Трудно сказать, получал ли Джон Райкнер удовольствие от своих занятий, и уж тем более, раскаивался ли он в содеянном, но в его случае проблеме заработка было уделено центральное место, что также отличает данный казус от других дел о проституции. Судьи обратили на этот аспект деятельности обвиняемого самое пристальное внимание: в своих показаниях (в том виде, в котором они дошли до нас) он говорил исключительно о деньгах[583]. Причем — и данное обстоятельство следует особо подчеркнуть — о плате за сексуальные услуги Райкнер упоминал лишь в тех случаях, когда описывал свои контакты с мужчинами, перед которыми представал в образе Элеоноры, т. е. переодевшись женщиной и «превратившись» в проститутку.
Таким образом, перед нами (как, вероятно, и перед лондонскими судьями в 1394 г.) встают два взаимосвязанных вопроса: кем следовало бы считать Джона Райкнера и чем для него являлись занятия проституцией.
Прежде всего, по всей видимости, стоит задуматься, могли или нет современники нашего героя воспринимать его как гомосексуалиста. Как мы уже успели убедиться, содомия (во всех ее проявлениях) была хорошо известна в средневековой Западной Европе, уже с XIII в. считалась там уголовным преступлением и наказывалась смертной казнью через сожжение[584]. Однако в деле Джона Райкнера мы не найдем ни единого намека на подобное обвинение. С одной стороны, это объясняется тем, что в Англии гомосексуализм вплоть до XVI в. являлся преступлением, подпадавшим исключительно под церковную юрисдикцию, а потому никаких светских постановлений относительно его преследования не существовало[585]. С другой стороны, судьи, собственно, и не могли посчитать арестованного «содомитом», ибо при контактах с женщинами он выступал в своем естественном — мужском — обличье, а при контактах с мужчинами, напротив, весьма успешно притворялся женщиной. Его клиенты даже не подозревали, что их обманывают, и заключали с ним сделку как с настоящей проституткой, о чем свидетельствуют показания Джона Бритби:
В связи с чем этот Джон Бритби сообщил, что он проходил по центральной улице Чипа в воскресенье в упомянутое время. [Там он] встретил Джона Райкнера, одетого как женщина, и, думая, что перед ним женщина, спросил его (как если бы говорил с женщиной), не сможет ли она удовлетворить его сексуальное желание[586].
Иными словами, многочисленные клиенты нашего героя вовсе не жаждали вступить с ним в гомосексуальную связь[587].
Может быть, как полагали издатели дела Джона Райкнера и практически все специалисты, так или иначе упоминавшие этого персонажа в своих исследованиях, следовало бы назвать его трансвеститом[588]? Однако в Средние века мужской трансвестизм не имел сексуальных коннотаций и не преследовался судом как преступление. Крайне мало внимания ему уделяли и средневековые богословы. Собственно, рассуждения на эту тему мы можем встретить у одного-единственного автора — Александра Галенского (ок. 1185–1245), английского теолога, учившегося, а затем преподававшего в Парижском университете[589]. Его главное произведение — Summa theologica, более известное как Summa Alexandr, или Summa Halensis, оказало большое влияние на схоластику XIII в.[590]
В этом сочинении Александр в том числе останавливался и на проблеме (предосудительного) переодевания мужчин[591]. Он допускал, что представители сильного пола могут надеть женское платье лишь в двух исключительных ситуациях: если им угрожает опасность и они таким образом пытаются спасти собственную жизнь или если они исполняют обязанности, обычно возлагаемые на женщин[592]. Во всех остальных случаях мужчина, взявший за обыкновение ходить в платье, нарушает Божественные установления и совершает грех[593]. Любопытно, что в подтверждение своих слов автор не привел ни одного — античного или средневекового — примера, хотя подобные истории были вполне на слуху. В частности, Александр мог бы вспомнить римского императора Гая Калигулу (12–41), о манере которого в одежде уподобляться женщине с явным презрением писал Светоний:
Одежда, обувь и остальной его обычный наряд был недостоин не только римлянина и не только гражданина, но и просто мужчины и даже человека. Часто он выходил к народу в цветных, шитых жемчугом накидках, с рукавами и запястьями, иногда в шелках и женских покрывалах, обутый то в сандалии или котурны, то в солдатские сапоги, а то и в женские туфли[594].
История императора Артавазда (742–743) и жителей Константинополя, напротив, вполне могла послужить для автора Summa Halensis примером ситуации, при которой смена одежды с мужской на женскую оказывалась вполне допустимой:
Но в городе терпели сильный голод, и продавалась мера ячменя по двенадцати монет, овощей по девятнадцати, конопли и бобов мера по восьми монет, масла пять литр по монете, шестая мера вина продавалась за полмонеты. Народ стал умирать, и Артавазд принужден был отпускать его из города. Но он приказал замечать лица и тем многих остановил; почему некоторые принуждены были прикрывать свои лица, одевались в женское платье, в монашеский образ, и таким образом могли скрытно уходить[595].
Не будучи, тем не менее, в состоянии вспомнить ни одного героя прошлого, надевавшего хоть раз женскую одежду, Александр Галенский был вынужден обратиться к истории Деборы, избравшей мужские доспехи ради участия в сражении[596], несмотря на то, что средневековая иконография библейской пророчицы была крайне бедна и ни на одной из известных миниатюр она не изображалась в мужском облачении[597].
Тем не менее, в отличие от мужского, женский трансвестизм довольно часто упоминался в средневековой литературе, прежде всего, в агиографических сочинениях: подобные «казусы» использовались в данном контексте как специфический шаблон для описания поведения героини in extremis. В сложных жизненных ситуациях или в ситуациях выбора, когда существовала угроза непорочности или даже жизни той или иной юной особы, переодевание в мужское платье и, как следствие, сокрытие собственной идентичности оказывалось вынужденным, но оправданным шагом[598]. В реальной жизни женский трансвестизм также встречался, однако в основе его лежало отнюдь не желание скрыть свою сущность, но, скорее, открытая демонстрация нового социального статуса. Так было, к примеру, с Гаитой (Сигельгаитой), супругой Роберта Гвискара, герцога Апулии, Калабрии и Сицилии, наравне с ним участвовавшей в военных операциях; с Изабель де Конш, возглавившей войско своего мужа в его отсутствие; с Жанной д’Арк, ставшей одним из военачальников Карла VII; с Елизаветой I Тюдор, а также со многими другими женщинами-правительницами, присвоившими себе не только эту, сугубо мужскую функцию, но и соответствующие ей атрибуты, в том числе — одеяние, что также, безусловно, как и в случае в Деборой, описанном Александром Галенским, рассматривалось как вполне оправданный, а потому легитимный шаг[599].
Возвращаясь к предполагаемому трансвестизму Джона Райкнера, следует отметить, что слабая разработанность проблемы мужского трансвестизма в трудах средневековых авторов находила отражение и в судебной практике. Об этом справедливо напоминает Жак Россьо, ссылаясь на один, весьма похожий на случай Райкнера, процесс, состоявшийся в 1354 г. в Италии[600]. Речь шла о некоем Роландино Ронкайя (Rolandino Ronchaia), который проживал в Венеции и, вероятно, вследствие гормонального сбоя в организме, внешне скорее напоминал женщину. Тем не менее, он вырос и изначально осознавал себя именно мужчиной[601]. Несмотря на то, что у него имелась вполне заметная грудь и его отличало совершенно женское поведение в быту, он даже был женат. Впрочем, через какое-то время супруга все же оставила его: как полагали судьи, рассматривавшие позднее его дело, по причине отсутствия у него эрекции. После ее смерти от чумы Роландино уехал в Падую, где жил у родственника и где многие обращали внимание на его абсолютно женскую внешность. В конце концов, один из гостей дома воспользовался этим обстоятельством, и Ронкайя получил первый опыт сексуальных контактов с мужчиной. Как следствие, он очень быстро сменил имя, назвался «Роландиной» и под видом женщины вернулся в Венецию, где начал промышлять проституцией около моста Риальто[602], продавая себя «бесчисленному множеству мужчин». Когда его арестовали, он — как и Джон Райкнер — клялся, что никто из его клиентов даже не подозревал, с кем имеет дело[603]. Более того, он делил кров с несколькими другими проститутками, и эти женщины тоже ни о чем не догадывались. И все же члены трибунала, проявив весьма умеренный интерес к анатомическим особенностям Ронкайя, приговорили его к смерти на костре за многочисленные гомосексуальные контакты, имевшие место как в Венеции, так и в Падуе.