Но когда сам любящий стыдлив, когда он едва смеет поднять глаза, чтобы взглянуть на побежденного, разве так унизительно быть побежденным? Человек стыдится, если другой смотрит на него; но если этот другой заставляющий своим взглядом его стыдиться, стыдится сам, тогда никто не смотрит на него. Но если никто не смотрит на него, то нет ничего унизительного в том, чтобы смириться перед добром или перед Богом.
Следовательно, любящий не смотрит на побежденного. Это был первый шаг, чтобы предотвратить унижение. Но в другом смысле любящий все же смотрит на него. Это следующий шаг.
О, если бы я мог описать, как любящий смотрит на побежденного, как сияет радость в его глазах, как ласково покоится на нем его любящий взгляд, как, привлекая и маня, он стремится завоевать его. Ибо для любящего так неописуемо важно, чтобы между ними не вошло ничего тревожащее, чтобы ненароком не проскользнуло ни одно злое слово, чтобы они случайно не обменялись бы ни один непреднамеренный взгляд, который мог бы снова нарушить все на долгое время. Так смотрит на него любящий; в нем царит такое спокойствие, какое может создать в человеке только вечное. Ибо любящий действительно желает завоевать этого побежденного, но это его желание слишком свято, чтобы иметь ту страсть, которая обычно прсуща желанию. Одно только желание страсти очень часто приводит человека в легкое замешательство; напротив, чистота и святость этого желания дают любящему возвышенное спокойствие, которое снова помогает ему одержать победу примирения, самую прекрасную и самую трудную, ибо одной силы здесь недостаточно, сила должна совершаться в немощи.
Но разве унизительно то чувство, что один человек так важен для другого? Разве унизительно для девушки, что любящий добивается ее любви? Разве это для нее унизительно, что так очевидно, насколько он заинтересован в ее завоевании? Разве это унизительно для нее – предвкушать его радость, если он добъется успеха? Нет, конечно, нет. Но любящий, который путем примирения хотел бы завоевать побежденного, он, в гораздо более высоком смысле, находится точно в такой же ситуации, воспринимая любовь другого человека. И любящий слишком хорошо знает, как трудно таким образом освободить, освободить человека от зла, освободить его от унижения поражения, освободить его от унылых мыслей о прощении, в которых он нуждается; и так, несмотря на все эти трудности, завоевать его любовь.
И все же любящиму удается завоевать побежденного. Все сбивающее с толку, все мыслимые препятствия удаляются, как по волшебству: в то время как побежденный держится за прощение, любящий держится за любовь побежденного. О, это неправда, что если спрашиваешь, всегда получаешь ответ; христианство опровергло и эту пословицу, как и все пословицы человеческой мудрости. Ибо, когда побежденный спрашивает: «Теперь ты действительно простил меня?» – любящий отвечает: «Теперь ты действительно любишь меня?» Но он не отвечает на заданный вопрос. Нет, он не отвечает на него, он слишком любящий, чтобы сделать это, он даже не ответит на вопрос о прощении; ибо это слово, особенно если сделать на нем ударение, легко превратило бы дело в опасном смысле в слишком серьезное. Чудесный разговор! Кажется, в нем нет никакого смысла. Один спрашивает на востоке, а другой отвечает на западе; и все же они говорят, причем любовь понимает это, они оба говорят одно и то же.
Но последнее слово остается за любящим. Ибо всякий раз, когда они меняются местами, тогда один говорит: “Ты действительно простил меня?", а другой отвечает: “Теперь ты действительно любишь меня?” Видите, ничто, ничто не может устоять перед любящим, даже тот, кто просит прощения. В конце концов он перестанет просить прощения.
Итак, любящий победил, ибо он завоевал побежденного.
Глава 9 Деяние любви в воспоминании об умерших
Если человек по той или иной причине опасается, что он не может сохранить в памяти общее представление какого-то длинного и сложного вопроса, то он пытается получить краткое изложение его в виде обзора. Так и смерть – это кратчайший конспект жизни, или это жизнь в своей самой краткой форме. Вот почему для тех, кто действительно размышляет о смысле человеческой жизни, всегда так важно многокракно проверять посредством краткого изложения то, что они поняли о жизни. Ибо ни один мыслитель не имеет такого понимания жизни, как смерть, этот могущественный мыслитель, который не может просто продумать каждую иллюзию, но может продумать ее по частям и в целом, может продумать ее до конца. Если же исследование всего многообразия жизненных путей создают путаницу в уме, тогда отправяйтесь к умершим, “где сходятся все пути" – там исследование станет легким. Если ваша голова кружится от постоянного созерцания и слушания о разнообразии жизни, тогда отправляйтесь к умершим, имеющим власть над различиями: между “родством по глине" нет различий, но только близкое родство. Ибо то, что все люди кровные родственники, стало быть, одной крови – это родство часто отрицается в жизни; но то, что они одной глины – это родство смерти никто не может отрицать.
Да, отправляйтесь еще раз к умершим, чтобы там получить представление о жизни: так поступает стрелок, он ищет место, где враг не может поразить его, но откуда он может поразить врага и где у него будет идеальная позиция для прицеливания. Не выбирайте для посещения вечернее время, ибо спокойствие вечера и вечера среди умерших часто не так уж далеко от некоторого перевозбуждения, которое напрягая и “наполняя беспокойством", задает новые загадки вместо объяснения уже заданных. Нет, отправляйтесь туда ранним утром, когда утреннее солнце проглядывает между зеленой листвой, играя светом и тенью, когда красота и дружелюбие сада, щебет птиц и разнообразная жизнь повсюду почти заставят вас забыть, что вы находитесь среди умерших. Тогда для вас это будет, будто вы попали в чужую страну, незнакомую с путаницей и разделениями жизни; в страну детства, состоящую из одних маленьких семей. Именно здесь мы можем достичь того, к чему тщетно стремимся в жизни: равной доли. У каждой семьи есть свой небольшой участок земли примерно одинакового размера. Вид их примерно одинаков для всех. Солнце может светить одинаково всем; ни одно здание не поднимается так высоко, чтобы заслонять лучи солнца, или свежесть дождя, или свежий порыв ветра, или эхо поющих птиц от соседа или соседки. Нет, здесь доли равны. Ибо в жизни, конечно, могло случиться так, что временами семья, живущая в изобилии и процветании, должна была ограничивать себя; но после смерти им всем пришлось ограничивать себя. Может быть небольшая разница, может быть, с локоть в размере земельного участка, или у одной семьи есть дерево, которого нет на участке другого земного жителя. Как вы думаете, почему существует такая разница? Ее цель – с помощью глубокой шутки напомнить вам своей незначительностью, насколько велика была разница. Так любит смерть! Ибо именно любовь со стороны смерти с помощью этой незначительной разницы напоминает вам в возвышенной шутке, насколько велика была разница. Смерть не говорит: «Нет просто никакой разницы»; она говорит: «Вот, посмотрите, какая разница: в пол-локтя». Если бы не было этого небольшого различия, то и понятие смерти не была бы полностью достоверным. Таким образом, в смерти жизнь возвращается к детству. В детском возрасте также была большая разница в том, что у кого-то есть дерево, цветок, камень. И это различие было предвосхищением различий, которые проявятся в жизни совсем в ином масштабе. Теперь жизнь окончена, и между умершими остается небольшой намек на различие в виде шутливого воспоминания о том, что было.
Вот, здесь самое подходящее место для размышлений о жизни, получить общее представление с помощью краткого конспекта, сокращающего всю сложную широту взаимоотношений. Как же тогда я мог, когда писал о любви, упустить эту возможность проверить, что такое любовь на самом деле? Воистину, если вы хотите убедиться, какая любовь в вас или в другом человеке, обратите внимание на то, как он ведет себя по отношению к умершим. Наблюдая за человеком, ради самого наблюдения очень важно, смотреть на него в отношениях, смотреть на него одного. Но если между двумя реальными людьми отношения, и их двоих всегда видят только вместе, тогда отношения усложняются и затрудняют наблюдение только за одним человеком. Этот второй человек как раз и скрывает что-то от первого, и, более того, второй человек может иметь такое большое влияние на первого, что первый человек кажется не тем, кем он является на самом деле. Поэтому здесь нужна двойная оценка; наблюдатель должен учитывать, какое влияние оказывает другой человек своей личностью, своими качествами, своими добродетелями и своими пороками на человека, являющегося объектом наблюдения. Если бы вам довелось увидеть человека всерьез ведущего бой с тенью, или если бы вы увидели человека, танцующего сольный танец, который он обычно танцует с кем-то другим: тогда вы смогли бы наблюдать за его движениями лучше, чем когда он боксировал с другим настоящим человеком, или танцевал с другим настоящим человеком. И если в разговоре с кем-то вы постигнете искусство превращаться в "ничто", тогда вы лучше всего узнаете, что находится в другом человеке.
О, но когда человек связан с умершим, тогда в этих отношениях есть только один, ибо умерший человек – это не реальность. Никто, никто не может так хорошо превратиться в “ничто”, как мертвый, потому что он и есть “ничто". Поэтому здесь не может быть и речи о какой-либо ошибке в наблюдении; здесь проявляется живой, здесь он предстает таким, какой он есть на самом деле; ибо умерший человек, да, он деликатный человек, он полностью отстранился; он не оказывает ни малейшего влияния, ни мешает, ни помогает тому живому, который связан с ним. Умерший человек – не реальный объект, он лишь повод, постоянно показывающий, что находится в живом человеке, связанном с ним, или помогающий раскрыть, что представляет собой живой человек, не связанный с ним.
Ибо и у нас есть обязанности по отношению к умершим. Если мы должны любить людей, которых видим, то и тех, которых мы видели, но больше не видим, потому что смерть забрала их у нас. Мы не должны тревожить умерших своими cтенаниями и причитаниями; мы должны вести себя с ними так, как мы ведем себя со спящим, которого у нас не хватает духа разбудить в надежде, что он скоро проснется сам. «Меньше плачь над умершим, потому что он успокоился», – говорит Сирах; и я не знаю лучшего способа выразить истинное воспоминание, чем этим тихим плачем, который не начинает рыдать сразу – и вскоре прекращается. Нет, надо вспоминать умерших плача тихо, но плача долго. Как долго, нельзя определить заранее, так как никто в воспоминании точно не знает, как долго он будет разделен у умершим. Но тот, кто с любовью вспоминает умерших, может использовать слова из псалма Давида о воспоминании, в его