— Едем, что ли?
Подобрав полы длинной женской капа-вейки, Кузя сел на задний конец ледяшки, вытянул ноги вперед и слегка раздвинул колени.
— Садись!
Сеня сел между его ногами, наклонил голову набок, чтобы не мешать править. Кузя оттолкнулся бороздилками, и ледяшка покатилась по утрамбованной дороге, быстро увеличивая скорость. От встречного воздуха было трудно дышать. Мороз колол лицо, угрожая побелить щеки, нос… Но спуск уже кончился, и ледяшка остановилась у плотины.
Приятели встали и двинулись дальше пешком, таща за собой ледяшку. Скоро они пришли к низенькому дому, где жил Карасев с матерью. Мать Карасева работала в ночной смене на угольных печах, и поэтому ребята смело вошли в дом.
В комнате жарко натоплено. Около двери стояла приготовленная рождественская звезда на длинной палке. На стене горела маленькая керосиновая лампа с сильно привернутым фитилем.
— Где же Карась? — спросил Сеня.
— Я знаю! У коровы! Он ледяшку хотел делать, — догадался Кузя.
Мальчики вышли во двор.
Прежде чем наращивать лед на ледяшку, доску надо смазать тонким слоем свежего коровьего навоза, иначе лед отскочит при первом же ударе. Навоз крепко пристанет к доске, и тогда можно смело наращивать лед, поливая поверхность водой на морозе.
Карасев сидел на приготовленной для ледяшки доске в коровнике, в ожидании необходимого материала. Здесь было темно. Тощая корова беззвучно жевала, не обращая внимания на молодого хозяина.
— Карась!
— Я тут! — отозвался мальчик. Кузя и Сеня вошли в коровник.
— Темно! Зажгем огарок, — предложил Кузя. — Сенька, у тебя спички есть?
— На звезду надо огарки, — предупредил Карасев.
— Я много набрал. Полный карман. Хоть на всю ночь хватит!
Сеня чиркнул спичку. Корова повернула голову на свет, равнодушно посмотрела на ребят и шумно вздохнула. Кузя вытащил из кармана огарок тонкой восковой свечи и зажег его. Когда огонек разгорелся, он нашел толстый гвоздь, вколоченный в бревно, накапал воску и прилепил к нему свечку. Затем вытащил две просфоры и протянул их приятелям.
— Держите. Мягкие, понимаешь!
— Где ты взял? — спросил Карасев.
— В церкви. Просвирня на продажу принесла цельный мешок. Вот я и взял! Она сама велела. Возьми, грит, штучки три… Я и взял.
Говоря это, Кузя присел на корточки к стене, вытащил из-за пазухи пять штук белых просфор и положил их на колени. Ребята с аппетитом принялись жевать мягкие, вкусные хлебцы.
Отец Кузи был убит на русско-японской войне. Мальчик пользовался расположением священника и каждую субботу и воскресенье прислуживал в церкви: раздувал кадило, ходил с тарелкой собирать копейки у молящихся, тушил свечки у икон, следил за лампадками. Выгода от этого легкого занятия была не малая: больше, чем он зарабатывал на откатке вагонеток.
Корова почуяла хлебный запах, развернулась и, вытянув шею, потянулась к хозяину.
— Ну да… тебе надо сто штук… — проворчал он, отталкивая морду коровы.
— Дай одну, — великодушно сказал Кузя, протягивая просфору.
Карасев взял хлебец, посмотрел на корову и спрятал просфору в карман.
— Пускай сено жует, все равно не доится. А просфорку я лучше мамке дам.
Ели не спеша. Разобрать вкус хлеба и получить от этого удовольствие можно, только сильно его разжевав. Поэтому ребята откусывали маленькие кусочки и подолгу жевали.
— Ребята, а поп грит, мой батя в раю живет и сверху на меня смотрит, — задумчиво произнес Кузя.
— Ну да! Откуда он знает? — насмешливо отозвался Сеня.
— Он, грит, помер за веру, царя и отечество на поле брани. — А японцы, грит, нехристи. Верно?
— Врет он все, — тем же тоном сказал Сеня.
— А Васькин отец, грит, в аду на сковородке жарится, потому что бунтовщик… — продолжал Кузя, — против царя пошел.
— А ты и поверил? — возмутился Кара-сев. — Он революционер! За рабочее дело дрался… Наших бы тоже могли повесить…
Отцы обоих мальчиков, после разгрома восстания, были сосланы в Сибирь на каторгу.
— А я что, не знаю, что ли? — смущенно сказал Кузя, поняв, что поповские речи обидели друзей.
За стеной послышался тонкий голос Маруси:
— Мальчики, где вы?
— Здесь! — крикнул Кузя. — Заходи, не бойся.
Маруся нашарила рукой скобу и с трудом распахнула дверь.
— Ой, мальчики, стынь какая! У меня совсем нос отморозился! Пойдем славить-то?
— Конечно пойдем, — ответил Карасев, помогая закрыть дверь.
Маруся подула на пальцы и погладила коровью морду.
— А что вы тут делаете?
— Спрос. Кто спросит, тому в нос! — серьезно ответил Кузя и протянул ей просфору. — На вот… ешь!
Девочка взяла просфору, села на корточки в уголок и молча принялась жевать.
Давно было заведено, что никогда ни один углан не водится с девчонками, но отец Маруси, веселый балагур, с ярко-рыжими волосами, после восстания умер от ран в больнице, и поэтому мальчики добровольно взяли над ней опеку и приняли в свою компанию. Маруся дорожила исключительным положением и старалась держать себя с достоинством.
В коровнике сравнительно тепло. Уютно горит свечка.
— Ты давно ждесь, Карась? — спросил Сеня.
— Засветло пришел, а она… как нарочно… — сердито ответил тот и бросил в корову щепку.
Терпение его иссякло. “Придет Васька, пойдем славить, и доска останется не намазана”, — думал он.
— А как это может быть? — проговорил Кузя, ни к кому не обращаясь. — В церкви икона нарисована… Рождество Христово. Он, грят, во хлеву родился, а печки там не было. Как он не замерз.
— Потому что бог! — сразу отозвалась Маруся.
— Ну да… бог! — передразнил ее Сеня. — В такой мороз и богу не вытерпеть. Там жаркая страна и морозов не бывает.
— А на том свете морозы бывают? — спросил Кузя.
— А про это никто не знает…
Снова восстановилось молчание, но ненадолго.
— Надо бы спевку устроить, — предложил Кузя, заметив, что ребята съели просфорки, и, не дожидаясь согласия, откашлялся и запел.
Не понимая смысла славянских слов, коверкая их по-своему, пели старательно, вытягивая шеи на высоких нотах.
“Рождество твое, Христе, боже наш, вос-сия мирови свет ра-а-зума-а. В нем бо звездам служа-ащие и звездою уча-ахуся. Тебе кланятися, солнцу пра-авды, и тебе видети с высоты восто-ока. Господи, слава тебе”.
Закончив одну молитву, сейчас же запели: “Дева днесь”, но вдруг послышались долгожданные звуки коровьих шлепков. Карасев вскочил, схватил приготовленную доску и деревянную лопаточку.
— Кузька, посвети…
Быстро принялись за дело и, когда все было готово, намазанную доску выставили на мороз.
— Во! За ночь так прихватит… Я те дам, — сказал Сеня. — Утром я тебе помогу, Карась.
— Очень толсто не наращивайте, — посоветовал Кузя. — Тонкий лед крепче.
— И без тебя знаем.
— А что это Васька долго? — недовольно протянула Маруся. — Пора уж…
— Успеешь. Свечки надо поставить. Пошли…
Отряхнув ноги в сенях, вошли в дом, прибавили в лампе свет и занялись звездой.
Карманы у Кузи дырявые, и все содержимое проваливалось за подкладку кацавейки. Вытаскивая огарки свечей, он не заметил, как обронил на пол небольшой металлический предмет.
— Чур на одного! — сказала Маруся, нагибаясь.
Занятые звездой, ребята не обратили внимания на восклицание девочки. Маруся подошла к лампе и стала разглядывать находку. Четырехгранные, с углублением посредине, металлические палочки были связаны вместе. На одном конце они имели букву. Некоторые буквы она сразу узнала: Д, О, И. Другие были почему-то перевернуты задом наперед.
— Ты где взяла? — неожиданно грозно спросил Кузя, выхватив у нее из рук находку.
— Я нашла… — робко ответила Маруся.
— Где нашла? — А вот здесь.
Девочка показала рукой на пол и такими ясными глазами посмотрела на мальчика, что сомневаться не приходилось. Положение создалось затруднительное: надо было как-то объяснить, предупредить, иначе она могла проболтаться и наделать бед.
— Это мое. Марусенька, ты никому не сказывай, — таинственно прошептал Кузя. — Слышишь, Маруська? Если узнают, все пропадем. Посадят в “чижовку”.
— Я не скажу… Кузя, а на что тебе? — таким же шепотом спросила она.
Мальчик оглянулся. Карасев и Сеня вставляли огарок свечи в звезду и не обращали на них внимания.
— Гляди!
Он взял руку девочки и приложил связку буквами к ладони, сильно нажал. На коже отпечатались слова.
— Видала! — прошептал он. — Такими буквами книжки печатают. Только ты никому не сказывай.
Маруся недоверчиво слушала и с удивлением смотрела на ладонь. Буквы вдавились на коже и сначала были синеватыми с белыми каемками, затем начали краснеть, расплываться и, наконец, стали еще заметнее.
— А где ты взял? — поинтересовалась она.
— Я тоже нашел, — соврал он и, погрозив пальцем, спрятал связку в карман. — Только ты никому… Побожись!
— Нет, ей-богу, никому, — охотно сказала девочка и перекрестилась на Кузю.
Звезда была готова; время шло, ожидание томило, и ребята устроились кучкой в темном углу около печки, разговорились.
— А сегодня в полиции Кандыба дежурит, — сообщил Кузя, знавший все новости поселка.
— Он “братоубивец”, — заметила Маруся. — Дядя Степа сказывал, его надо в шурф спустить вниз головой.
— Не твоя забота. Придет время, и спустят, — остановил ее Сеня. — Ты лучше помалкивай.
— А он один там? — спросил Карасев.
— Один.
— Вот бы ему теперь стекла вышибить! На улице-то мороз! — предложил Карасев.
— Давайте! — живо согласился Кузя. — Возьмем полены да ка-ак звизданем, одним разом!
— Нет… Стекла не надо. Ни к чему, — возразил Сеня. — Вот если спалить. Фараоны пьяные, никто не увидит…
Глаза ребят загорелись злым огоньком. Воображение легко представило картину возможного пожара.
Бьет в набат церковный колокол, и тревожные удары гулко разносятся над поселками. Огонь разгорается все ярче и ярче, искры летят к небу, и никто не хочет тушить ненавистную “чижовку”.