[подпись нрзб]
Отв. Секретарь Особого Совещания
л. д. 25
Выписка из протокола подготовительного Заседания Военного Трибунала Московского Военного Округа
от «27» апреля 1937 г. гор. Москва
Председательствующий – корвоенюрист Плавнек[223]Члены – бригвоенюрист Стельмахович[224] и военный юрист I ранга Сюльдин[225]
Выписка из протокола заседания тройки при УНКВД Новосибирской области от 2 октября 1938 г.
Секретарь – военный юрист Дудниченко ГВПрокурор – военный юрист I ранга Калугин Член-содокладчик Стельмахович
Слушали:
Поступившее из ГВП, с обвинительным заключением, дело по обвинению Вормса Альфонса Эрнестовича по ст.58-6 ч.1 УК РСФСР
Определили:
Вормса Альфонса Эрнестовича предать суду Военного Трибунала МВО по ст. 58-6 ч. 1 УК РСФСР и дело о нем заслушать в закрытом судебном заседании без участия сторон обвинения и защиты и без вызова свидетелей. Меру пресечения Вормсу – содержание под стражей – оставить без изменения.
Выписка верна: Судебный секретарь ВТ МВО военный юрист [подпись] (Дудниченко)
л. д. 27-32
Сов. секретно
Протокол судебного заседания
1937 г. мая «4» дня Военный Трибунал Московского Военного Округа в закрытом судебном заседании в гор. Москве в составе:
Председательствующего корвоенюриста Плавнека и членов – бригвоенюриста Стельмаховича и воен. юриста I р. Сюльдина при секретаре военном юристе Дудниченко
рассматривал дело по обвинению Вормса Альфонса Эрнестовича – по ст. 58—6 ч.1 Угол. Код. РСФСР.
В 11 час. 30 мин. председательствующий, открыв судебное заседание, объявил, какое дело подлежит рассмотрению трибунала. Секретарь доложил, что подсудимый Вормс доставлен и находится на скамье подсудимых. Свидетели по данному делу не вызывались. Председательствующий удостоверяется в личности подсудимого, который о себе показал:
Вормс Альфонс Эрнестович – 1868 г. рождения, уроженец с. Чернь, Московской области, из служащих, профессор права, юрист-экономист, до 1926 года работал в университете профессором, а после этого сначала в американской концессии, затем – в немецких концессиях. В концессии «Лео-Дрезден» («Лаборатория Лео») служил с 1932 года по день ареста. Беспартийный, несудим.
Председательствующий опрашивал подсудимого, получил ли он выписку из обвинительного заключения, ознакомлен ли с обвинительным заключением, а также имеются ли у него какие-либо ходатайства. Подсудимый ответил, что с обвинительным заключением он ознакомился, выписку из него получил и ходатайств не имеет.
Объявлен состав суда, и председательствующий разъяснил подсудимому его права на суде.
Оглашено обвинительное заключение, и председательствующий, разъяснив сущность обвинения, опрашивал подсудимого, признает ли он себя виновным.
Подсудимый Вормс: виновным себя не признаю.
Подсудимый Вормс показал: Я не признаю себя виновным в том, чтобы я когда-нибудь сообщал германскому посольству секретные или не подлежащие оглашению сведения, но мои выводы, заключение по балансу Госбанка на 1 апреля 1936 г., опубликованному в «Экономической жизни», можно считать не подлежащим оглашению: Главлит[226] не разрешил бы их к опубликованию. Давая заключение по этому балансу, я не говорил о девальвации, но, повторяю, Главлит и другие органы не разрешили бы опубликовать мое заключение хотя бы в той же «Экономической жизни». Дачу мной этого заключения шпионажем считать нельзя, так как мои выводы совпадали с выводами, которые дал бы и любой другой юрист. В связи с изданием закона от 28 февраля 1936 г. о приравнении нашего рубля к трем франкам я говорил, что это является интервалютной формой, о девальвации же я и по этому вопросу ничего не говорил. Секретные и совершенно секретные сведения я никому не передавал, а и сам получать их не мог, так как с 1927 по 1936-й год я в советских учреждениях не работаю. О сведениях, касающихся концессии, в которой я работал, например, о кредитах, я, может быть, и говорил, но они являлись секретом для третьих лиц, концессии же и посольству они были известны.
В обвинительном заключении говорится, что сотрудник посольства намеревался при моей помощи установить контакт с троцкистами в интересах борьбы против Советского Союза. Я не знаю, имело ли посольство в виду использовать меня для связи с троцкистами, но на самом деле я этого не замечал и фактов такой попытки не знаю, кроме следующего случая: однажды сотрудник (секретарь) консульского отдела посольства спросил меня, как сильно в СССР распространен троцкизм и насколько серьезно это движение. Я категорически ответил, что ничего не знаю и не хочу на эту тему продолжать разговор. На этом наш разговор и закончился. И на самом деле я не знаю ни одного троцкиста. Работая в консульском отделе посольства, я давал свои чисто юридические заключения без всяких комментарий.
Я хочу дать объяснения по ряду предъявляемых мне обвинений.
1) Передача мной сведений о спичечной промышленности. Следователь говорил, что этот факт им известен по агентурным данным. Я категорически утверждаю, что эти данные – не верны. О спичечной промышленности я сам ничего не знал и ни с кем о ней не говорил.
2) О перспективах развития концессионных предприятий в СССР. В 1929 или 1930 году мне сказали в посольстве, что германские промышленники интересуются, можно ли обратиться к Советскому правительству за разрешением на получение концессий в СССР, и попросили меня дать заключение по этому вопросу. Я дал такое заключение: что сейчас для германских фирм нецелесообразно брать в СССР концессии, что нельзя рассчитывать на получение концессий, мало шансов, так как советское правительство накануне отказа от нэповской политики и что такое предложение со стороны германских промышленников едва ли сочувственно будет встречено советским правительством. Этим я предупреждал германских предпринимателей, что их идея нецелесообразна, невыгодна для них.
3) Об обложении налогами в СССР. Для германского консульства интересно было бы знать, не превышает ли обложение единоличников – германских граждан по сравнению с обложением единоличников – советских граждан. По этому вопросу я предоставил совершенно конкретный доклад, в который Наркомфин едва ли внес бы какие-нибудь поправки. В нем я указал, что обложение германских единоличников не выше обложения советских единоличников. Единственное, что я мог указать в этом докладе, что обложение единоличников в СССР вообще тяжелое.
Подсудимый Вормс (отв. на вопр.): В заключениях о балансе Госбанка и о кредитной реформе я сообщил только о существующих на сей счет законах.
Придя однажды в консульство, меня там спросили, как обычно при встречах спрашивают, что нового. Я до этого еще услышал об аресте Пятакова и поэтому на вопрос о том, что нового, ответил, что арестован Пятаков.
О Шахтинском процессе. На этом процессе я защищал двух подсудимых, которые потом были оправданы. Во время перерыва судебного заседания я подошел к прокурору Крыленко, разговаривавшему с группой защитников, и обратился к нему с вопросом, не откажется ли он в своей обвинительной речи от обвинения моего подзащитного инженера Мейера, так как во время судебного следствия выявилась полная невиновность его. Крыленко на это мне ответил, что ему лучше отказаться от обвинения подсудимого Ба[д]шт[и]бера, чем от обвинения Мейера. Когда я встретился с сотрудником посольства Шлиппе, то только об этом разговоре с прокурором Крыленко сообщил ему – конфиденциально, т. е. чтобы он молчал об этом до конца процесса. Слово же «конфиденциально» истолковано так, что будто бы я передавал Шлиппе конфиденциальные сведения.
Я служил одновременно юрисконсультом концессии и консультантом Консульского отдела посольства. В Консульском отделе я имел дело преимущественно с секретарем Вельке и зав. Консульским отделом Гензелем. До Гензеля зав. Консульским отделом был Шлиппе, а потом Фейфер. Хильгер – это советник посольства по экономическим вопросам. Иногда он заходил ко мне, когда я бывал в Консульском отделе. В частности, доклад об обложении единоличников по советскому законодательству был мной написан по инициативе Хильгера. Представил я этот доклад Консульскому отделу. Постоянным консультантом Консульского отдела я был приглашен после Шахтинского процесса, причем этот вопрос был согласован с Наркоминделом.
Концессия «Лео Дрезден» хотела в Полтавской губ. завести свое хозяйство по посеву мяты и привлечь для работы в нем единоличников. Меня попросили дать заключение по этому вопросу, а потом, в связи с этим, возник и вопрос об обложении единоличников вообще.
По этому последнему вопросу я представил обстоятельный, сводный доклад о советском законодательстве не только СССР, но и ряда союзных республик (в том числе Средней Азии, где немцы не проживают) о налоговых обложениях единоличников и кооперации. При составлении этого своего доклада я пользовался исключительно официальными материалами, которые брал в Ленинской библиотеке, и ничего предосудительного в нем не указал.
Так как я не работал в госучреждениях, то не подлежащие оглашению или секретные сведения мне не были известны, кроме касающихся концессии «Лео Дрезден», но эти последние были известны также консульскому отделу посольства и концессии.
После опубликования баланса Госбанка, зайдя в редакцию газеты «Экономическая жизнь», я выразил там свое удивление, почему в газете нет статьи по поводу баланса. Сотрудник редакции, по-видимому, секретарь, ответил мне, что получено указание пока об этом в газете статьи не помещать.
Шлиппе и Фейфер были либералами, а Вельк и Гензель, я предполагаю, были национал-социалистами. Гензель, например, носил значок-свастику.