Порой смысл сказанного Чернышевским сокращается почти до афоризма. Базаров говорит: «Исправьте общество, и болезней не будет». За этой лаконичной фразой стоит такое рассуждение Чернышевского, который, анализируя «Губернские очерки» М. Салтыкова-Щедрина, писал: «Надобно отыскать причины, на которых основывается неприятное нам явление общественного быта, и против них обратить свою ревность. Основное правило медицины: „отстраните причину, тогда пройдет и болезнь“».
И подобные примеры можно умножить. «„Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным“, — промолвил Базаров» (глава X). У Чернышевского читаем: «Только то, что полезно для человека вообще, признается за истинное добро». Обращаясь к Аркадию, Базаров не без высокомерия говорит: «Наша пыль тебе глаза выест, наша грязь тебя замарает…» И здесь налицо перекличка с известным высказыванием Чернышевского: «Исторический путь — не тротуар Невского проспекта; он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за общественную деятельность».
Тургенев приписывает Базарову и собственную осведомленность в таких подробностях литературного процесса, которые не могли быть известны герою просто в связи со временем романного действия. Летом 1859 года Базаров замечает: «…я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской губернаторше» (глава XXV). Подобное сравнение в устах студента-медика едва ли возможно по двум причинам. Во-первых, потому, что Базаров вряд ли бы стал особенно внимательно вчитываться в «Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя. Для 1859 года книга уже неактуальна, так как опубликована она была 12 лет назад, а Базарова литературные споры десятилетней давности совершенно не интересуют.
В «Выбранных местах» Гоголь пытался объяснить, почему он не может окончить второй том «Мертвых душ», и в декларативно-публицистическом ключе излагал свои задушевные идеи. Перед написанием этой книги Гоголь, проживавший тогда за границей, просил своих друзей и знакомых, в числе которых была и А. Смирнова, жена калужского губернатора, рассказывать о наблюдениях за повседневной жизнью России, поскольку сам писатель чувствовал в это время свою отъединенность от родины.
В переписке Гоголя со Смирновой едва ли не центральное место занимают религиозно-нравственные вопросы. Гоголь наставлял свою корреспондентку, как надо делать добро, любить ближнего и т. п. Одно из своих несколько переработанных писем Гоголь намеревался ввести в корпус «Выбранных мест», но цензура сочла это неприемлемым. И только в 1860 году это письмо («Что такое губернаторша») было опубликовано в газете. Естественно, что Базаров никак не мог предвидеть публикацию этого письма — время действия в романе, как известно, относится к лету 1859 года. Так что, по справедливому замечанию П. Пустовойта, «в базаровском пренебрежении к письмам Гоголя калужской губернаторше нетрудно обнаружить отголоски того гневного пафоса, которым насыщено знаменитое письмо В. Белинского к Гоголю по поводу „Выбранных мест из переписки с друзьями“». Однако Тургенев при этом не обратил внимания на явный анахронизм.
Источники, на которые опираются речи других персонажей романа, значительно прозрачнее. Они преимущественно литературного происхождения. Николай Петрович вспоминает пару строк из «Евгения Онегина». Василий Иванович Базаров щеголяет знанием античности и латыни. Заметим попутно, что и музыкальные, и живописные познания старшего поколения не выходят за пределы классического, уже ставшего в глазах «детей» устарелым образования (Шуберт, Рафаэль). Старики не заметили, что наступила смена эстетических и научных парадигм, да это и не особенно их интересует.
Базаров же, как выясняется из его отдельных реплик, знаком и с литературой, и с искусством прошлого, но относится к ним более чем иронически («таинственный незнакомец» А. Радклиф, Рафаэль, не стоящий «медного гроша» и т. п.). Да для него и искусство, и эстетика — «сапоги всмятку». Он чтит лишь науку и «ощущения». Другими словами, образ Базарова в интерпретации Тургенева есть выражение прежде всего идеологии молодого поколения, вернее, той его части, которая хотела отбросить все «старое».
И все же характер Базарова не исчерпывается только идеологической заданностью. Он гораздо сложнее. Базаров прежде всего живой человек, и писатель хочет понять, что им движет. Как и в предыдущих романах Тургенева, центральный персонаж, подобно сказочному герою, выдерживает три испытания: искусством, природой и любовью. В понимании писателя эти три сферы жизни определяют цену человека.
На первых же страницах романа (этот эпизод никак не может быть случайным) в тот самый момент, когда Аркадий с отцом умиротворенно созерцают картину пробуждающейся весенней природы, Базаров вторгается в их разговор с громкой просьбой прислать спичек и предлагает Аркадию сигару. И чудный день, и задушевный разговор давно не видевшихся отца и сына затмеваются «крепким и кислым запахом заматерелого табаку».
У Кирсановых, возвращаясь с реки с наловленными лягушками, Базаров для сокращения пути идет «по саду, шагая через клумбы». Ему и в голову не приходит, что при этом пострадают цветы и что хозяевам это может не понравиться. Для Базарова природа — «пустяки», «природа не храм, а мастерская…». Эстетическое чувство, столь дорогое автору романа, здесь вообще в расчет не принимается.
Только с практической точки зрения рассматривает Базаров посаженные в саду Кирсановых деревья (начало главы IX). «Он вместе с Аркадием ходил по саду и толковал ему, почему иные деревца, особенно дубки, не принялись. „Надо серебристых тополей побольше здесь сажать, да елок, да, пожалуй, липок, подбавивши чернозему. Вон беседка принялась хорошо, — прибавил он, — потому что акация да сирень — ребята добрые, ухода не требуют“».
В идеологических спорах Базаров без особого труда одерживает верх над «отцами», правда, во многом благодаря спокойной уверенности в своем превосходстве над «отжившим» поколением (старику Николаю Петровичу 44 года). Но в эстетическом плане Базаров постоянно оказывается глухим. Вот размягченный воспоминаниями Николай Петрович, погруженный в свои думы, прохаживается вечером по саду, «поднимая глаза к небу, где уже роились и перемигивались звезды», и в его сердце растет «какая-то ищущая, неопределенная, печальная тревога… О, как Базаров посмеялся бы над ним, если б он узнал, что в нем тогда происходило!», потому что Николай Петрович «не в силах был расстаться с темнотой, с садом, с ощущением свежего воздуха на лице…».
Хотя сам Базаров и убежден, что все действия и переживания человека вызваны именно «ощущениями», но и ощущения он признает только те, что побуждают к «делу», а не к «романтическим бредням». Тургенев в «Отцах и детях» стремился к объективности в изображении героев, но в данном эпизоде авторская симпатия явно принадлежит не Базарову.
И виды Саксонской Швейцарии Базарова занимают, как он объясняет Одинцовой, лишь «с точки зрения геологической, с точки зрения формации гор». Конечно, в этом заявлении немалая доля бравады, желания непременно отмежеваться от всякого рода «романтизма» и продемонстрировать молодой красивой женщине свою оригинальность. Недаром ведь в начале знакомства с Одинцовой Базаров испытывает некоторое смущение, чего за ним обычно не наблюдается.
Всякую «поэзию» и «мистику» Базаров последовательно отвергает. Стоило Аркадию сравнить «печальное и мертвое» с «самым веселым и живым» (падение сухого кленового листа с полетом бабочки), как Базаров тотчас обрывает его: «О друг мой, Аркадий Николаич… об одном прошу тебя: не говори красиво». Он даже все время старается принизить высокое, прекрасное. Вскоре после разговора с Аркадием он говорит отцу: «Я гляжу в небо только тогда, когда хочу чихнуть…»
Единственный раз он обращает внимание на природу, чтобы тотчас же подчеркнуть, что она ему давно безразлична. «Та осина, — заговорил Базаров, — напоминает мне мое детство, она растет на краю ямы, оставшейся от кирпичного сарая, и я в то время был уверен, что эта яма и осина обладали особенным талисманом; я никогда не скучал возле них. Я не понимал тогда, что я не скучал оттого, что был ребенком. Ну, теперь я взрослый, талисман не действует». Но и в детскую пору для Базарова на первом плане стоит «яма», а уж рядом с ней помещается «осина». «Печальное и мертвое» как бы дезавуирует «веселое и живое».
Коль скоро Базаров глух к красоте живой жизни, то тем более равнодушен он к искусству, воспроизводящему эту жизнь. В споре с Павлом Петровичем он безапелляционно утверждает: «Порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта», «Рафаэль гроша медного не стоит», и молодые современные художники «не лучше его», потому что далеки от практических нужд эпохи.
В кругу демократически настроенной молодежи, которая, как мы знаем, повально увлекалась естественными науками, также бытовало мнение, что в настоящее время красота, искусство вообще если и не вредны, то, по крайней мере, бесполезны. Это, напомним, было своеобразной реакцией на недавнее почитание романтической «избранной личности», беседующей с небом и чурающейся бытовой приземленности. Е. Водовозова вспоминает одного из своих знакомых, студента-медика, по-базаровски категорично утверждавшего: «Художники-писатели приносили пользу хотя в прошлом, что же касается музыкантов, то это уже совсем бесполезный народ.
Даже ремесленник, простой сапожник, который хорошо умеет шить сапоги, полезнее человечеству, чем все эти дармоеды-музыканты…»
Правда, тот же студент признавал, что с красотой «теперь не время… возиться», как бы делая уступку будущему, когда в более благополучные времена можно будет и вернуться к ныне бесполезной «эстетике». Поколению Базаровых пока еще невдомек, что нация, озабоченная лишь «пользой», много теряет в нравственном, а в конечном счете и в социальном плане.
В неприятии искусства, которое для Базарова чуть ли не олицетвор