Байкеры были исконными врагами водителей. Они оказывались под левым, а то и под правым колесом машины в тот момент, когда их там никто не ожидал. И в следующий же момент с ревом исчезали, чтобы привести в полуобморочное состояние других водителей – или найти скорый бесславный конец на бескрайних дорогах России. Иначе как самоубийцами их водители не называли, в сугубо мужской компании прибавляя к этому слову крепкие эпитеты.
Дверь не приоткрылась, а распахнулась настежь. Не вошел, а будто влетел на мотоцикле черный кожаный человек.
Во всей невысокой, но крепко сбитой фигуре (ее обладателей в России издавна называют «крепышами») появившегося в комнате не было хотя бы крохотного кусочка, не обтянутого черной кожей. Только небритая нижняя часть лица под огромными черными очками, закрывавшими глаза, виски и лоб впритык к шлему, давала понять, что это живой человек с Земли, а не инопланетянин.
Витек покосился на вошедшего, и, как пишут в романах, тень прошла по его лицу: мотоциклы и мотоциклисты уже лет пять вызывали у него нечто вроде внутренней судороги.
Аппарат, на котором вошедший скорее прилетел, чем приехал, стоял за окном, всем видный, – чешская «Ява», переделанная под «Харлея».
Два года назад Владислав сказал себе: «Если у меня не будет самолета, значит, у меня будет мотоцикл». Вложенные за эти два года в его мотоцикл деньги если не приближали его к стоимости небольшого двухместного самолета, то, пожалуй, дотягивали до ее половины.
Люди на мотоциклах делятся на две группы – байкеров и мотоциклистов. Мотоциклисты просто катаются или ездят по своим делам. Байкеры, как выразился однажды ближайший друг Владислава Эдик, «имеют свою тему». Они должны зарабатывать байкерским делом – чинить или переделывать мотоциклы, шить одежду для байкеров, участвовать в международных гонках и в международных байкерских фестивалях (очередной намечался в Санкт-Петербурге, куда вся западносибирская компания и собиралась своевременно рвануть).
Эдик выдвигал и такой тезис: «Настоящий байкер вообще не должен нигде работать – только кататься». А когда Владислав, только вступавший тогда в сообщество байкеров, спросил Эдика: «А где же деньги-то брать? У предков, что ли? Так моим я, наоборот, помогать должен», тот ответил: «Существуют хорошие люди, которые нас спонсируют».
Владислав не знал имен этих людей и никогда их не видел. Он, конечно, продолжал все время подрабатывать и давал деньги родителям – он жил с ними вместе. Но Эдик и правда подкидывал ему не раз немалые деньги – на мотоцикл.
Но в их компании были люди, работавшие в офисах, – в том числе в представительствах иностранных фирм и банков. Всю неделю они ходят на службу, одетые с иголочки, а вечером в пятницу натягивают кожу. Как сказала Владиславу его новая знакомая из фирмы «Марко-консалтинг»: «На субботу-воскресенье я превращаюсь в плохую девчонку». У них были свои клубы – в Шумихе, в Шадринске, в Кургане. Чужие туда не допускались.
Владислав снял шлем и очки и молча обошел комнату, с каждым здороваясь за руку. Пожимая руки людям, ему не знакомым, – Сане, Леше, Жене, Ване-оперу и Тому – не забывал представиться.
Нита, которая и позвала Владислава сюда, и единственная из всех знала, зачем он тут, взяла инициативу в свои руки.
– Слава, расскажи всем, что ты видел в марте у мостика. Здесь все свои, за дверь ничего не вынесут.
Ему освободили табурет. Слава уселся, оглядел всех.
– Ну, в общем, так. Часов десять вечера было. Я иду на скорости около 180. Вокруг, конечно, темнота полная, только дорогу перед собой освещаю фарой. И вдруг меня повело на мостике – подморозило к ночи, лед. Машина вправо пошла, чуть перила не сбил. А лед-то на реке уже подтаивал, я бы пробил его и сразу на дно ушел. Ну вот, когда я вправо пошел, то и фарой, ясное дело, шаркнул вправо – ну, как бы веером повел, пока машину не выправил. Ну, скорость-то в этот момент уже не та была. И я увидел... чудное что-то. Лежит на снегу вроде девушка, без шапки, блондинка. И лицо какое-то странное, в пятнах, что ли. А над ней стоят два типа, и один что-то совсем непонятное делает.
Владислав замолчал.
Все слушавшие не просто молчали – не дышали.
– И что же он делал? – с неожиданно суровой интонацией спросила Женя.
– Да фотографировал ее, вот что. Я сначала глазам не поверил, а когда уже пролетел – понял, что точно, фотографировал. Даже вспышка была. А тут я еще фарой помог.
Он еще помолчал и добавил с кривой улыбкой:
– В общем хороший, наверное, снимочек получился. Девушка-то мертвая была.
– Почему вы так думаете? – спросил Том.
– Да нога так была подвернута. У живых так не бывает. Второй на меня оглянулся – я его узнал.
Оглухинские хором воскликнули:
– Кто?
– А вот это, ребята, я пока не скажу – не хочу, чтоб меня до суда пришили. Суд-то, наверное, новый будет? Парень-то ваш зазря сел. Я вообще удивляюсь, что еще живой хожу, – тот-то меня скорей всего тоже узнал. Даже если в лицо не узнал – вычислил.
– По скорости, – сказал Ваня Бессонов.
– Ну да, – усмехнулся байкер. – И вроде не пасут меня. Правда, на моей скорости это только наши могли бы делать, другим не по зубам. А наших, значит, никого не купили.
Короче, вот когда уже вашего Олега освободят и ко второму суду дело пойдет – я, конечно, свои показания дам. Не сомневайтесь.
– А когда Олега судили – что ж ты молчал? – не выдержал Мячик.
– Да его тогда здесь не было, – вступилась Нита.
– Да, я на другой день на полтора месяца на Камчатку уезжал. Там у нас очень серьезный слет был, и потом всякие дела. Я не мог вместо этого с ментами полоскаться. Дая и знать не знал, что по этому делу Олега из Питера повезут. Я потом только узнал, что у мостика девушку раскопали.
– Слава, а тот, кого вы узнали, – местный? – спросила Женя.
– Местный. Ну, не оглухинский, но местный.
– Он продолжает жить на своем месте?
– Продолжает.
– Я могу сказать адвокату о том, что вы здесь рассказали? Может, для надзорной жалобы понадобится.
– Скажите.
– Но ведь доказательств вещественных, как я понимаю, нет? Так что все будет держаться только на вашем опознании. А вдруг опознанный упрется?
– Да есть, есть кое-какие вещдоки, – Слава впервые засмеялся. – Вы уж меня совсем за лоха держите. Утром проезжал я снова этот мостик, остановился ненадолго... Я все-таки понимал, что рано или поздно придется помочь правосудию.
Помолчал и добавил:
– Если допустить, что оно в России есть.
– А как мы вас найдем, когда надо будет?
– Нитка найдет, – коротко ответил байкер.
Попрощавшись, он круто повернулся, вышел, и, как показалось всем, в ту же самую секунду за окном взревел мотоцикл, встал на дыбы, как горячий степной необъезженный конь, и не выехал, а взлетел вместе со Славой с Мячикова двора непосредственно в поднебесье.Глава 31 В Москве. Виктория
Собираться надо в клубе. Известном, привычном. Там все свои. И никто не привяжется с дурацкими вопросами, вроде того: «А ты в Геликон-опере давно была?», «А как вам последний спектакль Фоменко?»
Там даже слов таких не знают. И правильно!
Вот только зайди куда-нибудь не в свое место – и обязательно наткнешься на такого, кто начнет выступать. И нельзя ответить: «А пошли вы куда подальше со своей Геликон-оперой!»
Ведь в тех местах всегда кто-то знает, чья она дочка. И уверен (а почему, спрашивается?), что дочка Игоря Заводилова должна целыми днями читать всяких поэтов, или шататься по вернисажам, или помогать каким-то сопливым детям! Как будто она бомжа какая-нибудь!
В такие минуты она, пожалуй, ненавидела – да, именно ненавидела – своего многими людьми уважаемого отца. И даже так – чем больше его уважали, тем больше ненавидела.
Ей самой никакого уважения ни от кого не требовалось. Пожалуй, она и не знала толком, что это такое. Если бы Виктория смогла задуматься над тем, чего она сама хочет, то, наверно, пришла бы к такой мысли: ей вполне хватило б, чтобы ее боялись.
В ее клубах тоже знают, что она дочка Заводилова. Но там знают про него именно то, что надо знать, – какой примерно у него пакет таких акций, а какой – этаких. И точка.
Виктория сидела в ночном клубе со своим в последние месяцы постоянным спутником – Толей Собениным, папиным юристом. Ему было двадцать пять лет, а ей пятнадцать, но разницы в возрасте она не чувствовала. Да и в чем могла сказываться эта разница? Для того чтобы ее почувствовать, надо вести разговоры на разные темы. Тогда обнаруживаются различия – жизненного опыта, образования, знаний, всяких впечатлений – ну, например, от живописи: кому-то нравится Малевич, а другому подавай только Шилова. Что касается Виктории, то вряд ли она даже сумела бы ответить хотя бы приблизительно на вопрос: а что это такое – живопись?
Если уж стремиться к точности – у них с Анатолием вообще не было почти никаких разговоров.
Даже если бы они и задумали о чем-нибудь поговорить, то музыка – правильнее, музыкальный грохот, – в тех местах, где они бывали, достигал обычно такой силы, что человеческая речь пробиться сквозь него просто не могла. Тогда уж надо мегафон с собой таскать, из какого с капитанского мостика приказы отдают.
Виктория с Толей уютно сидели, обсуждали меню – здесь они были наравне, никакой разницы в возрасте не чувствовалось; потом ели, тянули коктейль через соломинку, курили травку – умеренно (Виктория не любила ни в чем перебирать), вставали, двигались под музыку вместе с другими, смотрели стриптиз, слушали группу «Ленинград», раскачиваясь под голос Сергея Шнурова:
Мне бы в небо, в небо, в небо,
Здесь я был, а там я не был!
Путевка в небо выдается очень быстро —
Вышел на улицу – случайный выстрел!
Можно ждать его, а можно ускориться —
Я бухаю, а кто-то колется!
Виктория выкрикивала: «Ес!» или «Класс!», смеялись, постепенно немного пьянели (пьянеть по-настоящему Виктория не хотела и спутникам не позволяла), потом она расплачивалась, Толя провожал ее домой. Иногда происходили маленькие ЧП – тогда приходилось задерживаться. Недавно, когда Виктория уже уходила, кто-то из новых нагрубил одному качку – и пришлось задержаться, посмотреть, как его бьют ногами по голове, пока охранники не остановили это дело. Это было прикольно!