— А, земляк стреляет. Знаю.
— Сда-а-аемся!.. — закричал бас.
— Прекратить огонь! — раздался в ответ голос лейтенанта.
Снова наступила тишина. Внизу кто-то стонал протяжно и плаксиво, так стонут не от боли, а от бессильной злобы.
— Будем считать, что конец, — поднимаясь и пряча в кобуру револьвер, промолвил капитан.
— Товарищ капитан, вы меня слышите? — раздался голос лейтенанта.
— Слышу. Продолжайте действовать по своему усмотрению.
— Есть. Киселев! — крикнул лейтенант.
— Я! — ответил из темноты командир отделения.
— Возьмите своих бойцов, спуститесь в лощину, обезоруживайте нарушителей и по два отводите к опушке.
— Есть! — весело ответил голос Киселева.
— Всем остальным смотреть внимательно, — приказал лейтенант.
— Здесь раненых много! — крикнул внизу бас.
— Раненых на грузовик. Сами понесете… Киселев, вы слышите?
— Есть раненых на грузовик. Где он стоит, товарищ лейтенант?
— Там же, на опушке.
Началось разоружение.
Вскоре начальник пришел к четвертому посту.
Капитан говорил по телефону со штабом.
— Точно могу сказать только то, что все кончено. Сдались. Позвонит сам с заставы. Не успел поставить телефон, и уже сматывать… Сматывайте, товарищ связист, — передавая трубку связисту, сказал капитан и поздоровался с лейтенантом.
— Быстро ты с ними разделался… Что это руки у тебя липкие?
Лейтенант достал фонарь и осветил руки.
— Кровь. Ранен? — с тревогой спросил капитан.
— Нет… Это не моя кровь. Один из моих героев сунулся меня спасать, ну и угодил под пулю, пришлось его вытаскивать. Давно здесь?
— Да нет. К шапочному разбору, как говорится. Потери есть? — серьезно спросил капитан.
— Двое ранено.
— У меня машина там, отправляй скорей.
— Они уже на грузовике.
К группе командиров подошел Киселев и доложил, что грузовик с ранеными можно отправлять.
— Заканчивайте операцию, — сказал капитан начальнику заставы, — а я пойду. — И большая фигура капитана растворилась в темноте.
Лейтенант дал дополнительные распоряжения об осмотре местности и ушел отправлять грузовик. На четвертом посту остались часовые.
— Собирай-ка стреляные гильзы, — хозяйственно сказал Гришин, шаря вокруг себя рукой.
— До свету надо подождать — не видно их в траве.
Внизу послышался протяжный стон и голос:
— Лежи, лежи — мы донесем. Заварили кашу — теперь и расхлебывай…
— Это говорит Жуков, пулеметчик, — узнал голос Гришин.
— А вот Маслова что-то не слышно. На заставе говорили, что он за диверсантом гонится, — сказал Симонов.
Фонарики маячили в разных местах и раздражали Гришина. Он с нетерпением ждал, когда все уйдут и он останется на посту один охранять родину от непрошеных гостей.
23. Раненые
В лазарет начали поступать раненые. Первой принесли Катюшку. Варвара Кузьминична сняла повязку и осмотрела рану.
— Ага. Кость цела…
— Доктор, скажите… она не умрет? — спросила Валя.
— Чтоб я не слышала здесь таких слов. Вы кто такая?
— Это моя сестра, — сказала Валя.
— Ага… Держите-ка ее за плечи, — стараясь сгладить свою резкость, сказала врач. — Ее ударили чем-то тупым… Ничего, ничего, до свадьбы заживет. Дайте бинт и йод. Да не все… не все… Таня.
Таня принесла бинт.
— Принеси горячей воды…
Девушки кинулись к дверям.
— Я сказала — не все. Нюра, ты командуй, за старшую будешь.
Нюра, рослая, голубоглазая девушка, от неожиданного назначения растерялась, пригладила волосы и, покраснев, как маков цвет, ткнула пальцем в соседку.
— Ты сходи, Шура… сходи за водой.
Шумно вошел старшина и доложил:
— Полный порядок. Какие еще будут приказания?
— Цыц… тихо ты, — оборвала его врач. — Чего кричишь? С этой секунды здесь тишина! Убирайся на все четыре стороны. Когда надо будет — позову.
— Есть на все четыре стороны, — прошептал старшина и на цыпочках вышел.
Катюшка пришла в себя.
— Я разве в больнице? — спросила она и, узнав Таню, удивилась. — Ты разве доктор?
— Молчи, молчи, детка, — успокоила ее Варвара Кузьминична. — Если будешь лежать спокойно, скоро поправишься. Постарайся уснуть. Головой не крути. Разденьте ее.
— Докторша, мы тут вам пришли помогать, — сказала Анна Петровна.
— Не много ли народу-то будет?
— Нет, уж ты не гони, — запротестовала колхозница. — У меня опыт есть. Я в гражданскую войну этих ран перевязала — не сосчитать. А это дочка моя, в санитарном кружке занималась.
Варвара Кузьминична посмотрела на женщин и приветливо сказала:
— Хорошо. Садись и жди, и дочка тоже.
Мать и дочь сели на скамейку у двери.
— Значит, я раненая, — тихо сказала Катюшка. — Как Чапаев. Я потому что живучая, потому и живая.
— Опять разговоры? — улыбнулась врач. — Лежать спокойно.
…Валю очень волновал вопрос, где Грохотов. Она хотела бежать в Кулики, но что там ей могут сказать? Спросить Катюшку о муже ей не позволили. И, расстроенная, Валя вышла за ворота. Вблизи затарахтела телега, и скоро Валя услышала знакомое «ну-у»… Лошадь остановилась, и с телеги кряхтя слез дед…
— Дедушка, — бросилась к нему Валя, — где Андрей?
Из телеги поднялся Грохотов. Все лицо его было замотано белыми тряпками.
— Ничего. Все в порядке… Это теща меня замотала, — опираясь на плечи Вали, успокаивал Андрей. — Скорей к начальнику.
Все трое прошли в канцелярию. Старшина выслушал сообщение раненого и отправил его в лазарет.
— Кто такой? Не разберешь. Грохотов! Что у тебя, голубчик? — захлопотала Варвара Кузьминична, усаживая его на койку и разматывая тряпки.
— Перевязочку надо… голова немного треснула, — сказал Грохотов, пытаясь улыбнуться.
— Даже треснула? Ложись-ка…
— Нет, ничего, Варвара Кузьминична, вы только перевяжите… А так я чувствую себя хорошо.
— Не разговаривай… Таз. Воды. Йод. Бинт, — командовала врач.
Спорить было бесполезно, и Грохотов подчинился.
— Я тебя с этой трещиной положу, герой… А скула-то что распухла? Красив, нечего говорить. Где тебя били?
— У тещи на квартире, — улыбнулся пограничник.
— Ну-у? Теща била?
— Нет, что вы… Один добрый человек бил. Утром я его задержал, ну а вечером он со мной рассчитался.
— А вы что тут стоите? — спросила врач. Валю. — Та была сестра, а это, может быть, брат?
— Нет. Муж…
Варвара Кузьминична недоверчиво посмотрела на обоих.
— Так. Вся семья, значит, в сборе. Ложись-ка сюда, красавец. — Она указала Грохотову на койку рядом с Катюшкой. — Ну, а вы сиделкой будете, — сказала врач Вале.
Катя, не поворачивая головы, потянула пограничника за рукав.
— Андрюша! Это я… Катюшка. Я живая.
— Молчи, молчи, егоза, — увещевала врач.
— По одному делу ранены. Бандитом, — улыбнувшись Кате, сказал Грохотов. — Терпи, Катюшка, атаманом будешь.
— Оно и видно, что по одному делу, — осматривая и промывая на затылке рану, заметила врач. — Чем ударили?
— Рукояткой маузера… Ловко он это умеет.
— Расчет простой… Понимающий человек бил, анатомию знает.
Грохотова перевязали. Валя заняла место сиделки между кроватями мужа и Кати.
Дед распряг лошадь, отвел на конюшню и сдал ее дневальному. Домой уходить не хотелось. Надо было повидать Катюшку. Валя сказала, что она в лазарете.
Дед вышел за ворота, сел на скамейку, достал кисет и стал завертывать цигарку.
— Ты что, отец? — спросил стоявший у ворот пограничник.
— Хочу подождать… Внучка у меня тут лежит, — может, домой позволят увезти.
— Ты из Куликов?
— Из Куликов, товарищ. Ночка-то какая выдалась! — сказал дед, глядя на звезды.
— И не говори, — не понял боец восклицания старика. — Второй год на заставе служу, а такая ночь впервые… Что с Грохотовым-то?
— Ничего, заживет. Подранен немного. Закуривай, товарищ.
Пограничник подсел к старику.
— Нельзя. Я на дежурстве.
— А разговаривать разрешают?
— Разговаривать можно. Ты ему дедом приходишься, что ли?
— Дедом.
— Знаю. Он рассказывал про тебя. 184 года, говорит, деду. Верно это?
— Верно.
— Скажи, пожалуйста, — поверил пограничник. — 103-летнего старика видал, а 184 годов еще не приводилось встречать.
— Да я смеюсь, — сознался первый раз в жизни дед. — Разве можно столько прожить.
24. Конец Райского
Райский бежал по полю, с трудом вытаскивая ноги из рыхлой земли. Сквозь стиснутые зубы поминутно вырывалась ругань, похожая на стон. Издалека доносился собачий лай. Впереди чернело строение. Добежав до него, бандит остановился. Это был сарай. Дальше бежать не было сил. Ноги дрожали от усталости и напряжения. Райский повалился на лежавшие у стены снопы и в бессильной злобе оборвал крючки шинели. Перестрелки больше не было слышно. «Неужели ушли обратно?» — подумал он.
Вблизи послышался лай. Райский вскочил. Это его конец! Что делать? Он торопливо открыл чемодан, достал чулки, обмотал ими лицо и принялся вокруг сарая разбрызгивать жидкость из флаконов, отбрасывая далеко пустые изящные бутылки.
— Уничтожить, заразить проклятую землю, — шептал Райский.
Неожиданно из полурассветной мглы вынырнул пограничник с собакой. Бандит вбежал в сарай и зарылся в снопы. Панический страх охватил его, хотелось запрятаться глубже. Зубы стучали как в лихорадке.
Васильев сдерживал собаку. Мазепа чувствовал близость врага и рвался вперед. Маслов с отделением отстали метров на двести. Васильев приближался к сараю.
— Спокойно, Мазепа, тише… — успокаивал он собаку. Вдруг собака заскулила и, фыркая, замотала головой. Лапой она била себя по носу, точно хотела согнать надоедавшую муху. Пограничник нагнулся к ней. В нос ударил острый, пряный запах. «ОВ», — догадался боец и потянул Мазепу из зараженного участка.
— Газы! — крикнул он подбегавшим бойцам.
Пограничники быстро надели противогазы и попрятались в кустах.