[785]. Вот почему, боясь, что Аннекин все-таки ее бросит, она завела себе нового приятеля:
В отсутствие упомянутого де Рюйи она сошлась с [очередным] компаньоном по имени Гийо де Лилль, который неоднократно пил, ел и спал в ее комнате… [И поступила так], сомневаясь в глубине души, как бы по возвращении из Испании ее жених не охладел в своих чувствах к ней и не расхотел на ней жениться, что принесло бы ей тяжкий урон и бесчестье, учитывая ее положение простой девушки и статус упомянутого де Рюйи, который являлся богатым, могущественным и красивым молодым человеком, [имеющим] высокопоставленных друзей[786].
Страхи Масет оказались оправданными. Ее жених на самом деле не заводил с ней поначалу никаких разговоров о свадьбе, что и вынудило девушку, по ее словам, использовать любовный приворот:
Она настойчиво просила и умоляла упомянутого де Рюйи, чтобы тот сделал ее своей [законной] женой и супругой. Однако он не отвечал на ее вопрос прямо и честно, как она того желала… И ей кажется, и она думает и совершенно уверена, что ее суженый де Рюйи женился на ней быстрее, чем думал, [только] по причине приворота, [который она на него навела][787].
Однако совместная жизнь молодых супругов, как мы уже знаем, не задалась. Прево Герара постоянно оскорблял свою молодую жену, попрекая ее низким происхождением:
На протяжении [всего] этого времени между ней и ее супругом постоянно возникали стычки и споры, в основном потому, что муж оскорблял ее и бил из-за того, что она не желала выполнять его прихоти, а также потому, что она в грубой форме отвечала ему [на замечания, утверждая,] что ее [репутация] ничуть не хуже его [собственной][788].
Из-за постоянного разлада, царившего в семье, Масет и вынуждена была, по ее словам, прибегнуть к колдовству. Аннекин заболел, однако избивать и поносить супругу не перестал, а потому она вновь навела на него порчу, и тогда ему стало совсем плохо[789]. Далее следовал уже знакомый нам рассказ о визите в дом де Рюйи менестреля, но, добавляла теперь обвиняемая, поскольку она очень боялась, что заподозрят в преступлении именно ее, она сама предложила своей свекрови Люсет обратиться к известной в области Бри знахарке[790]. В остальном же история Масет полностью повторяла второй вариант показаний Жанны де Бриг, который был также записан после пытки и в котором говорилось о сговоре, имевшем место между двумя «ведьмами»[791].
Окончательную версию событий, представленную Масет, вроде бы подтверждали и известия из Герара. Слуги Аннекина де Рюйи обыскали весь его дом и обнаружили во дворе жаб, припрятанных под поленницей[792]. (Илл. 40) Сам же хозяин сообщал в Париж, что на протяжении последних двух недель, когда его жена содержалась под стражей, здоровье его существенно улучшилось[793]. Большего и желать было нельзя: судьи с чистой совестью единодушно приговорили Масет к смерти и 19 августа 1391 г. отправили ее вместе с Жанной де Бриг на костер[794].
Для нас должно быть совершенно очевидно, что окончательные и наиболее полные версии показаний обеих наших героинь были получены под пыткой. Этим, в частности, объяснялась их идентичность: большая часть подробностей произошедшего в Гераре преступления оказалась буквально «списана» незадачливой супругой Аннекина де Рюйи с показаний ее подельницы. И хотя их истории постоянно изменялись, дополнялись и уточнялись, мы обязаны принимать данное обстоятельство во внимание и не доверять слепо всему, что они рассказали в суде.
Вынужденный характер признаний Масет и Жанны следует, вне всякого сомнения, учитывать прежде всего при анализе сообщений об их предполагаемых занятиях колдовством. В конце XIV в. связь между использованием пыток в ведовских процессах и сомнительным, с рациональной точки зрения, описанием контактов «ведьм» и «колдунов» с дьяволом, их посещений шабаша или повседневных магических практик отсутствовала полностью. Французские судьи, как и все их европейские коллеги, искренне верили, что лишь на дыбе обвиняемые способны дать чистосердечные признания, рассказав собравшимся «истинную правду» о своем преступном ремесле. Только в конце XVI в. в трудах демонологов впервые отчетливо зазвучала мысль о том, что подобные показания могут являться абсолютным вымыслом и в действительности никаких «ведьм» не существует. Одним из первых, кто пришел к этому заключению, был уже упоминавшийся ранее Иоганн Вейер, прямо писавший в трактате De prestigiis daemonum (1563 г.) о невозможности узнать на пытке правду о преступлении – тем более, в делах о колдовстве, которое, с его точки зрения, следовало рассматривать не более чем иллюзии, насылаемые дьяволом на больных меланхолией женщин[795]. Еще через год о бесполезности пыток заявил голландский юрист Юст ван Дамхудер в сочинении Praxis rerum criminalium, опубликованном в Антверпене в 1564 г. Он полагал, что ни один чиновник, участвующий в уголовном процессе, «не свободен от страсти»: прекрасно осознавая, что обвиняемые признаются в чем угодно, не будучи в состоянии терпеть физическую боль, судья, тем не менее, подчас выносит соответствующее решение на основании всего лишь слухов или дурной репутации человека[796].
Что же касается Франции, то здесь, насколько я могу судить, первые подобные размышления появились в трудах правоведов только в конце XVII в. В частности, им был посвящен трактат советника парламента Безансона Огюстена Николя, писавшего о недопустимости применения силы к заключенным, поскольку «очевидно, что многие, дабы избежать страданий, лгут на пытках»[797]. Особое внимание автор также уделил вопросу о расследовании дел о колдовстве, когда результатом ошибочных действий судей всегда становилась смерть подозреваемых:
Следует соответствовать званию судьи, что означает придерживаться рамок божественного права и ограничиваться показаниями неподкупных свидетелей, а не использовать этот ошибочный метод (т. е. пытку. – О. Т.), как поступают в Германии, где судьям недостаточно и тысячи свидетельских показаний и они предпочитают собственное признание обвиняемого. Подобная одержимость практикой пыток и порождает в них дьявольскую жестокость[798].
Однако в 1391 г. обоснованные сомнения в разумности использования в ведовских процессах пытки и в правдивости полученных таким образом показаний не были еще знакомы парижским судьям, и они расценили признания Масет и ее подруги Жанны де Бриг как вполне реалистичные. А поскольку подобные дела на тот момент все же представляли собой известную редкость, не стоит удивляться тому, насколько подробно оказались записаны рассказы наших героинь в «Уголовном регистре Шатле». Алом Кашмаре с любопытством истинного этнографа фиксировал малейшие детали, которые могли в дальнейшем пригодиться его коллегам при рассмотрении схожих случаев: обстоятельства, способствующие превращению молодой девушки или взрослой женщины в «ведьму»; условия заключения договора с дьяволом; особенности профессиональных интересов той или иной обвиняемой (их «специализации»); наконец, многочисленные «рецепты» зелий, о которых упоминали Масет и Жанна.
Данный демонологический аспект рассмотренного нами судебного казуса, безусловно, исключительно любопытен, а потому заслуживает самостоятельного исследования. Если же отбросить его в сторону и повнимательнее присмотреться к тем событиям, которые в конце концов повлекли за собой возбуждение уголовного дела, то окажется, что вся эта история в действительности представляла собой не что иное, как рассказ о двух молодых и в общем очень несчастливых женщинах, которые всеми силами пытались устроить свою личную жизнь. И, как это ни ужасно звучит, именно применение пытки в данном процессе дало нам возможность довольно близко познакомиться с обеими героинями.
Сначала перед нами предстала Жанна де Бриг – матрона, обремененная маленькими детьми, отец которых никак не желал на ней жениться[799]. Как следствие, она оказалась лишена возможности завести полноценную семью и собственный дом и превратиться в уважаемую в обществе особу[800]. Вместо этого она вынуждена была зарабатывать на жизнь самостоятельно, регулярно прибегая к обману своих доверчивых клиентов или вступая с ними в сговор, как показывает история ее отношений с семейством де Рюйи.
Ее подельница Масет, на первый взгляд, находилась в более выигрышной ситуации. Правда, годы юности, проведенные в Рийи, а затем в Париже, особой удачи ей не принесли: многочисленные сожители, не спешившие взять ее в жены, обеспечили ей устойчивую репутацию проститутки. Однако, в отличие от Жанны де Бриг или от нашей давней знакомой Колетт Ла Бюкет, оставшихся матерями-одиночками, Масет в конце концов вроде бы повезло, и она смогла выйти замуж, да еще и за «богатого, могущественного и красивого» человека. Брак, тем не менее, оказался на поверку несчастливым, поскольку прево Герара явно стыдился своей жены и ее прошлого, что порождало между ними бесконечные ссоры. Мы не знаем, какими именно причинами руководствовался Аннекин, обручившись с бывшей проституткой, и насколько правдивой являлась история любовной связи его молодой жены с местным капелланом – но такое развитие событий представляется вполне возможным, учитывая скверные отношения, царившие в семействе де Рюйи.