варищей, своим обществом усиливающих его недостатки, без руководителей, без цели, отстав от старого и не пристав к новому. Вот положение студента за малыми исключениями. Из них выходит то, что должно выходить: или чиновники, только удобные для правительства, или чиновники-профессора, или чиновники-литераторы, удобные для общества, или люди, бесцельно оторванные от прежней среды, с испорченной молодостию и не находящие себе места в жизни, так называемые люди университетского образования, развитые, то есть раздраженные, больные либералы».
Судьба нищих студентов, «мыслящего пролетариата» (Д. Писарев), обреченного на вечную борьбу с нуждой, не могла не волновать общественность. «Как и чем живет огромное большинство их, — вопрошал Н. Чернышевский, — это Богу, конечно, известно, а людям непостижимо». «…Вы не знаете страшной внутренней жизни — русского пролетария, — восклицал другой современник Достоевского, Ап. Григорьев, — то есть русского развитого человека, этой постоянной жизни накануне нищенства (да не собственного — это еще не беда!), накануне долгового отделения или третьего отделения, этой жизни каинского страха, каинской тоски, каинских угрызений!..» Тяжелой жизни нищих студентов, мелких чиновников посвящен целый ряд очерков Н. Успенского.
И еще один характерный типаж городской жизни нашел свое место в романе. Это ростовщик, точнее, ростовщица, «старуха процентщица» Алена Ивановна. В пореформенной России отдача денег под залог вещей стала одним из распространенных способов сколачивания капитала. Газета «Голос» писала в 1865 году: «Мы посвящаем особенное внимание тем скромным предложениям, которые с некоторого времени начали появляться в изобилии на страницах „Полицейских ведомостей“ и относятся к отдаче денег под ручные залоги. Изобретательность этих предложений изумительна. Например: предлагают деньги под залог вещей, начиная от 2 руб. до 3000, с выдачею квитанций за умеренные проценты, под залог пенсионных листов; есть даже такие благодетели, которые предлагают деньги совершенно без процентов. Все эти объявления показывают, с одной стороны, крайнюю потребность в деньгах в бедном классе, а с другой — накопление небольших сбережений людьми, не умеющими обратить эти деньги на какое-нибудь производительное предприятие. При чтении всех этих предложений денег представляется, с одной стороны, скаредность и алчность, а с другой стороны, раздирающая душу нищета и болезнь».
Скаредность и алчность Алены Ивановны беспредельны. Ведь ростовщики, давая деньги в рост, обычно брали два-три процента, а старуха «дает вчетверо меньше, чем стоит вещь, а процентов по пяти и даже по семи берет в месяц». Не брезгает она и «рублевым закладом», хотя может сразу ссудить пять тысяч. Кстати, на «рублевых закладах» по большей части и складывались огромные состояния.
Кому как не Достоевскому знать цепкую хватку кредиторов и ростовщиков! По смерти старшего брата Михаила в 1864 году Достоевский принял на себя долги в тридцать три тысячи рублей по журналу «Эпоха», который издавал его брат. Писатель пытается предотвратить материальную катастрофу и избежать долговой тюрьмы. Он ищет деньги, подписывает векселя, проплачивает старые и берет новые кредиты. Среди его кредиторов купчихи и отставные военные, стряпчие и даже какой-то разбогатевший крестьянин. В этом же году он занимает у своей московской тетки Куманиной десять тысяч рублей. Л. Гроссман пишет: «В своей собственной семье писатель вполне реально ощущал раскольниковскую проблему: с одной стороны, обездоленные молодые жизни, дети покойного брата Михаила, среди которых были музыкально одаренные юноши и красивые девушки, с другой — выживающая из ума старуха, обладательница несметных куманинских капиталов, завещающая огромные суммы на украшение церквей и поминовение своей души — точь-в-точь как в романе ростовщица Алена Ивановна».
«Преступление и наказание» иногда называют самым петербургским романом Достоевского. Действительно, Петербург в романе — равноправный герой среди других персонажей, он порождает и питает «безобразную мечту» нищего студента Раскольникова. Достоевский порой с дотошностью журналиста фиксирует характерные черты петербургского быта.
В письме к издателю журнала «Русский вестник» М. Каткову, написанному в сентябре 1865 года, Достоевский сообщал, что «действие» романа, «современное, в нынешнем году». Роман начинается с описания страшной июльской жары. Июль 1865 года был действительно необычно жарким, что отмечали петербургские газеты. Сотрудник газеты «Голос» в номере от 18 июля жаловался: «Жара невыносимая (сорок градусов на солнце), духота, зловоние из Фонтанки, каналов и ночных ящиков, оглушительная трескотня экипажей, пыль не столбом, а целым облаком над всем Петербургом от неполиваемой мостовой; известковая пыль от чистки штукатурки наружных стен домов днем, от разгрузки и развозки извести с каналов и с Фонтанки ночью; серая от толстого слоя пыли зелень скверов и садов и т. д. — вот что представляет из себя Северная Пальмира уже более двух недель».
Проблемы благоустройства города широко обсуждаются на страницах петербургской печати. Размышления Раскольникова о необходимости устройства в городе фонтанов, которые бы «хорошо освежали воздух на всех площадях», непосредственно восходят к заметке в «Петербургском листке» от 18 июля 1865 года, где излагался такой же проект.
Еще одна характерная примета петербургской жизни этого времени, нашедшая непосредственное отражение на страницах столичных газет и романа, — отсутствие городского водопровода. Питьевую воду, как и встарь, возили водовозы, забирая ее из рек и каналов в центре города. В некоторых дворах были колодцы, но, как отмечал журналист «Петербургского листка», — «что за вода в этих колодцах, трудно и вообразить себе: цвет ее подходит к цвету пива». 1865 год включен в контекст романа и непосредственно через петербургские газеты, которые читает Раскольников в трактире «Хрустальный дворец», отыскивая в них сообщение об убийстве старухи процентщицы. «Излер — Излер — Ацтеки — Ацтеки — Излер — Бартола — Массимо — Ацтеки — Излер…», — мелькают перед глазами Раскольникова рекламные газетные сообщения. Иван Иванович Излер, владелец Петербургского загородного сада «Минеральные воды» в Новой деревне (в просторечии «Минерашки»), был известен всей столице. По словам биографа Достоевского Н. Страхова, «загородное гуляние» в саду Излера долгое время было «единственным и модным». Излер развлекал публику фейерверками, иллюминациями, полетами воздушных шаров. Рекламу излеровских увеселений постоянно помещали петербургские газеты.
Сообщала петербургская печать в 1865 году о приезде в Петербург лилипутов — 26-летнего юноши Массимо и девушки Бартолы, 21 года, которые выдавали себя за потомков древних обитателей Мексики ацтеков. «Санкт-Петербургские ведомости» 11 июля 1865 года оповещали петербуржцев: «Ацтеки эти были открыты в Центральной Америке в 1849 году и с этого времени путешествовали по Америке и Европе, представляя собой любопытнейший образчик человеческой природы». Английская королева Виктория и французский император Наполеон III объявили им свое покровительство, а 29 июня 1865 года «ацтеки» были приняты в России императором и императрицей в Петергофе.
Пишут газеты и о многочисленных петербургских пожарах: «…пожар в Песках — пожар на Петербургской — еще пожар на Петербургской — еще пожар на Петербургской. <…> Много про пожары пишут», — бормочет Раскольников, переворачивая газеты. Петербургская (ныне — Петроградская) сторона, где больше всего было пожаров, — район, населенный беднотой. Основная застройка этого района, отделенного от центральной части города Невой, — деревянные дома, потому так часто здесь и случались пожары. Но горела не только Петербургская сторона. «Пожары, пожары и пожары в ужасающих размерах — вот печальные и почти ежедневные известия, которые приносят нам газеты», — писали «Русские ведомости» в 1865 году.
Пожары бушевали в Петербурге практически каждый год, рождая среди населения панические слухи о поджогах, в которых обвинялась революционно настроенная молодежь, а также поляки, мстившие таким образом за подавление польского восстания 1863–1864 годов. Поляки занимали третье место по количеству «инородного» населения в Петербурге после немцев и финнов. По переписи 1869 года из 667 207 жителей столицы 11 157 было поляков. Для них даже издавалась газета на польском языке «Slowo», а в 1856 году было открыто специальное Римско-католическое кладбище на Выборгской стороне. Многие среди петербургских поляков были членами нелегальных революционных кружков и всячески способствовали активизации революционного движения в Польше. А с деятельностью революционного подполья многие связывали и печально знаменитые пожары весны 1862 года.
Как рассказывал впоследствии Чернышевский, Достоевский приезжал к нему в мае 1862 года с просьбой повлиять на молодое поколение, поскольку полиция повсеместно распространяла слухи, в которых обвиняла в поджогах молодых людей из революционной среды. В это же время Н. Лесков выступил в газете «Северная пчела» со статьей, посвященной бушевавшим в Петербурге пожарам. В ней он обратился к полиции и «петербургскому начальству» с требованием открыть народу «поджигателей». С возмущением отозвался Лесков в статье и о «политических демагогах» — составителях «мерзкого и возмутительного воззвания» (имелась в виду прокламация левых революционеров «Молодая Россия», предлагавшая «истребить» обитателей Зимнего дворца). Писал он и о народе, как о силе, готовой «употребить угрожающие меры против той среды, которую он подозревает в поджогах».
Но вернемся к роману Достоевского. Его действие разворачивается на небольшом пятачке Петербурга — Сенной площади и прилегающих к ней окрестностях. Несколько лет Достоевский жил рядом с Сенной и хорошо знал этот район и его обитателей. Это позволило ему воссоздать в романе почти документальную картину жизни петербургских трущоб. Писатель зашифровал названия улиц и площади: «С-й переулок», «К-н мост», «В-й проспект», «…ский мост», «Т-в мост», «бесконечный …ой проспект», «канава»… Подобные сокращения были не в традиции художественных произведений, но были характерны для фельетонов, очерков и других публицистических произведений, написанных на злобу дня, что привносило в роман черты репортажа, сообщало ему документальность.