Советская разведка увезла Валленберга в Москву и заключила в одну из сотен камер Лубянки.
Рауль, видимо, долго еще надеялся, что недоразумение разъяснится. Его выпустят, он вернется в Швецию, увидит мать... Откуда ему, никогда не бывавшему в Советском Союзе, было знать, что Сталин вообще не любил выпускать людей из тюрем, и уж тем более иностранцев. Это помогало скрывать от всего мира, что там творилось. А любой иностранец, вернувшись на родину, непременно рассказал бы всем о пытках и издевательствах.
Многие из сидевших в советских тюрьмах и лагерях говорили потом, что в разные годы встречали шведа с таким именем, глубоко подавленного.
Следы его родственники и шведское правительство ищут до сих пор.Глава 31 Москва. В доме Заводиловых. В следственном изоляторе
Игорь Заводилов лежал в своем доме на широком диване в позе, ставшей в последние полгода его излюбленной, – навзничь, заложив руки за голову. И неотрывно смотрел в потолок – будто упорно хотел там что-то рассмотреть. Он лежал, не сняв галстука, и видно было, что ему совершенно все равно – давит горло надоевший за рабочий день галстук или нет.
Рядом с диваном стояла в розовом атласном халате, с распухшим от слез лицом, его жена Валерия. Белокурые, красиво отливающие платиной волосы кольцами падали ей на плечи.
– Что ты лежишь?! – спрашивала она истерическим тоном. – Встань, делай же что-нибудь!
– Я уже сделал, – ровным, каким-то бесцветным голосом отвечал Игорь Заводилов. – Я очень активно содействовал тому, чтобы девятнадцатилетнего юношу отправили на пожизненное заключение за убийство, совершенное нашей с тобой дочерью. Мой запас активности исчерпан. Я полностью опустошен и больше делать ничего не могу. Делай, если хочешь, ты.
– Но Вика не убивала же сама эту девушку! – выкрикнула жена.
– Не убивала. Зачем ей было пачкаться в крови? Она заказала ее убийство. Заплатила за него те деньги, которые мы с тобой ей щедро давали. Погубила живого человека только для того, чтобы этих денег после моей смерти у нее оказалось побольше. Чтобы получить и не причитавшуюся ей долю. Потом, возможно, она заказала бы тебя – чтобы получить и твою долю. Это – в случае моей, так сказать, естественной смерти. А если бы я зажился на свете дольше ее расчетов – возможно, заказала бы меня.
– Игорь! – закричала Валерия. – Ты вообще соображаешь, что говоришь?
– Это-то и есть самое плохое – соображаю и очень ясно, – серьезно, в упор посмотрев на жену, сказал Заводилов. – Очень хотел бы сейчас вообще ничего не соображать. Одного никак в толк не могу взять – почему я не сообразил всего этого гораздо раньше? Ведь мы оба с тобой давно видели, кого вырастили. Но боялись сказать самим себе, друг другу... Почему, Лера? Почему?
– Игорь! Она – твоя дочь!
– Ты сама не хуже меня знаешь, что в этом-то и ужас. У Кундюковых единственная дочь попала в ДТП, ей раздробило ногу до бедра. Я считаю, что, по сравнению с нами с тобой, они – счастливчики.
Валерия зарыдала и ушла в свою комнату.
В тот же вечер в одной из камер самого большого и старого следственного изолятора Москвы сидели четыре совсем юных девушки.
Желтые ноздреватые сводчатые потолки этого изолятора, который во все времена все равно называли тюрьмой, нередко были последним, что видели в своей жизни прекрасные, замечательного таланта люди – русские философы, писатели, физики, кораблестроители, биологи... Когда-то, в сталинские годы, их водили по этим коридорам на допросы. А с допросов нередко не приводили, а приносили – без сознания. Потом одни из них были расстреляны, другие кончили жизнь в лагере.
Сейчас таких кошмаров в этих стенах не происходило. Но только немногие из обитателей камер чувствовали себя здесь как рыба в воде.
– А правду говорят, ты сеструху заказала? – спрашивала наголо остриженная, с круглым черепом, покрытым черной щеточкой волос, черноглазая девица. В камере было жарко и душно. Она сидела в черной маечке. Руки ее сверху донизу были покрыты сложным узором из переплетенных ветвей и драконовых хвостов и казались синими. – Ну ты даешь!
– Да ей слабо! – откликнулась другая, с таким испитым лицом, будто ей было не пятнадцать, а все пятьдесят. – Ты посмотри на нее!.. Всего-ничего сидит – а уже спеклась!
Третья сидела молча, не вступая в разговор, стиснув руки коленями и уставясь в пол.
Четвертая была Виктория Заводилова.
В камеру вошла надзирательница с ножницами.
– Заводилова, стричь тебя будем!
– Как стричь?!
Платинового, как у матери, цвета волосы лежали по плечам Виктории волнами – как прежде, в клубе.
– А вот так, – жестяным голосом сказала надзирательница. – Нечего нам вшей сюда таскать.
– Каких вшей?.. – пролепетала Виктория.
– Таких! А много разговаривать будешь – наголо побрею. В заказном убийстве ты одна тут у меня обвиняешься. Эти все, – она обвела рукой камеру с ее обитательницами, – овечки рядом с тобой.
Надзирательница взялась за густую прядь, при этом больно ее дернув.
И Виктория горько заплакала – первый раз с момента ареста.Глава 32 Смертельные развлечения. Рубцовские вундеркинды
«Так... Еще один!..» – главный лесничий одного из угодий Ножев тихо, хоть в комнате никого и не было, выругался и сделал звук в телевизоре посильней. Хотя он все основное уже услышал. Подробности ничего не меняли.
Что творят российские начальнички! Будто крепостное право на дворе, и они в своих вотчинах куролесят. В угодьях своих охотятся. С крепостными егерями.
И откуда замашки-то такие барские? Помещиков, вроде, давным-давно извели, а посмотри, как в роль легко входят! Метко русский народ сказал когда-то – «Из грязи в князи». Князей-то Рюриковичей простой народ признавал, уважал – поскольку они как раз умели себя вести сообразно со своей родовитостью. Трубецкие, Вяземские, Оболенские, Волконские, Голицыны... Ножев много про них про всех читал. Они знали, что гораздо древней Романовых – царствующей династии, и детям своим внушали: «Ты должен скромнее всех себя вести – за тебя твоя фамилия говорит!» А вот из грязи-то в князи – хуже нет. Надо ж во что бы то ни стало значимость свою доказать! А то никто не поверит...
Помещики свои леса берегли, охотились с умом. А эти именно чужое не жалеют. Общее – значит, не свое, чужое.
Правильно один журналист алтайский в «Известиях» написал: феодализм. Еще добавить бы надо – ранняя его стадия. Ножев газеты про эти охоты все сохранял: «Незаконная охота делает явной феодальную суть нашего общества. Внизу – народ, над ним – "дружина", которая служит "князю" и оттого считает себя выше закона. Суд, прокуратура, милиция, охотоведы при такой схеме оказываются "довесками", невостребованными рудиментами цивилизации. Большинство судейских, прокурорских, милицейских работников стремится попасть в "дружину", всячески проявляя лояльность "князю" – местному начальству». Не в бровь, а в глаз! Все так и происходит.
Вот проклятое место его родная Сибирь! Скоро, ей-богу, ценного зверья в тайге вовсе не останется, одни зверюшки. Всю Красную книгу изведут начальнички для своей развлекаловки.
Раньше Ножев работал егерем в Республике Алтай. Но когда поймал республиканских чиновников на незаконной охоте на сибирского козерога, пропечатал про это в местной газете и добился возбуждения уголовного дела, то чем это закончилось, догадались? Под суд попали – правда, в рамках гражданского дела, хоть уголовщину не пришили, – сам Ножев и редактор газеты! Просто, как репа, – задним числом чиновникам оформили лицензии, и Ножев с редактором стали клеветниками.
Тогда Ножев и уехал из республики – в Алтайский край.
И вот опять такие же дела... Ножеву это все ясно до всякого следствия: опять один из сибирских губернаторов полетел прямо в День Победы будто бы инспектировать будущую особую экономическую зону. А на самом деле – поохотиться в заповедном месте на медведя и изюбря. Там, где охота вообще запрещена. А уж с вертолета – и говорить нечего.
Ну и гробанулся на том вертолете. Четыре трупа среди дымящихся обломков да три обгорелых карабина – для охоты на крупного зверя. Тут уже намерений погибших скрыть невозможно. И вот дети стоят у гроба... И смотрят на отца, так вот постыдно погибшего, – не за родину, не за близких, не за правое дело... Детей вдвойне жалко.
Главное дело – всего ничего прошло, как в Горном Алтае семь человек погибло на такой вот преступной охоте! И среди них – не кто-нибудь, а представитель президента в Думе... Ради него эта незаконная охота и затевалась. Дальше-то куда ехать?.. Приехали уже.
...Семь трупов! И еще вице-президент алтайский, который с земли им туши подавал и потому живой остался. Двое суток МЧС не вызывал: надеялся, что рассосется и в центре не узнают... А ведь еще можно было кого-то спасти. И опять – весь замысел полностью преступный! Охота на архаров, занесенных в Красную книгу. Не в сезон. Без лицензии. С вертолета... А с вертолета, если кто не знает, охота во всем мире запрещена. Только в одной стране разрешена – в Новой Зеландии. Но там у них свои проблемы. Там животный мир – фауна – настолько благоденствует (единственное место в мире, где хищников нет вообще!), что скоро людей вытеснит. Нам это не грозит.
У нас в России с вертолета можно отстреливать только и исключительно волков! И только по специальному разрешению местных природоохранных органов. Но Ножев даже это считал неправильным. Охота – так охота. Это когда ты со зверем в более или менее равном находишься положении. Когда он может, теоретически хотя бы, как-то спастись от человека с ружьем... Недаром, когда с вертолета – это уже не охота называется, а отстрел.
...И еще не хотели республиканские власти уголовное дело заводить! А ведь люди погибли – беззаконные охотники эти. И чтоб дело завели – пикеты понадобились, митинги. На Алтае и даже в Москве, в центре столицы. А про детей-то подумали? Детям-то какой пример? Мол, не боись, сынок, стреляй напропалую, ничего тебе не будет?.. Оттягивайся как умеешь, не жалей никого... Так, что ли?