аставим бедных и несчастных, стеная о нас к Богу, как говорит Писание, "препятствовать нашим молитвам" из-за того, что мы жестоко обращались с бедными и несчастными, несправедливо не говоря им о том, что они могут проявлять милосердие.
В этом разговоре о милосердии мы будем придерживаться этого и постараемся не путать милосердие с тем, что действительно принадлежит внешнему, над которым любовь как таковая не имеет власти, в то время как в ее власти безусловно, есть милосердие, так же как у любви есть сердце в груди. То, что у человека есть сердце в груди, совсем не означает, что у него есть деньги в кармане, но первое гораздо важнее, и безусловно имеет решающее значение для милосердия. И поистине, если бы человек не имел денег, но умел ободрять и вдохновлять бедных и несчастных словами о милосердии, разве не делал бы он столько же, сколько тот, кто бросает немного денег бедным или проповедует о благотворительности из кармана богатых!
Итак, мы будем рассматривать
МИЛОСЕРДИЕ – ДЕЛО ЛЮБВИ, ДАЖЕ ЕСЛИ ОНО НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ ДАТЬ И НИЧЕГО НЕ МОЖЕТ ДЕЛАТЬ
Мы постараемся, в соответствии с дарованными нам способностями, сделать это как можно более понятным, как можно более привлекательным, как можно ближе донести до бедного – какое утешение для него в возможности быть милосердным! Мы поговорим об этом, избавляясь от некоторых мирских иллюзий. Но поистине наше желание в том,чтобы посредством сказанного сделать того, кто может быть щедрым и великодушным, настолько более смиренным в своем даянии, насколько это угодно Богу, настолько более скромным в божественной застенчивости, насколько подобает христианину, так желая давать и в то же время не желая признавать это милостыней, как тот, кто отворачивается, чтобы другие не увидели его стыда, что это приносит ему честь, или как тот, чья левая рука не знает, что делает правая.
Милосердию нечего дать. Само собой разумеется, что если милосердному есть что дать, то он дает более охотно. Но мы хотим сосредоточить внимание не на этом, а на том, что можно быть милосердным, не имея ни малейшей возможности что-то дать. И это очень важно, поскольку способность быть милосердным – гораздо большее совершенство, чем иметь деньги, а значит, и способность давать.
Если бы тот человек, прославившийся восемнадцать столетий назад, милосердный самарянин, если бы он не ехал верхом, а шел пешком по дороге из Иерихона в Иерусалим, где он увидел несчастного лежащего; если бы он не привез ничего с собой для перевязывания ран; если бы он не поднял несчастного, положил его на плечи, отнес его в ближайшую гостиницу, где хозяин ни при каких условиях не принял бы ни его, ни несчастного, потому что самарянин не имел ни гроша, и мог только просить и умолять этого жестокосердного хозяина быть милосердным, так как речь шла о человеческой жизни, если бы он этого не сделал, то… но нет, история еще не закончена, значит, если бы теперь самарянин, не теряя из-за этого терпения, снова пошел дальше, неся несчастного, отыскивал для раненого постель помягче, сидел рядом с ним, делал все для остановки кровотечения – но несчастный умер на его руках, разве тогда он не был бы милосердным, таким же милосердным, как милосердный самарянин – или кто-то против того, чтобы называть это рассказом о добром самарянине?
Возьмем историю о вдове, положившей две лепты в сокровищницу, но давайте внесем в историю небольшое поэтическое изменение. Две лепты были для нее огромной суммой, которую она накопила не сразу. Она долго копила, чтобы собрать их; а потом она хранила их завернутыми в маленькую тряпочку, и понесет их понесет в храм. Однако вор заметил, что у нее были эти гроши, украл их у нее и оставил вместо нее похожую тряпочку, в которой ничего не было – о чем вдова не знала. Поэтому она пошла в храм и положила в сокровищницу, как она думала, две монеты, но на самом деле, ничего: разве Христос не сказал бы о ней того, что Он сказал, что "она положила больше всех богатых"?
Впрочем, какое значение имеет милосердие без денег? Причем мирское высокомерие щедрости и благотворительности в конце концов заходит так далеко, что смеется над милосердием, у которого ничего нет! Ибо уже нехороша и достаточно возмутительна эта безжалостность земного существования, когда бедняк отдает свой последний шиллинг, а потом приходит богатый и дает сто риксталлеров, и тогда все видят сто риксталлеров, то есть, богатый своими дарами полностью заслоняет дар бедных – его милосердие. Но какое безумие, если Христос говорит истину, что бедные дают больше, какое безумие, что дающий меньше (богатый – и много), заслоняет дающего больше (бедный – и мало), и заслоняет даже того, кто дает больше всех! Но мир, конечно, говорит не так; он говорит, что богатые дают больше, и почему он так говорит? Потому что мир понимает только деньги, а Христос – только милосердие. И именно потому, что Христос понимает только милосердие, именно поэтому Он так внимательно относился к тому, что вдова дала только две лепты; и именно поэтому Он сказал бы, что нужно было и не так уж много, или что она могла дать еще меньше, и даже давая меньше, дала больше. Удивительна арифметика, или, вернее, чудесный способ счета, которого нет ни в одном учебнике по арифметике! Он употребляет замечательное выражение об этой вдове, что "она положила от скудости своей». Но величина дара увеличивается пропорционально бедности, то есть противоположно тому, как считает мир (что величина дара пропорциональна богатству), поэтому тот, кто еще беднее этой вдовы, давая одну копейку от своей бедности, отдал даже больше, чем эта вдова, которая, однако, по сравнению со всеми богатыми дала больше всех. Да, миру это кажется самым скучным способом исчисления, когда одна копейка может стать столь значительным, стать самым значительным даром. Мир и щедрость мира предпочли бы иметь дело с крупными суммами, настолько крупными, чтобы они удивляли, а однам копейка совсем не удивляет – как и то, что милосердие – одно из блестящих добродетелей. С другой стороны, в вечном понимании этот способ исчисления – единственно верный, он познается только вечностью, и путем отказа от мирских и временных иллюзий. Ибо у вечности самое острое зрение и наиболее развитое чувство милосердия, но она совершенно не разбирается в деньгах, так же как вечность испытывает финансовые трудности или, по Слову, меньше всего нуждается в деньгах. Да, над этим можно и смеяться, и плакать! Несомненно, было бы отличным поводом для смеха представить вечность в финансовом затруднении: о, но давайте немного поплачем, что временное существование совершенно забыло вечность, и забыло, что для вечности деньги – это меньше, чем ничего! Увы, многие считают, что вечность – это обман, а деньги – реальность: тогда как деньги в смысле вечности и истины – обман. Представьте себе вечность так, как вы желаете, только признайтесь, что из того, что вы видели во временном существовании, многое вы бы хотели снова найти в вечности, что вы бы желали снова увидеть деревья, цветы и звезды, снова услышать пение птиц и журчание ручья: но могли ли вы вообразить, что в вечности должны быть деньги? Нет, ибо тогда само Царство Небесное стало бы землей страдания; и поэтому этого нельзя представить, так же как тому, кто верит, что деньги – это реальность, нельзя представить, что существует вечность. Из всего, что вы видите, нет ничего, о чем с уверенностью можно сказать, что никогда не войдут на небеса, – так это деньги. И наоборот, нет ничего, о чем с уверенностью можно сказать, что войдет на небесах, – так это милосердие. Так что вы видите, что милосердие бесконечно не имеет никакого отношения к деньгам!
Но деньги, деньги, деньги! Тот иностранный принц возможно, сказал, когда повернулся спиной к могущественному Риму: «Здесь лежит город, который продается, и только ждет покупателя»: о, как часто можно поддаться искушению с отчаянием повернуться спиной к существованию с этими словами: «Здесь лежит мир, который продается, и только ждет покупателя» – поскольку он не готов сказать, что дьявол уже купил его!
В чем заключается серьезность жизни? Если вы действительно задавали себе этот серьезный вопрос, тогда вспомните, как вы на него ответили; или позвольте мне напомнить вам, как вы на него ответили. Серьезность – это отношения человека к Богу; везде, где мысль о Боге пронизывает то, что человек делает, думает, говорит, есть серьезность, в этом и есть серьезность. Но деньги – бог мира, поэтому он считает, что все, что связано с деньгами или имеет какое-либо отношение к деньгам – серьезность. Посмотрите на этого благородного простого мудреца древности, он не брал денег на свои наставления; и апостол Павел скорее предпочитал работать своими руками, чем осквернять Евангелие и унижать его апостольскую миссию и искажать проповедь Евангелия, беря за это деньги. Что мир думает об этом? Да, давайте не будем глупо спрашивать, каково суждение мира об этом благородном простом человеке и о святом апостоле, ибо сейчас мир выучил наизусть им своего рода панегирик. Но если бы хоть один наш современник поступил бы в этот момент так, как эти двое, что бы современники думали о нем? Они бы думали, что он чудак, что он фантазер; они бы думали, что такому человеку «недостает серьезности». Ибо зарабатывать деньги – это серьезность; зарабатывать много денег, даже на продаже людей – это серьезность; зарабатывать много денег на гнусной клевете – это серьезность. Проповедовать какую-то истину, при этом еще и зарабатывая много денег (ибо важно не то, что это истина, а только то, что ты зарабатываешь деньги) – это серьезность. Деньги, деньги – вот это серьезность.
Так нас с самого раннего детства приучают к безбожному поклонению деньгам. Позвольте привести пример, лучший из тысяч и тысяч – ибо перед лодкой, пробирающейся сквозь косяк сельди, сельди меньше, чем реальных примеров воспитания в поклонении деньгам. Представьте себе дом, в котором глава семьи издает приказ, что все они на следующий день (следовательно, воскресенье) должны пойти в церковь вместе. Но что происходит? Воскресным утром, когда пора идти, оказалось, что девочки еще не закончили одеваться. Тогда что говорит отец, серьезный отец, который серьезно воспитывает своих детей поклоняться деньгам? Да, естественно, он ничего не говорит, ну или почти ничего, ибо здесь нет повода ни для упрека, ни для порицания; он, конечно, говорит: «Если девочки еще не готовы, то им придется остаться дома, вот и всё». Но представьте себе, только представьте, как было бы ужасно, если девочки должны идти в театр, а они не были готовы в нужное время. Представьте себе, как воспримет это серьезный отец, а почему? Потому что они потратили впустую столько денег, тогда как оставаясь дома в воскресенье, они даже сэкономили деньги на пожертвовании. Теперь девочкам грозит суровый, строгий отцовский выговор; теперь это великое преступление, великий грех не быть готовым – и поэтому этот серьезный отец, который серьезно воспитывает своих детей, не должен оставить второй проступок безнаказанным. Ибо то, что это непослушание со стороны девочек – это самое малое – в этом случае вина была бы столь же велика и по воскресеньям; нет, серьезность в том, что деньги были потрачены впустую. Вот это вы называете быть отцом, вот это вы называете обладать отцовским достоинством и прави