до окончания работы над трактатом (в его заключении присутствовала соответствующая отсылка к тексту приговора[1069]). С другой стороны, можно, вероятно, предположить, что данное сочинение не заставило себя долго ждать, тем более, что опубликованы «Правдивые размышления» были Мамером Патиссоном, «постоянным королевским издателем», как значилось на титульном листе трактата[1070].
Свой небольшой трактат Мареско начинал с заявления о том, что «вера» (foy) и «доверчивость» (credulité) – суть разные явления, и история Марты – лучшее тому доказательство[1071]. Он честно признавал, что мнения столичных интеллектуалов об этой девушке разделились, и никакие повторные проверки не смогли привести их к согласию[1072]. Однако, с его точки зрения, все слова и действия Марты указывали, без сомнения, лишь на «обман и мошенничество» (imposture et feintise), творимые ею[1073]. Для Мареско, как для опытного врача, было совершенно очевидно, что девушка не страдала ни эпилепсией, ни истерией, ни меланхолией, ни сумасшествием, т. е. заболеваниями, которые вызывали у человека обмороки, конвульсии, потерю веса или спутанность сознания[1074]. Тем более, не являлась она одержимой, поскольку все известные автору признаки этого недуга (умение изъясняться на иностранных и древних языках, знание прошлого и будущего, наличие меток дьявола на теле жертвы, нежелание или невозможность подойти к причастию, способность к левитации, черный язык и текущая изо рта слюна[1075]) либо отсутствовали у Марты, либо не вызывали доверия. Так, на все вопросы, заданные ей на латыни, по-гречески или по-английски, она отвечала по-французски или просто отмалчивалась[1076]. Она спокойно позволяла вложить себе в рот частицы святых реликвий, но отталкивала обычную шапку, протянутую ей одним из докторов теологии, вызванных для ее освидетельствования[1077]. Несмотря на просьбы собравшихся, она не смогла подняться в воздух, заявив в свое оправдание, что именно в этот момент демон покинул ее тело[1078]. В отличие от других известных Мареско одержимых Марта выглядела здоровой и упитанной особой, а ее вызывающие изумление у окружающих конвульсии не сопровождались, как того следовало бы ожидать, учащением пульса и дыхания или изменением цвета кожного покрова[1079].
Таким образом, личный врач Генриха IV приходил к выводу, что в поведении его подопечной не наблюдалось никаких отклонений, которые нельзя было бы объяснить естественными причинами[1080]. Ее гримасы и ужимки являлись, с его точки зрения, не более чем притворством, на которое был способен любой придворный лакей или ярмарочный фокусник[1081]. Марта «прекрасно изображала» одержимую, тем более, что она занималась этим целых 15 месяцев, в течение которых ее семья возила ее из города в город «словно циркового медведя или обезьяну»[1082]. Мареско полагал, что подобную манеру поведения девушка усвоила из популярных книжек об одержимых, действия которых она просто копировала[1083]. Не пытаясь ответить на вопрос, какие цели преследовала сама обманщица[1084], автор «Правдивых размышлений», тем не менее, замечал, что первым в выдуманную одержимость дочери поверил ее отец, который сумел удачно использовать ее состояние для собственного заработка: он предлагал желающим задавать Марте вопросы об их прошлом и будущем, а за ответы брал деньги[1085].
Важно отметить, что само явление одержимости Мареско при этом ни в коем случае не ставил под сомнение[1086]. Тем не менее, поведение своей героини он расценивал как уловку – причем уловку крайне опасную, поскольку девушку начали использовать в своих интересах противники короля, нарушая тем самым Божественные установления[1087]. Марта не просто заставляла окружающих верить в «ложные чудеса» (faulx miracles), она провоцировала «брожение в умах», которое необходимо было как можно скорее прекратить[1088]. Однако представители церкви пытались противоречить своему монарху, они хотели доказать, что данный случай лежит вне компетенции светских судей и может быть рассмотрен лишь в рамках церковной юрисдикции[1089]. Иными словами, личный врач Генриха IV прямо указывал на политический, вернее, политико-религиозный подтекст данного дела, в котором не было «ничего демонического, [но присутствовали] очень много мошенничества и самая малость болезни»[1090].
В ответ на сочинение Мишеля Мареско были изданы два трактата, принадлежавшие перу уже упоминавшегося выше Пьера де Берюля – «Трактат об энергуменах» и «Рассуждение об одержимости Марты Броссье»[1091]. В них, как и следовало ожидать, отстаивалась точка зрения церкви: и данный случай, и подобные ему дела объявлялись автором не политическими, но религиозными, а потому подпадающими исключительно под церковную юрисдикцию[1092]. (Илл. 49) Своего противника де Берюль именовал «либертинцем от религии» (Libertin de Religion), заявляя, что его вера «далека от католической» (sa creance peu catholique)[1093], а сам он – «старая обезьяна», которую выставляют на театральных подмостках, дабы во всеуслышание проповедовать против католического вероучения[1094]. Он уподоблял Мареско городской черни, неспособной рассуждать о столь сложных вопросах и видеть истинное положение вещей[1095]. В равной мере не мог этого сделать и врач, выступающий, как и любое иное светское должностное лицо, от лица государства, ибо об одержимости демонами, как и о сущности этих последних, судить имели право лишь представители церкви[1096]. Именно их прерогативы интересовали Пьера де Берюля более всего: вот почему в его сочинениях сама Марта Броссье практически не упоминалась, и автор всего один раз назвал ее по имени[1097].
Тот же безличностный подход мы наблюдаем и в других откликах конца XVI – начала XVII в. Так, Пьер де л'Этуаль коротко останавливался в своем «Дневнике» на обстоятельствах появления Марты в Париже и на осмотре девушки врачами, отказавшимися признать ее больной или одержимой[1098]. Наиболее подробно автор, принадлежавший к партии «политиков», писал о реакции Генриха IV: король, озабоченный тем, что «россказни» (contes) Марты волнуют его народ и дают повод некоторым церковникам для новых протестов, распорядился отправить ее под арест[1099]. Протесты местных капуцинов, возмущенных подобным решением, закончились, по сообщению де л'Этуаля, высылкой самого активного из них из Парижа[1100]. Автор также приводил в своем «Дневнике» анонимные стихи, ходившие в то время по французской столице: в них случай Марты Броссье также рассматривался исключительно в рамках политико-религиозного конфликта, который более всего волновал современников событий[1101].
Похожее отношение к нашей героине прослеживается и по анонимной «Апологии епископа Парижского» (Apologie pour Monsieur de Paris), точная датировка которой невозможна. Однако, поскольку представляла она собой своеобразную развернутую рецензию автора на только что прочитанное им сочинение Мишеля Мареско, следует предположить, что этот текст писался в конце мая – июне 1599 г.[1102] Вне всякого сомнения, он вышел из-под пера представителя католической церкви и, возможно, члена партии «спиритуалов». Кроме того, судя по тексту, аноним входил в состав епископской комиссии, которая осматривала Марту Броссье 30–31 марта 1599 г., – той самой, членом которой был и личный врач Генриха IV[1103]. «Апология» оказалась, впрочем, посвящена не столько данному случаю, сколько отличительным чертам одержимости как особого религиозного состояния[1104]. Автор упрекал Мареско в том, что тот не постеснялся опозорить епископа Парижского, который провел все необходимые в подобных ситуациях процедуры с соблюдением всех возможных правил и со всеми предосторожностями[1105]. Усомнившись в действиях Пьера де Гонди, Мареско тем самым обвинил его в подлоге (jmposture), что было совершенно недопустимо для истинного католика[1106]