Умерший человек не меняется; нет и мысли о какой-либо возможности оправдания, чтобы переложить на него вину. Поэтому он непоколебим. Да, это верно; но у него нет реальности, и поэтому он ничего, совсем ничего не делает, чтобы сохранить свою власть над вами, за исключением того, что он не меняется. Итак, он верен. Итак, если в отношениях между живыми и мертвыми происходит какое-либо изменение, то очевидно, что изменились именно живые. Если же, наоборот, не происходит никаких изменений, то верен именно живой, с любовью вспоминая его – увы, тогда как он ничего не мог сделать, чтобы удержать вас; увы, тогда как он делал все так, будто притворяясь, что совсем забыл о вас и о том, что вы ему сказали. Ибо никто, кто действительно забыл то, что ему сказали, не может выразить определеннее, что он забыл это, что все это отношение к нему, что все это дело забыто, чем умерший человек.
Таким образом, работа любви в воспоминании умерших – это работа самой бескорыстной, самой свободной, самой верной любви. Так что идите и делайте это; вспоминайте мертвых и тем самым учитесь любить живых – бескорыстно, свободно, преданно. В вашем отношении к умершим у вас есть определенное мерило, по которому вы можете проверить себя. Использующий это мерило легко уменьшит объем самых сложных отношений и научится отталкиваться от всей массы оправданий, которые действительность обычно имеет под рукой, чтобы показать, что именно другой эгоистичен, именно другой сам виноват в том, что его забыли, потому что он не призвал себя к разуму, именно другой неверен. Вспоминайте умерших; тогда вы получите предвкушение неотделимого от этого деяния любви благословения, а также лучшее руководство в правильном понимании жизни: долг любить людей, которых мы не видим, но и тех, которых видим. Наш долг любить людей, которых мы видим, не может прекратиться из-за того, что смерть отделила их от нас, ибо долг вечен; но поэтому долг по отношению к умершим не может настолько отделить ныне живущих от нас, чтобы они не стали объектом нашей любви.
Заключение
В этой книге мы попытались «многократно и многообразно» рекомендовать любовь. Возблагодарив Бога за то, что нам удалось завершить работу так, как мы хотели, в заключение приведем слова апостола Иоанна: «Возлюбленные, будем любить друг друга». Эти слова, имеющие апостольский авторитет, имеют также, если вдуматься в них, опосредующее звучание или опосредующее настроение по отношению к противоречиям самой любви, потому что они произнесены тем, кто был совершен в любви. В этих словах вы не слышите строгости долга; апостол не говорит: «Вы должны любить друг друга», но вы также не слышите ни поэтической страсти, ни неистовства чувств. В этих словах есть что-то ясное и благословенное, но есть и печаль, касающаяся жизни и умиротворенная вечным. Апостол как бы говорит: «Ну, а что же в конце концов, может помешать вам любить? Что вы можете вообще получить от любви к себе? Заповедь состоит в том, что вы должны любить, о, но если вы хотите понять себя и жизнь, то не нужна и заповедь; ибо любить людей – это то единственное, ради чего стоит жить; без этой любви вы на самом деле не живете; и любить людей – это единственное благословенное утешение, как здесь, так и в будущем; и любить людей – единственный верный признак того, что вы «христианин» – воистину, одного исповедания веры недостаточно. С христианской точки зрения любовь заповедана; но заповедь любви – это старая заповедь, которая всегда нова. Заповедь любви не похожа на человеческие заповеди, которые с годами стареют и тускнеют, или меняются в зависимости от того, как договорятся те, кто должен её исполнять. Нет, заповедь любви остается новой до последнего дня, такой же новой, как и в тот день, когда она стала самой старой. Таким образом, заповедь не меняется ни на йоту, тем более апостолом. Изменение тогда может заключаться только в том, что любящий все больше и больше узнает заповедь, становится единым целым с заповедью, которую он любит; потому он говорит так мягко, так нежно, как будто забыл, что любовь – это заповедь. Но если вы забудете, что говорит апостол любви, то вы не поймете его; ибо такие слова – не начало разговора о любви, а его завершение.
Поэтому мы не смеем так говорить. То, что в устах опытного и посвященного апостола является истиной, в устах новичка легко может оказаться притворством, из-за чего он рано сбежит из школы заповедей и уклонится от «школьного ига». Мы представляем апостола говорящим; мы не делаем его слова своими, но мы делаем себя его слушателями: «Возлюбленные, будем любить друг друга!» И ещё: помните христианское «подобное за подобное», «подобное за подобное» вечности. Это христианское «подобное за подобное» является настолько важным и решающим христианским понятием, что я желал бы закончить этой мыслью если не каждое произведение, где я в меру своих возможностей развиваю христианскую идею, то хотя бы одно.
О христианстве в наше время говорят сравнительно мало (я имею в виду сравнительно с тем, о чем говорят так много). Но в речах, которые можно услышать (ибо нападки – это ведь не речь о христианстве), христианство нередко предстает как некая мягкая, почти бессильная форма любви. Всё это – любовь и любовь; наслаждайтесь собой и своей плотью и кровью, проводите хорошие или счастливые дни без забот, ибо Бог есть любовь и любовь – о строгости не должно быть и речи; все должно быть свободным и легким языком и природой любви. Однако при таком понимании любовь Бога легко превращается в сказочное и детское понятие, а образ Христа – в настолько пресный и слащавый, что кажется невозможным, что Он для иудеев соблазн, для еллинов безумие, то есть так, как учили христианству в нашем детстве.
Все очень просто. Христианство упразднило иудейское подобное за подобное: «око за око, зуб за зуб», заменило его на подобное за подобное вечности. Христианство полностью отвлекает внимание от внешнего, обращает его внутрь и превращает все ваши отношения с другими людьми в отношения с Богом: так что вы обязательно и в том, и в другом смысле получаете подобное за подобное. С христианской точки зрения, человек в конечном счете и по существу имеет дело только с Богом, хотя он должен оставаться в мире и в определенных ему отношениях земной жизни. Но иметь дело с Богом (и никогда не останавливаться на полпути из-за суда низшей инстанции, человеческого суда, как будто он все решает), дает в одно и то же время и величайшее утешение, и величайшее напряжение, и величайшую мягкость, и величайшую строгость. Это и есть воспитание человека; ибо его отношения с Богом – это воспитание, Бог- Воспитатель. Но истинное воспитание должно быть столь же строгим, сколь и мягким, и наоборот. И если воспитателю-человеку приходится обучать много детей одновременно, то как ему быть? Конечно, нет времени на нотации, упреки и многословие, и если бы было время, то все воспитание сводилось бы к разглагольствованию. Нет, опытный воспитатель предпочтитает воспитывать глазами. Он приковывает взгляд ребенка к себе.
Именно это и делает Бог. Он правит всем миром и воспитывает это бесчисленное множество людей Своим взглядом. Ибо что такое совесть? В совести Бог смотрит на человека так, чтобы человек во всем смотрел на Него. Так Бог воспитывает. Но ребенок, которого воспитывают, легко воображает, что его отношения с товарищами, тот крошечный мирок, в котором они живут – это реальность, но воспитатель своим взглядом учит его, что все это служит воспитанию ребенка.
Также и пожилой человек легко воображает, что то, что он должен делать с миром – это и есть реальность; но Бог учит его пониманию, что все это служит только его воспитанию. Итак, Бог-Воспитатель; Его любовь – сочетание величайшей мягкости с величайшей строгостью. Это как в природе, где тяжесть – это одновременно и легкость. Небесное тело легко плывет в бесконечности под действием силы тяжести; но если оно сходит со своей орбиты, становится слишком легким, тогда легкость становится тяжестью, и оно тяжело падает – под действием легкости. Таки строгость Божия по отношению к любящим и смиренным – мягкость, а к жестокосердным Его мягкость – это строгость. Эта мягкость, что Бог пожелал спасти мир, для непринимающего спасение является величайшей строгостью, даже большей строгостью, чем если бы Бог никогда не желал этого, а желал только судить мир. Вот, это единство строгости и мягкости; то, что вы во всем полагаетесь на Бога – это величайшая мягкость и величайшая строгость.
Поэтому, если внимательно прислушаться, можно самим услышать строгость в том, что совершенно определенно следует называть Евангелием. И когда сотнику из Капернаума сказали: «По вере вашей да будет вам» – нельзя представить себе более радостной вести, более мягкого, более милосердного слова! – и все же, что было сказано? Сказано: «По вере вашей да будет вам». Если мы хотим применить эти слова к самим себе, мы должны сказать: «С вами будет то, во что вы верите; если вы имеете веру ко спасению, то спасетесь». Как мягко, как милосердно! Но уверен ли я в том, что у меня есть вера, ибо то, что сотник верил, нельзя перенести на меня, как будто я имею веру только потому, что она была у сотника. Если кто-нибудь спросит у христианства: «Могу ли я быть уверен в том, что у меня есть вера?», то христианство ответит: «Да будет вам по вере вашей» – или что подумал бы Христос о сотнике, если бы вместо того, чтобы прийти к Нему с верой, он пришел бы к Нему, чтобы лично узнать, имеет ли он веру? «Да будет вам по вере вашей», то есть никогда не сомневайтесь, что с вами будет то, во что вы верите, христианство ручается за это. Но то, что вы, именно «вы», имеете веру, безусловно не относится к учению и проповеди христианства, чтобы оно объявило вам, что у вас есть вера!
Когда возникают робкие, тревожные сомнения, что у вас нет веры, тогда христианство повторяет неизменное: «Да будет вам по вере вашей». Какая строгость! Из рассказа о сотнике вы узнаете, что у него была вера, и к вам это не имеет никакого отношения, затем вы узнаете у христианства, что с ним произошло то, во что он верил – но вы не сотник. Предположим, кто-то скажет христианству: «Совершенно точно, что я крещен, так что же, совершенно точно, что у меня есть вера?» Тогда христианство ответит: “Это вам по вере вашей». Сотник, хотя и не был крещен, поверил; поэтому с ним произошло то, во что он верил, только по его вере Евангелие становится Евангелием. Если бы сотник, хотя пришел и попросил Христа о помощи, все же несколько сомневался в своей душе, сможет ли Христос помочь ему, а Христос сказал ему то же самое: «Да будет вам по вере вашей», что тогда? Будет ли это тогда Евангелием? Нет, не для сотника, потому что это было бы осуждением ему. Это «да будет вам» приходит так быстро, но оно так сильно сдерживает следующее: «По вере вашей». Этим словом мы можем с равным успехом проповедовать как строгость, так и мягкость; ибо в этих словах есть и строгость, христианская строгость, которая без колебаний исключает боязливых из Царства Божьего или, вернее, без колебаний учит, что боязливые исключают самих себя, так что, значит, как в Царство Божье нельзя войти без повиновения, так же нельзя войти трусливым и изнеженным нытьём.