Итак, речь обращена к вам, несчастным, которые ничего не могут сделать: не забывайте быть милосердными! Будьте милосердны; это утешение для вас, что вы можете быть милосердными, не говоря уже о том, что вы милосердны гораздо больше, чем если бы я мог поручиться, что самые могущественные проявят к вам сострадание. Будьте милосердны к нам, более счастливым! Ваша несчастная жизнь подобна опасному обвинению любящего Провидения, поэтому в вашей власти устрашить остальных из нас; будьте милосердны! Воистину, сколько милосердия такой несчастный оказывает сильным и счастливым! Что милосердее – сильно облегчать страдания других, или страдая спокойно и терпеливо, милосердно стараться не мешать радости и счастью других? Кто из этих двух любит больше: счастливый, разделяющий страдания других, или несчастный, искренне разделяющий чужую радость и счастье?
"Но главное ввсе же в том, что нуждающимся нужно всячески помогать и делать все возможное для облегчения нужды". – Так говорят благие намерения временного существования, и не могут говорить иначе. Вечность, напротив, говорит: есть только одна опасность, опасность отсутствия милосердия; даже если всякая нужда была облегчена, но нет уверенности, что это было сделано из милосердия; и если это не так, тогда страдание, что это было сделано без милосердия, было больше, чем любая временная нужда.
Главная беда в том, что мир не понимает вечности. Временное существование имеет временное и постольку поспешное представление о нужде, а также чувственное представление о величии дара и о способности сделать что-нибудь для удовлетворения нужды. "Бедный, несчастный человек может умереть – поэтому крайне важно, чтобы ему помогли”. Нет, отвечает вечность, самое важное, чтобы ему было оказано милосердие, или чтобы помощь была помощью милосердия. "Соберите деньги, постройте нам больницы, это крайне важно". Нет, говорит вечность, самое важное – это милосердие. То, что человек умирает – это в понимании вечности не несчастье, но несчастье, если не было оказано милосердие. Примечательно, что там, под картиной, изображающей с одной стороны крушение, а с другой лоцманский катер, висит надпись: "Бедность – и насильственная смерть; процветание – и естественная смерть" – значит, смерть с обеих сторон. И вечность утверждает эту непоколебимую истину, что милосердие – это самое главное. Ни один мыслитель так не настойчив в своей мысли, как вечность; ни один мыслитель так не спокоен и так не безмятежен из-за преходящих явлений и преходящих опасностей, как вечность, что, по-видимому, подчеркивает, что наиболее важно оказывать помощь всевозможными способами; ни один мыслитель так не спокоен и так не безмятежен, как вечность. И ни один мыслитель так не уверен, что люди должны, наконец, сдаться и принять его мнение, как вечность, ибо она говорит: только подождите, мы поговорим об этом в вечности, и там разговор будет только о милосердии и только о различии между милосердным и немилосердным. О, если бы я мог представить лицо вечности, когда богач в ответ на вопрос, был ли он милостив, отвечает: “Я отдал сто тысяч рублей бедным”, ибо вечность будет смотреть на него в недоумении, как тот, кто не может понять, о чем говорит богатый человек; и тогда она снова задаст ему вопрос: был ли ты милостив? Представьте себе человека, который вышел к горе, чтобы поговорить с ней о своих делах; или что человек имел дело с ветром по поводу своих собственных достижений: вечность поймет то, что богач говорит о сотне тысячах рублей, и то, что имеют в виду могущественные люди о том, что они сделали все, не больше, чем гора или ветер поняли бы сказанное.
Разве это милосердие – давать сотни тысяч бедным? Нет. Разве это милосердие – давать полкопейки бедным? Нет. Милосердие – это то, как оно дается. Но тогда сто тысяч и полкопейки не имеют никакого значения, то есть я могу видеть милосердие в одном столько же, сколько и в другом; то есть милосердие может быть и может быть столь же совершенно проявлено как в отданной полкопейке, так и в ста тысячах. Но если я действительно вижу столько же милосердия в полкопейке, сколько и в ста тысячах, тогда я действительно вижу его больше в полшиллинге; ибо сто тысяч имеют случайное значение, которое легко привлекает к себе чувственное внимание и тем самым мешает мне видеть милосердие. Разве это милосердие, когда тот, кто может сделать все, делает все для несчастных? Нет. Разве это милосердие, когда тот, кто совсем ничего не может сделать, ничего не делает для несчастных? Нет. Милосердие – это то, как делается все это и ничего не делается. Но тогда я одинаково вижу милосердие в этом всем и в этом ничем; и если это так, то я действительно лучше вижу его в этом ничем, ибо способность делать все – блестящая внешность; она имеет случайное значение, которое, однако, все еще сильно воздействует на чувственное во мне, легко привлекает мое внимание к себе и мешает мне чувствовать милосердие.
Позвольте мне снова и снова проиллюстрировать это. Если бы вы захотели понаблюдать за движениями и кругами от камня, когда его бросают в воду, отправились бы вы в те далекие края, где с ревом низвергается могучий водопад, и там бросили бы камень, или бросили бы вы его в бушующее море? Нет, вы не сделаете ни того, ни другого. Потому что, хотя камень здесь, как и везде, совершал движения и образовывал круги, вы не сможете их увидеть. Поэтому вы поступите совсем наоборот, поищете тихую маленькую заводь, действительно, чем меньше, тем лучше, бросите камень и теперь, не отвлекаясь ни на что постороннее, можете действительно сосредоточить свое внимание, чтобы наблюдать за движениями как вы и хотели.
Что вы понимаете под значительным человеком? Действительно ли это человек, обладающий значительной внутренней ценностью? Если вы сейчас всерьез желаете посвятить себя наблюдению за таким человеком, то предпочтете ли вы видеть его в окружении огромного богатства или украшенным звездами и лентами? Не подумаете ли вы, что именно это мешает вам полностью сосредоточить свой ум на созерцании его значительной внутренней сущности? Так же и с милосердием. Милосердие – вот истинное значительность. Сто тысяч или мирское делание всего – это значительный дар, значительная помощь. Но одно значение – это то, что следует признавать; другое значение – то, которое следует оставить без внимания. И из-за недоверия самому себе вы хотите отбросить то, что следует оставить без внимания – увы, в то время как мир считает, что гораздо легче понять милосердие, когда оно дает сто тысяч, чем когда оно дает полкопейки, и поэтому считает, что легче увидеть милосердие глядя на то, что следует оставить без внимания, если человек действительно хочет увидеть милосердие.
Однако давайте не забывать, что милосердие может проявляться в обоих случаях, в полкопейке и в сотнях тысяч, во всем, что делает сильный, и в том ничем, что делают несчастные. Но даже если признать, что есть милосердие, вы все равно легко убедитесь в том, что чем больше, чем удивительнее дар, чем чудеснее помощь, тем больше есть чего-то, что будет мешать вам полностью сосредоточиться на милосердии. Об апостоле Петре сказано, что однажды, войдя в храм, он встретил хромого человека, просящего у него милостыню. Но Петр сказал ему: "серебра и золота нет у меня, а что имею, то даю тебе: во имя Иисуса Христа Назорея, встань и ходи" – и взяв его за правую руку, поднял; и вдруг укрепились его ступни и колени, и вскочив, стал и начал ходить. Кто посмеет усомниться в том, что это было дело милосердия, и более того, это было чудо? Но чудо сразу же привлекает к себе внимание и тем самым отчасти отвлекает от милосердия, которое никогда не становится более явным, чем когда оно вообще ничего не может сделать; ибо тогда просто нет ничего, что мешало бы совершенно определенно и точно увидеть, что это милосердие.
Только вечность понимает милосердие; поэтому, если вы хотите научиться понимать милосердие, вы должны учиться этому у вечности. Но если вы хотите понять вечное, тогда вокруг вас должна быть тишина, когда вы полностью сосредотачиваете свое внимание на внутреннем. Увы, сто тысяч, они шумят, по крайней мере, они легко могут так шуметь; вы как бы ошеломлены мыслью о том, что можете дать сто тысяч так же легко, как вы даете четыре копейки; ваш ум отвлекается, вы начинаете думать о славной возможности творить добро в таком размере. Но тогда нарушается вечное – что славное, благословенное, самое благословенное состояние – это быть милосердным.
А теперь власть и могущество! Это опять же легко сбивает с толку ум; вы поражены внешними вещами. Но если вы поражены, тогда вы можете быть уверены, что видите не милосердие, ибо милосердие не вызывает удивления. Чему тут, собственно, удивляться, когда даже самый несчастный лучше всех может проявлять милосердие? О, милосердие, если поистине видите его, оно не вызываетает удивления; оно касается вас, оно производит, именно потому, что это внутреннее, самое сокровенное впечатление на вас. Но когда внутреннее становится еще более явным, когда в нем нет ничего внешнего, или когда внешнее через смирение и незначительность скорее похоже на противоположность, и в чувственном понимании, буквально является препятствием для того, чтобы увидеть внутреннее. И когда это относится к милосердию, то мы имеем милосердие, о котором здесь шла речь, милосердие, которое есть дело любви, даже если оно ничего не может дать и ничего не может делать.
Глава 8 Победа примирения в любви, которая завоевывает побежденных
«И все преодолев, устоять»! Разве это не достаточно легко, разве это не само собой разумеющееся, что стоишь или продолжаешь стоять, когда все преодолеешь? Если действительно преодолел все, что тогда может сломить; когда действительно преодолел все, то есть ли еще что-то, против чего должен устоять? О, этот опытный апостол хорошо знал, о чем говорил! Само собой разумеется, что трусливый и боязливый никогда не подвергнет себя опасности, никогда не победит, он никогда не преодолеет все; напротив, он заранее признает себя побежденным, потому что он сдался. Но, с другой стороны, как раз когда человек все преодолел, он, пожалуй, ближе всего к тому, чтобы все потерять – если в этот момент он что-то теряет, он действительно теряет все, чт