опожертвование, самоотречение, истинную любовь. Но опять-же, если категория «твоё» полностью исчезает, что же тогда понимать рефлексии, даже если на мгновение это покажется странной мыслью? Для преступника – проклятие, что его «моё» исчезает, потому что он отменил «твоё». Для истинно любящего – благословение, что его «твоё» исчезает, так что всё принадлежит истинно любящему; как говорит Павел: «Всё ваше»[1], и как истинно любящий в определенном божественном смысле говорит: «Все моё». И всё же, всё же это только потому, что у него нет ничего «моего»; то есть, «всё моё, у которого нет ничего «моего». Но то, что все принадлежит ему – это божественная тайна; ибо, говоря человеческим языком, истинно любящий – это жертвенный любящий, самоотверженный, абсолютно самоотреченный любящий; он, говоря человеческим языком, обиженный, обиженный больше всех, хотя он сам делает себя таковым, постоянно жертвуя собой. Таким образом, он является полной противоположностью преступнику, который совершает правонарушение.
Земной любящий не является полной противоположностью преступнику, как бы он от него ни отличался; ибо земной любящий всё равно в каком-то, часто неосознанном смысле ищет своего, и значит, у него есть «моё». Только в самоотверженной любви категория «моё» полностью исчезает и полностью упраздняется различие «моё» и «твоё». Именно тогда, когда я не знаю ничего «моего», когда вообще нет ничего «моего», тогда все «твоё», как оно и есть в определенном смысле, и именно это означает жертвенная любовь. Тем не менее всё, безусловно всё, не может быть «твоим», так как в «твоём» есть противоречие, а во «всём» не может быть противоречия. Тогда происходит чудо, которое есть благословение небес на любовь самоотречения – в тайне вечного блаженства все становится Его, Того, у Которого вообще не было ничего «Моего», Того, Который в самоотречении превратил все «Своё» в «твоё». Ибо Бог есть всё, и именно не имея ничего «моего», самоотверженная любовь приобрела Бога и приобрела всё. Ибо тот, кто потеряет душу свою, обретет её; но различие «моего» и «твоего» или «твоего» и «моего» в земной любви и дружбе – это сохранение души. Только духовная любовь имеет смелость не желать ничего «моего», смелость полностью устранить различие между «моим» и «твоим», поэтому, потеряв свою душу, она обретает Бога. Здесь мы снова видим то, что понимали древние: добродетели язычников – блестящие пороки[1].
Только истинно любящий не ищет своего. Он не понимает строгих требований справедливости и равенства, даже объективности в отношении «своего»; он не понимает обмена, как это делает земная любовь, которая тоже понимает, как уберечься от обмана (следовательно, понимает, как уберечь «своё»); не понимает и товарищества, как это делает дружба, которая тоже понимает, что подобное надо отдавать за подобное, чтобы дружба могла быть сохранена (следовательно, понимает, как уберечь «своё»). Нет, истинно любящий понимает только одно – быть одураченным, быть обманутым, отдать всё, не получив ни малейшей награды – вот что значит не искать своего. О, бедный глупец, как он смешон в глазах мира! Истинно любящий абсолютно пострадавший – которым в некотором смысле он стал сам благодаря своему самоотречению. Но именно таким образом переворот «моего» и «твоего» достигает своей высшей точки, а значит, и любовь достигает своего высшего счастья в самой себе. Ни неблагодарность, ни зависть, ни недооценённая жертва, ни насмешка вместо благодарности, ничто, ни настоящее, ни будущее не могут рано или поздно заставить его осознать, что у него есть что-то «моё», или обнаружить, что он лишь на мгновение забыл различие между «моим» и «твоим», ибо он навечно забыл это различие и навечно осознавал себя в жертвенной любви, осознавал себя в самопожертвовании.
Любовь не ищет своего. Ибо истинный любящий не любит свои особенности; а любит каждого человека за его свои особенности; но фраза «свои качества» как раз выражает принадлежность; следовательно, любящий не ищет своего; как раз наоборот, он ищет «своего» другого человека.
Давайте на мгновение взглянем на природу. С какой бесконечной любовью природа, или Бог в природе, охватывает все различия в жизни и существовании. Вспомните хоть раз то, что вы так часто с восхищением созерцали, вспомните красоту поля! В любви нет, о, нет никакого различия – но какое различие в цветах! Даже самый маленький, самый незначительный, самый непривлекательный, бедный цветочек, незаметный даже в его ближайшем окружении, которого едва ли обнаружишь, если только не присмотришься внимательнее, он как будто говорит созидающей любви: «Позволь мне быть самим собой, чем-то особенным». И тогда любовь помогает ему стать ему чем-то особенным, но гораздо более прекрасным, чем то, на что бедный цветочек смел надеяться. Какая любовь! Первое – она не делает различий, вообще никаких; второе, подобное первому – в любви различиям она сама создает бесконечные различия. Чудесная любовь! Ибо что может быть труднее, чем любить, не делая никаких различий; и если не делать никаких различий, то что может быть труднее, чем делать различия? Представьте себе, что природа была бы такой же, как мы, люди, – суровой, властной, холодной, пристрастной, злой, капризной – и представьте, да, только представьте, что тогда было бы с красотой полей!
Так и в отношениях любви между человеком и человеком, только истинная любовь любит каждого человека за его свои особенности. Строгому, властному человеку недостает гибкости, ему недостает чуткости воспринимать других; он требует «своего» от каждого, желает, чтобы все были переделаны по его образу, подходили под его представления о людях. Или же он делает то, что в таком случае считается проявлением редкой степени любви; ибо он делает единственное исключение, он пытается, как он говорит, понять одного человека, то есть он представляет себе вполне определенным и конкретным, – но произвольным образом – нечто определённое об этом человеке, и затем требует, чтобы тот исполнил это представление. Является ли это особенностью другого человека или нет, это не важно, поскольку именно это задумал для него властный человек. Если сильному, властному человеку не дано творить, то он, по крайней мере, желает пересотворять, то есть ищет «своего», чтобы куда бы он ни указал, он мог сказать: «Вот, это моя идея, это моя мысль, это моё желание». Имеет ли суровый и властный человек ввиду что-то большое или малое, тиран ли он империи или домашний тиран на чердаке, по сути, безразлично; его природа та же: упорно не желать забывать себя, властно желать подавить индивидуальность другого человека или испортить ему жизнь. Природа та же – величайший тиран из когда-либо живущих, который владел целым миром для того, чтобы тиранить его, в конце концов, устал от этого и закончил тем, что мучил мух, но на самом деле он оставался тем же самым[2] .
И как строгое властное высокомерие ищет только своего, так и ограниченность, завистливо-властная, трусливо-боязливая ограниченность. Что такое ограниченность? Является ли ограниченность естественным качеством, то есть, является ли человек изначально, по промыслу Божьему, ограниченным? Нет! Ограниченность – это жалкое изобретение самого творения, когда, не будучи ни истинно гордым, ни истинно смиренным (ибо смирение пред Богом есть истинная гордость), оно творит себя, да ещё и бесчестит Бога, как будто Он тоже ограничен, как будто Он не может вынести индивидуальности – Он, который с любовью дает всё и всё же, всё же – дает всему индивидуальность. Поэтому не следует путать ограниченность со скромными дарами или с тем, что мы достаточно ограниченно называем ничтожным. Представьте себе такого ничтожного человека – если у него есть смелость быть самим собой перед Богом, то у него есть индивидуальность; но воистину такой ничтожный человек, да что я говорю, нет, такой благородный человек, не может быть ограниченным. Нужно остерегаться этой путаницы; чтобы не спутать простую, благородную простоту, которая многого не понимает, с узкой ограниченностью, которая трусливо и упрямо желает понимать только «своё». Ограниченному человеку никогда не хватало смелости для этого богоугодного дела смирения и гордости: быть самим собой пред Богом – акцент «пред Богом», ибо Он является началом и источником всякой индивидуальности.
Тот, кто осмелился на это, обладает индивидуальностью; он познал то, что Бог уже дал ему; и в этом же смысле он верит в индивидуальность каждого человека. Обладать индивидуальностью – значит верить в индивидуальность всех остальных; поскольку индивидуальность не «моё», это дар Бога, которым Он даёт мне быть, и всем даёт, и каждому даёт быть. Именно в этом и состоит непостижимое богатство благости в благости Бога, что Он, Всемогущий, даёт так, что получающий наделяется индивидуальностью; что Тот, Кто творит из ничего, тем не менее создаёт индивидуальность, так что творение, как противоположное Творцу, не становится ничем, хотя оно взято из ничего и есть ничто, но становится индивидуальностью. Ограниченность же, которую считают природой, не имеет индивидуальности, то есть она не верит в «свою» индивидуальность, поэтому она не может поверить в индивидуальность другого.
Ограниченность уцепилась за совершенно определённую форму, которую она называет «своей»; она ищет только этого, она любит только это. Если ограниченный человек находит это, то он любит это. Итак, ограниченность слипается с ограниченностью, они врастают друг в друга, что в духовном понимании так же пагубно, как вросший ноготь. И этот ограниченный союз считается высшей любовью, истинной дружбой, истинно верным, искренним единодушием. Как не понять, что чем больше человек цепляется за эту ограниченность, чем больше он отдаляется от истинной любви, тем большей ложью становится ограниченность – и тем хуже, если он злоупотребляет именем Бога и использует его для своей выгоды, вероятно, для того, чтобы ограниченность была единственным объектом Божьей любви, единственным, что Ему нравится. Это ограниченная связь одинаково ограниченна в обоих направлениях: и в поклонении отдельному человеку из «своего» круга, возможно, его основателя, или тому, у кого при малейшем испытании до малейшей мелочи доказывает, что обладает присущим ограниченности выражением лица, манерой поведения, голосом, образом мышления, манерой речи и душевностью; и так же ограниченна в желании вытеснить всё остальное. Именно потому, что ограниченность считается природой, а значит, неистинна; именно поэтому она никогда основательно и откровенно не полагается на Бога, но ограниченно обманывает себя и искажает Бога; именно поэтому у нее нечистая совесть.