полю нарушителей. Принесли двух раненых. Обыскав их и наскоро наложив повязки, лейтенант написал записку и отправил Симонова на заставу.
На предложение сдаться нарушители ответили огнем. Снова завязалась упорная перестрелка, но опасность прорыва была ликвидирована.
21. Лазарет
В канцелярии заставы писарь Лебедев сидел у телефона и сообщал в комендатуру чуть ли не о каждом выстреле.
— Алло! Париж… Опять ружейная стрельба. Нет… пулемет молчит. Вот… пулемет заработал. Погоди-ка… Кажется, граната ухнула. Нет, не снаряд. Я знаю… Снаряд с треском рвется. Стихли. Что? Политрук? Политрук минут пятнадцать как ускакал к болоту. Грузовик за ранеными отправляем. Можешь быть спокоен… Если Яковенко стреляет, будут и раненые.
По двору, в склад и обратно, бегали девушки с тюфяками, с кроватями. Из коридора доносился голос старшины:
— Эх-эх, помощнички! Таня, командуй. Кто подметет пол? Осторожно, Нюра, не зашиби.
В ленинском уголке оборудовался временный лазарет. Старшина мобилизовал девчат, и они с готовностью принялись за дело. Разбились на две группы; одной командовала Таня, другой — сам старшина.
— Проветрить надо, — распоряжалась Таня. — Зина, открой окна.
Открыли окна.
С чемоданчиком в руках вошла Варвара Кузьминична.
— Это что за девушки?
— С вечеринки остались. Добровольцы.
— С корабля на бал попали, значит… то есть, наоборот. Ну, кончайте скорей.
Девушки быстро убрали скамейки, постлали койки и окружили врача, ожидая новых распоряжений. Варвара Кузьминична, надев халат, неторопливо вынимала пузырьки, инструменты, бинты и раскладывала все на столе.
— Девушки, кто из вас крови не боится? — спросила врач. — Ну, что ж вы молчите?
Девчата замялись.
— Я братишке руку перевязывала, когда он косой обрезал, не боялась, — отозвалась Таня.
— Как тебя зовут?
— Таня.
— Хорошо. Еще кто?
— Я не боюсь. Меня Зиной зовут, — выступила вперед девушка.
— Вот что, Таня и Зина. Идите на кухню и мойте руки, но мыть надо щеткой с мылом, горячей водой. Когда вымоете, ни к чему не притрагивайтесь. Понятно? Остальные шагайте в склад, там получите халаты. Старшина, халаты всем и запасных десяток. Перевязочный материал пришлите.
— Есть. За мной, девчата.
Оставшись одна, Варвара Кузьминична зажгла спиртовку и поставила кипятить инструменты. Таня вернулась с двумя большими тазами.
— Поставь сюда. Так. Хорошо.
С границы донеслась частая перестрелка.
— Во как! Не бойся, девушка. Смотри на меня.
Врач оглянулась. У Тани по щекам катились крупные слезы.
— Ты что, девочка?
— Его убьют… — прошептала Таня.
— Э-э-э… вот оно что! — догадалась Варвара Кузьминична. Привлекла к себе девушку и обняла ее. — Не надо, не надо… Никогда прежде времени не волнуйся. Разве что-нибудь случилось? Они там великое дело делают. Родину защищают. А тут слезы… Слезы для них оскорбительны.
— Так я же понимаю…
— Иди-ка лучше руки мой… Как следует. Иди, иди.
Таня ушла.
Варвара Кузьминична проводила девушку ласковым взглядом и подошла к столу.
В лазарет, шумно переговариваясь, вошли в халатах девушки, и в комнате сразу стало белей и как будто светлей.
22. На четвертом посту
У Гришина от усталости и напряженного вглядывания в темноту прыгали перед глазами разноцветные звездочки и мешали наблюдать. Наступившая тишина казалась тяжелой, она придавила людей к земле — не встать.
Гришин прислушался, закрыв на минуту глаза. Рядом на сосне поскрипывал жук-дровосек, в стороне пугливо пискнула птица. Сбоку послышались осторожные шаги и топот:
— Гришин… Гришин…
— Сюда, Симонов, — отозвался вполголоса часовой.
Две тени направились к нему и легли по бокам.
— Это кто? — спросил Гришин.
— Я, Крокет, я на грузовике приехал.
— A-а… ты зачем?
— Где начальник?
— Начальник влево.
— Не стреляют? — глядя на черневшую внизу лощину, спросил повар.
— Какое стрелять, — теперь, наверно, мечтают, как бы лататы задать, — ответил часовой.
— Много их в живых-то осталось?
— Не знаю.
— Я к лейтенанту пойду, — сказал Крокет и, прячась за деревьями, скрылся в темноте.
— Смотри, Симонов… я что-то ни черта не вижу, — тихо проговорил Гришин. Он закрыл глаза и положил голову на приклад винтовки.
— Ничего не видно… Лежат?..
— Лежат. В лощину их загнал начальник, — не поднимая головы, ответил часовой.
— Внимание! — раздался слева голос лейтенанта.
Гришин поднял голову. Звездочек перед глазами уже не было.
— Предлагаю сдаться, — продолжал лейтенант. — Вы окружены и никуда не уйдете.
Нарушители молчали.
— До утра будем лежать… не сдаются, — сказал Гришин. — Неужели еще надеются?
Справа раздался треск веток. Бойцы насторожились. Прямо на них шла группа людей. Еле слышно звякала разматывающаяся катушка. Кто-то тянул провод телефона.
— Кто идет? — спросил Гришин.
— Свои, — отозвался из темноты голос политрука. — Где начальник?
— Начальник слева.
Когда группа людей подошла к лежащим, Гришин узнал в одном из них помощника коменданта участка. Это был высокий, худощавый, с большими пушистыми усами человек. Красноармейцы его любили, но немного побаивались: он иногда задавал неожиданные вопросы, проверяя знания бойцов, и плохие ответы вышучивал так, что все покатывались со смеху. А не ответивший боец стоял красный, искренно желая провалиться сквозь землю, и уж в другой раз непременно отвечал на «отлично».
Помощник коменданта огляделся и, нагнувшись к лежавшему бойцу, спросил:
— Как ваша фамилия?
— Гришин, боец третьего взвода, первого отделения, товарищ капитан, — тихо ответил часовой.
— A-а… узнали. По каким признакам узнали?
— По росту, товарищ капитан.
— По росту… так, так. Да, рост у меня выше нужного, ростом родители наградили, не постеснялись, — говорил капитан, внимательно оглядывая местность.
Гришин чувствовал, что капитан, разговаривая с ним, думает совсем о другом.
— Ну, а что противник?
— Молчат, товарищ капитан.
— Так. Молчат. Соли на хвост насыпали, они и замолчали. Я останусь тут, — решил капитан. — Мы тут с Гришиным командовать будем. Товарищ политрук, найдите лейтенанта, передайте, что я здесь, и узнайте, не вызвать ли помощь.
Политрук и разводящий с тремя красноармейцами ушли, а связист занялся установкой телефона.
— Слышал, Гришин? — сказал Симонов. — В случае чего артиллерию могут вызвать.
— Чего они ее будут вызывать? Это все равно, что из пушки по воробьям стрелять… Вот если б полк перешел границу, ну тогда да.
— Это, знаешь, воевать можно. Помнишь, как-то лейтенант на комсомольском собрании говорил, что в случае войны нам недолго придется держать неприятеля, сразу же подойдут наши. Теперь я это на практике знаю… — говорил Симонов.
Вскоре послышались шаги, и из темноты вынырнул пограничник.
— Товарищ капитан, лейтенант сказал, что мы с противником справимся своими силами.
— Ну, хорошо. Можете идти.
Пограничник откозырял и ушел влево. Капитан стоял, всматриваясь в сторону неприятеля.
— Вы бы присели, товарищ капитан, вон за тот пенек. А то вдруг стрельбу откроют.
— Вы думаете, меня заметят? Нет, они меня за ствол сосенки принимают, а в сосенку стрелять нет смысла… Убитые, раненые есть?
— Не знаю, товарищ капитан… У них-то наверное есть, — шепотом ответил Гришин.
— У них есть… Так… Выходит, что сегодня вы массу народа задержали.
— Как это я?
— Ну как же, они на ваш пост наскочили. Ну, значит, все ваши, — шутливо сказал капитан. — Раньше-то задерживали?
— Нет. Первый раз, товарищ капитан.
— Смотри, — побежали, — зашептал Симонов.
Ночную тишину разорвали винтовочные выстрелы, затакал пулемет. Капитан прилег за пенек, достал из кобуры револьвер и открыл стрельбу по бегущим нарушителям.
Это была последняя попытка уйти из окружения. Диверсанты, отстреливаясь, бежали напролом один за другим к болоту, но, выбежав на высоту, падали и скатывались вниз.
— Ого! Вот пулемет им соли-то сыплет! Кто стреляет? — спросил капитан.
— Яковенко стреляет, — громко ответил Гришин.